Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)
Шрифт:
Новая элита
Воровской мир понял и другое. Когда к «блатной элите» причисляют слишком многих и только потому, что они живут преступным промыслом — это чревато нежелательными последствиями. Необходим более жёсткий отбор.
Уголовная селекция началась с чёткого отмежевания от «сучьей породы». Как мы уже знаем, большая часть «сук» до войны была теми же «ворами». То есть исповедовала те же «законы» и «понятия», говорила на той же «блатной фене», носила те же татуировки…
Нередко в период «резни» при неблагоприятных для себя обстоятельствах многие «суки» прикидывались «законными ворами» («ершили», как было принято тогда выражаться). Тем паче ГУЛАГ большой, слухи порою доходят
Это что же за такая «новая феня»? Дело в том, что «честные воры» в период «резни» стали постепенно менять многие «традиции» и элементы «блатной» субкультуры, чтобы вылавливать из своей среды «ершей». Вот так и стала обновляться постепенно традиционная «блатная музыка» — уголовный жаргон. Разумеется, любое арго, сленг с течением времени изменяются: часть лексики устаревает, приходят новые слова, выражения, устойчивые словосочетания… Однако случай с «новой феней» — несколько иного порядка. Здесь мы имеем дело с умышленным изменением жаргонной лексики.
Делалось это чаще всего особым способом: не столько введением новых слов, сколько изменением смысла старых. То есть человек употребляет слово, которое прежде значило одно, теперь же — совершенно другое.
Вот яркий пример. «Давить ливер» до войны и в первые послевоенные годы значило: тайно за кем-либо наблюдать. На новой «фене» «ливером» стали называть (помимо внутренних органов человека) дерьмо. «Давить ливер» — испражняться. Представляете, в какую «непонятку» мог попасть «сука», который не был в курсе такой перемены?
Или слово «кнокать». Прежде оно значило «смотреть», «видеть», «наблюдать». Теперь же у него появилось новое значение — помогать кому-либо (сигаретами, продуктами, шмотками и пр.).
«Краснуха» и «краснушник» на «старой фене» значили соответственно товарный вагон (по признаку окраски) и вора, который совершал из этих вагонов кражи. Специализация, кстати, чрезвычайно опасная, поскольку взламывать вагоны приходилось на ходу. Новый жаргон изменил значение этих слов. «Краснухой» стали называть червонное золото, «краснушником» — «крадуна», который «работал» по-крупному, воровал драгоценности.
И таким примерам несть числа. Правда, одна загвоздка: не всё проходило гладко. Долгое время многие «праведные воры» и сами путались в «новой фене», и процесс вытеснения старой «блатной» лексики затянулся лет на 10–15 (а кое-где — и больше).
Изменения коснулись не только языка, но и татуировок. Мы уже отмечали в очерке о сталинской «перековке» «воров», что до войны особой символики татуировок не существовало. Многое было почерпнуто из нательных рисунков, бытовавших среди моряков. Само ношение татуировки уже указывало на принадлежность к «блатному миру». В гулаговских тюрьмах даже существовала специальная прцедура отсева «блатных» от основной массы арестантов на основании наличия у первых наколок на теле. «Петушки к петушкам, а раковые шейки — в сторону», — усмехались надзиратели, намекая на известные сорта карамели.
Теперь же, в период «сучьих войн» и позже, преступное сообщество разработало тайную символику татуировок, которая часто указывала на место их владельца в иерархии уголовного мира, на его заслуги, на преступную «специализацию» («домушник», «майданник», «щипач» и проч.), на его заслуги, на факты биографии, черты характера и многое другое. Если ты наносил татуировку не по праву, с тебя спрашивали, и часто — кровью. Разумеется, при разработке символики воры сообразовывались с тем, что сами носили на своём теле. Так что подобная «классификация» была делом непростым…
О тайной символике татуировок рассказывать долго; это — тема особого разговора. Но несколько замечаний сделать необходимо.
Мы уже упоминали, что «ворам» и их подручным
необходимо было при разработке символики во многом руководствоваться тем, что уже было нанесено на их тела. Поэтому, так же, как и в случае с «новой феней», приходилось, фигурально выражаясь, вливать новое вино в старые мехи — то есть толковать прежние наколки так, чтобы это толкование не было известно «сукам». И лишь постепенно, значительно позже, тайная символика стала пополняться новыми рисунками.Вот лишь некоторые примеры. Чрезвычайно распространённая татуировка парусника с наполненными ветром парусами стала означать человека, который рвётся на волю и не упустит возможности совершить побег; чрезвычайно распространённая наколка оскаленной пасти тигра (или льва, пантеры и пр.) получила название «оскал» и стала означать «идейного» уголовника, ведущего себя крайне агрессивно по отношению к администрации; череп, кинжал, змея в разных сочетаниях стали символом грабителя и разбойника (в отличие от представителя «чистой» специальности» «крадуна»; факел, рукопожатия (тоже популярные изображения, перекочевавшие из морской татуировки) расшифровывались как символ дружбы, товарищества в местах лишения свободы — и так далее.
Некоторые традиционные наколки приобретали новый смысл в результате каких-то дополнений, изменений и т. д. К примеру, морская «роза ветров» толковалась как выражение агрессивности по отношению к лагерной администрации. Если её накалывали на плечи, это соответствовало формуле «никогда не надену погоны» (выражение ненависти к «сучьему племени», служившему когда-то в Советской Армии). Если «роза ветров» наносилась на колени, расшифровка была несколько иная — «Не стану на колени перед ментами». На других частях тела она выражала активное нежелание работать на «хозяина» (то есть начальника лагеря, тюрьмы). В уголовном мире изображения «розы ветров» (чаще всего — парные) получили название «воровских звёзд». Первоначально их и накалывали исключительно «ворам»…
Или, к примеру, изображение восходящего солнца. Сюжет распространённый до «сучьей войны». Но теперь, по хитроумной «блатной» задумке, всё зависело от количества лучей: длинные означали число «ходок», короткие — лет. До «сучьей войны» частой была также наколка с изображением кинжала, протыкающего сердце, или сердца, пробитого стрелой. «Законники» чрезвычайно остроумно решили проблему придания этому рисунку тайной символики: к кинжалу они добавили стрелу, а к стреле — кинжал! И всё это стало означать — верность желанию отомстить отошедшим от «воровских традиций»!
Стало появляться немалое количество «мелких деталей», на которых «подзасекались» «суки». По свидетельствам некоторых старых «бродяг», именно в начале — середине 50-х годов возникает обычай наносить точки (или маленькие крестики) на костяшки пальцев: количество точек означает количество «ходок» (сроков). Или нанесение на костяшку запястья пяти точек — четыре по краям, пятая — в центре: это толковалось «честняками» как «четыре вышки и конвой», то есть символ «зоны».
Постепенно появлялись и другие символические изображения. Например, насекомые — муравей и жук как тотемы карманных воров. Сначала появился муравей. Это связано с лингвистическим казусом, так сказать, «народной этимологией». Дело в том, что до революции в среде уголовников «большого полёта» существовала «специальность» «марвихера» — «шикарного» вора, который специализировался на крупных кражах и махинациях, выдавая себя за состоятельного дельца, титулованную особу и пр. Вращались «марвихеры» и в высшем свете, «работали» за границей, на известных курортах и т. д. После революции «порода» исчезла как таковая. Но новая «воровская элита» тоже хотела называться красиво. Вот и вспомнили старую «специальность» «кармаши», называя себя «марвихерами» и часто коверкая слово — «моровихер», «марвихор» и даже… «муравьихер»! Потому-то и избрали в конце концов символикой муравья. А вслед за муравьём — жука. Поскольку аббревиатура «ЖУК», которую накалывали многие из них на руке, расшифровывалась как «Желаю Удачных Краж».