Велики амбиции, да мала амуниция

– Молчите? Правильно делаете. Вы просто прикарманивали эти деньги самым беспардонным образом. И вы хотите, чтобы я верил человеку, лгавшему собственной невесте, ограбившему её и её мать, пользуясь их доверчивостью и непрактичностью? Согласитесь, было бы странно мне доверять вам в подобной ситуации.

– Я не убивал. И это моё последнее слово. Больше от меня вы ничего не услышите.

– Допустим, что не вы убили. Скажите, вы видели кого-либо в тот день рядом с домом Лавровича?

– Да… Я столкнулся там с чрезвычайно нервным человеком… Он чуть не сбил меня с ног…

– Как он выглядел?

– Высокий, худой… Глаза глубоко очень посаженные. Лицо от этого неприятное…

– Каков мерзавец! – произнёс Василь Васильич, когда подследственного увели. – Сколько денег он выудил у этой несчастной барыни, матери своей невесты… Уже за одно это следовало бы отправить его для поправки здоровья по Владимирке.

– Луцкая отказалась писать на него заявление. И свидетельствовать против него на суде тоже отказалась.

– Почему? Неужели жаль несостоявшегося зятя?

– Полагаю, дело не в нём. Она не хочет трепать своё имя, остатки фамильной чести. Гордая и благородная женщина.

– Я думаю, Николай Степанович, что подлец, способный так беззастенчиво обманывать и грабить, при случае может и убить. Тем более, положение его в тот момент было аховым. Его собственной жизни угрожал Рахманов.

– Всё возможно. Но меня смущает та хладнокровность и точность, с которой были произведены выстрелы. Последний, особенно. Убийца точно знал, куда стрелять. Он пришёл туда не грабить, но именно убивать. Вот, что меня смущает, – признался Немировский.

– Вы, по-моему, усложняете дело… – покачал головой Романенко.

– Всякое может быть… – задумчиво произнёс Николай Степанович. – Но не вяжется у меня образ этого типа с хладнокровным убийцей.

– Вы роман господина Достоевского читали? Где студент старушку топором «приласкал»? Тоже ничуть не походил на убийцу. Интеллигентный такой студентик…

– Вот, если бы Григорьев был «интеллигентным студентиком», у меня было бы меньше сомнений. Но мы имеем дело не с идейным убийством. А с вполне бытовым. И наш подозреваемый чужд всякой идейности. Он слишком примитивен и ничтожен…

– Так что же, вы думаете, убийца не он? – нахмурился Василь Васильич.

Немировский пожал плечами.

Вечером за чаем он рассказывал об итогах допроса Анне Степановне и Вигелю, впервые поднявшемуся с постели после ранения.

– Какие люди странные пошли… Заблуждённые они, замороченные… – качала головой Кумарина.

Пётр Андреевич слушал, как завороженный. Когда же Немировский упомянул человека, с которым Григорьев якобы столкнулся у дома ростовщика, он вздрогнул и потёр рукой лоб.

– Что с вами, счастье моё миндальное? Дурно вам? – забеспокоилась Анна Степановна.

– Нет-нет-нет, всё хорошо… Просто описание этого человека… Мне кажется, я его видел…

– Видели? – насторожился Николай Степанович. – Подумайте, Пётр Андреич. Это может быть очень важно!

– Я думаю, думаю… Высокий, худой, глаза… – Вигель закусил губу и покачнулся. На щеках его выступил лихорадочный румянец.

– Господи, да вас же лихорадит! – сплеснула руками Кумарина. – Я немедля же пошлю Соню за доктором…

–Что вы сказали? – резко обернулся к ней Пётр Андреевич.

– Я сказала, что пошлю Соню за доктором…

– Вспомнил! – воскликнул Вигель. – Доктор! Ну, конечно же, доктор! Он же ещё тогда мне слишком взволнованным показался…

– Пётр Андреич, голубчик, о каком докторе вы говорите? – спросил Немировский.

– Доктор, который осматривал тело Лавровича после убийства! Он живёт где-то неподалёку… Его фамилия Жуховцев!

– Вы уверены?

– Совершенно! У меня ведь на внешность память двойная: сыщицкая и художническая.

– Вам бы лечь, Пётр Андреич… – сказала Анна Степановна.

– Вам теперь, правда, лучше прилечь, – кивнул Немировский, поднимаясь из-за стола. – А я поеду к вашему доктору…

– Как же вы найдёте его? – спросил Вигель.

– Разбужу квартального надзирателя. Как его бишь? Кулебяка? Вот, его, родимого, разбужу, если он уж спит. А он мне и покажет дорогу.

– НикОлинька, друг сердечный, да ты в уме ли? Ночь на дворе. Утром поедешь! – попыталась Кумарина удержать брата.

Но Николай Степанович ласково пожал руку сестры и остался непреклонным:

– Нет, Аня, я должен ехать. Иначе всю ночь покоя мне не будет! Я себя знаю.

– Сумасшедший!

– А ты не жди меня! Ложись спать! Я, может быть, и вовсе сегодня не возвращусь: уж как дела пойдут. Спокойной ночи! – Немировский поцеловал Кумарину и скрылся в своём кабинете.

– Можно подумать, что я смогу спать, зная, что ты неизвестно где ловишь какого-то убийцу… Можно подумать, что для этого нет полицейских! – Анна Степановна развела руками и повернулась к Вигелю. – Вы это видели? С ума я сойду с вами, честное слово…

Квартальный надзиратель Кулебяка вопреки опасениям не спал, а ужинал в кругу своей большой семьи, насчитывающей двенадцать человек, и был «весьма фраппирован», когда в столь поздний час к нему явился собственной персоной следователь Немировский. Узнав суть дела, Иван Мефодьевич незамедлительно облачился в мундир и поехал вместе с Николаем Степановичем на квартиру доктора Жуховцева.

– Буде признаться, ваше превосходительство, мне весьма трудно поверить, чтобы такой человек, как доктор Жуховцев, совершил такое дело, – говорил дорогой Кулебяка.

– Вы хорошо знаете его?

– Я в своём квартале-с всех, буде, добре знаю, – ответил Иван Мефодьевич. – Я ведь тут уж десять лет надзираю-с…

– Что вы знаете о Жуховцеве?

– Иван Аркадьевич – очень хороший врач. Он и меня не раз лечил, и жену, и ребятишек наших. И берёт он по-божески, не перегибая-с. Правда, буде сказать, он хотя и русский, а на русского вовсе не похож.

– Отчего же?

– На немца скорее-с. Педантичен. Аккуратен. Расчётлив. В Бога не верует-с… Мы с ним раз даже на этом предмете едва не рассорились. «В храмах у вас, – говорит, – гигиены никакой нет. Всякий бродяга с гниющим ртом к святыне приложится, а после него другие. Вот, и распространяются всяческие болезни нам, врачам, на беду». Уж я на него, буде, осерчал! Ведь святое ж хулит, ваше превосходительство! «Религия, – говорит, – невежество есть и атавизм». И повторять-то противно, ей-Богу! Но, если того не считать, так человек положительный. Лишнего никогда не возьмёт-с. Бедных порой и вовсе даром лечил… Вот, буде странная вещь, в Бога не верил, а поступал по-божески… Но строг был, строг… Особенно всякого порока не любил. Не извинял. Он, буде, сам убеждённый трезвенник и аскет, так на других, кто возлияниям подвержен был, весьма дурно-с смотрел. У нас ещё другой доктор был. Гринёв. Симпатичный человек, но пьяница. Жуховцев с ним при встрече даже не здоровался. Тот в Бога веровал-с… Да, вот, беда приключилась: оперировал с похмелья, руки дрожали… И сами понимаете…