Великий Мао. «Гений и злодейство»

– Это – особая ситуация.

– Понятие всеобщего существует среди океана вещей и явлений, которые специфичны; ничто не должно носить абсолютный характер, ничто из того, что говорится. Никогда не начинай со слова «наиболее». Люди едят для того, чтобы восстанавливать свои силы, а работа – это расход сил; и до тех пор, пока человек жив, это противоречие будет существовать вечно. Нельзя только есть и не работать; нельзя и только работать и не есть; тут следует поддерживать равновесие. Противоречие будет существовать всегда, и человек должен будет безостановочно поддерживать равновесие. Одного ли раза достаточно или десяти раз – это не важно, а важно, чтобы наличествовало равновесие между расходом и поступлением; вот это и будет отвечать требованиям сохранения здоровья. А разве ты можешь сказать, что у меня тут нет закономерности?

Мне нечего было возразить. Равновесие между расходом и поступлением —это действительно основная закономерность жизни. Однако мне трудно было примириться с его методом такого сбалансирования.

Он любил жирное мясо, однако ел его вовсе немного. Проходило какое-то время, он ощущал желание полакомиться и приказывал: «Принесите мясо, тушенное в соевом соусе; надо подпитать мозг». Либо в случае сверхурочной работы, после тридцати рабочих часов, он мог съесть и четыре-пять блюд. Конечно, все это было очень скромно. Или речь шла о блюдце шпината или о нескольких головках печеного таро. Он ел не с той целью, чтобы получить удовольствие, а лишь для того, чтобы восстановить равновесие между расходом и приходом, чтобы обеспечить себе рабочее состояние.

То, что он мало спал, конечно же, с неизбежностью сказывалось на желудке. И тут у Мао Цзэдуна был свой метод решения этой проблемы: он ел перец. Он не мог пить вино; одной рюмки виноградного вина было достаточно для того, чтобы у него краснело лицо, становились пунцовыми уши. Он любил, однако, есть перец; он съедал его целое блюдце, а цвет лица у него от этого не менялся, сердцебиение не усиливалось.

[…] Мао Цзэдун любил есть перец стручками; он не любил перец, резанный на части; он также не любил, чтобы перец жарили в масле. Он не ел и перец в виде порошка или пудры. А вот любил стручки целиком; любил головки острого перца, подсушенные на огне. Ему приносили именно такой перец, и Мао Цзэдун ел его прямо так. Тем самым он повышал свой аппетит, мог съесть много; ну и таким образом он поддерживал равновесие между «приходом и расходом».

Кто знает, может быть, эта привычка и была причиной постоянных запоров у Мао Цзэдуна. Когда случались запоры, то все те же телохранители должны были ставить ему клизму. И в этих целях Мао Цзэдун тоже имел свой метод смягчения противоречий. Он любил есть свежие овощи, свежую зелень; причем тут был свой отработанный до мелочей ритуал. Например, шпинат никогда не резали на части; его жарили целиком, и в таком виде Мао Цзэдун и ел его. Иначе говоря, в котел помещали все растение целиком, с корнями, стеблем и листьями; а при приеме пищи зачастую Мао Цзэдун за один раз палочками захватывал все, что лежало на блюдце; он хрумкал с большим смаком. И другие овощи он тоже ел по возможности в целом виде или сохраняя их естественные волокна целиком. Он говорил: «Зубы у человека вырастают для того, чтобы жевать и хрустеть. А если ты все порежешь, все измельчишь, тогда у тебя нож заменяет твои же зубы, тогда тебе зубы придется отправить на пенсию».

[…] Основным продуктом питания Мао Цзэдуна был необрушенный рис. Южане, что вполне естественно, любят есть рис. После вступления в города он по-прежнему сохранял привычку есть хунаньский красный необрушенный рис. Он очень редко ел лучшие сорта риса: рис сорта «сяо-чжань» или рис сорта «дами» из Северо-Восточного Китая. В рис обычно нужно было по его вкусу добавлять чумизу, угловатую фасоль или батат, то есть сладкий картофель, и головки таро. Он часто говорил: «Такая, значит, у меня судьба: я люблю есть грубое зерно».

Ел он очень чисто, в пиале на дне не оставлял ни одного зерна, палочками он управлялся с большим искусством, тут же подхватывал рисинки, которые попадали на стол, и отправлял их в рот, а я при этом просто немел от удивления. Мао Цзэдун же не придавал этому особого значения, он вел себя так, как будто бы таково естественное поведение всех людей на земле.

Когда Мао Цзэдун брал в руки палочки для еды, то он обычно любил постучать ими по краю пиалы и с чувством, вздохнув, произнести:

– Вот, когда все крестьяне смогут есть то, что едим мы, тогда можно будет считать, что это будет дело, это будет великолепно.

Когда мы привыкли друг к другу, то уже не стеснялись в выражениях. Я частенько высказывался так:

– Председатель, ну как это называется? В мире столько вкусных вещей, а вы ведь ничем не ограничены, и тем не менее вы ничего не хотите есть.

Мао Цзэдун серьезно смотрел на меня:

– Ну ты и загнул. Тебе и этого всего мало? Чего же ты еще хотел бы? Ты просто хочешь стать капиталистом.

По сути дела, в то время я питался ничем не хуже председателя. А сейчас и я, и телохранители, находившиеся при Мао Цзэдуне, вероятно, едят лучше, чем в те годы ел председатель Мао Цзэдун. Однако в то время я не мог так сказать. Я мог только предлагать, рассказывать о знаменитых блюдах и предлагать, чтобы он их попробовал.

Мао Цзэдун хмурил брови:

– Мы что, собираемся устраивать государственный прием? Да кушанья, о которых ты говоришь, это дорогие блюда; но ведь не обязательно, что дорогое блюдо является в то же время и питательным. По-моему, для человека хороши все злаки; человека можно прокормить чумизой. Вот ведь мелкие землевладельцы, помещики, богатые крестьяне, кулаки – все они жили дольше, чем капиталисты. Ты веришь, что это так?

Мне делать было нечего, я кивал головой. […]

Лечение

Должным образом наладить лечение Мао Цзэдуна – вот то дело, которое я никому не мог передоверить, да, собственно говоря, это и была моя первая обязанность.

Когда я работал подле Мао Цзэдуна, то болел он очень редко.

[…] Он и на самом деле никогда не болел заразными болезнями. Мао Цзэдун вообще болел редко, но это вовсе не значит, что мне легко было работать. Иной раз мне приходилось далеко не сладко. При этом существовали две главных трудности, с которыми я сталкивался. Во-первых, было непросто уговорить Мао Цзэдуна принять лекарства. Во-вторых, тяжело было иметь дело с Цзян Цин.

Как-то раз Мао Цзэдун был в неважном настроении, он постоянно хмурился и втягивал сквозь зубы холодный воздух. Да еще и пища не шла ему в горло, он все время хватался за щеку. Я заметил это и тут же подумал о его зубах. Настоял на осмотре. И ему пришлось сесть в плетеное кресло и открыть рот.

Конечно, это было воспаление десны. Опухоль была огромная и уже нагноилась.

– Зубная боль – это не болезнь; но как зубы заболят, так жить не хочется. – Я напомнил ему эти его собственные слова. Он засмеялся. Я сказал: – На сей раз тут действительно есть заболевание. Десна нагноилась, лимфатические узлы распухли. Вам надо бы принять лекарство, принять антибиотики.

Мао Цзэдун от боли морщил брови, но по-прежнему улыбался:

– Ох уж эти мне врачи. Любите вы пичкать человека лекарствами.

– Да уж. Как же можно без лекарств, если человек заболел?

– Я обхожусь без лекарств. – Иной раз Мао Цзэдун был очень похож на упрямого ребенка. Он отрицательно замотал головой, и в то же время было очевидно, что его мучила страшная зубная боль.

– Не хайте врачей, если у вас что-то болит, – это вы сами говорите постоянно. – Я знал, что с председателем спорить трудно; здесь лучше всего было привести, нападая на него, его же собственные слова.