Великий тес

— Куда им деваться? — жестко и опасливо взглянул на него новый воевода. — В воинском деле искусны. Не за нашего государя, так за свою шкуру будут воевать.

Похабов холодно посмеялся. Воевода был прав. Бежать со здешних служб можно было только на дальние государевы службы, как бежали из Тутурского зимовья Илейка Перфильев да Ивашка Ребров с Ивашкой Сергеевым. После нападения на него Куржума спаслись и сплыли к воеводе Головину Михейка Стадухин с Алешкой Оленем.

Пока ссыльные отдыхали, два десятка красноярцев да гулящие под началом Похабова конопатили, смолили и грузили барки. Дальше причала Иван из острога не отлучался. И вдруг пропал шебалташ. Он хватился его утром: хотел привычно опоясаться — нет ремня с золотыми бляхами. Помнил, что прошлым утром надевал. Снимал ли вечером — запамятовал. Утерял он золотую пряжку где-то возле острога в людных местах. Раз ее никто не возвращал, значит, не нашли или присвоили. «Ну и ладно, — подумал с облегчением. — Видать, на ветер камлал кетский шаман».

Три тяжелых барки, груженных рожью, бурлацкой бечевой и парусом пошли против течения реки к Красному Яру. Ссыльные шляхтичи держались скопом, в споры и душевные беседы с красноярцами и охочими людьми не вступали, дымили трубками, злобно отбивались от гнуса, тянули барки, не отставая от привычного к этому делу сибирского люда.

На первый ночлег отряд остановился у заимки Галкиных. Встретил бурлаков младший брат атамана Осип. После службы он был на льготе и управлял ясырями, пахавшими землю под озимь. А земли у Галкиных было десятин двести.

За две недели отдыха молодой казак переругался с ленивыми ясырями и захребетниками. Встрече с енисейцами был несказанно рад и стал жаловался Ивану, что ясыри грозят его убить, а у него уже нет сил терпеть их. Осип боялся, что схватится за саблю и порубит всех.

Пожилой бурлак из гулящих енисейских людей стал степенно корить молодого казака, что тот не умеет править работными:

— Это тебе не служилые! К тому же новокресты. К ним подход нужен, с добром да с их выгодой. Я пока дошел до Енисейского из-под Устюга, в двух слободах работал по найму. Знаю, как хозяйством правят!

Гулящий устюжанин был не молодым, но и не ветхим еще мужчиной: прихрамывал, шепелявил, потому что потерял половину зубов, зато поглядывал вокруг умудренными жизнью глазами и уже подумывал о старости.

Осип, услышав не обидные, но и не лестные для себя слова, взглянул на бурлака пристально и строго.

— Кто таков? — спросил у Ивана Похабова.

— Не пьяница, не игрок. Работал у старца Тимофея в скиту. Подрядился бурлачить доброй волей, — равнодушно ответил сын боярский.

Глаза Осипа плутовато блеснули. Как кот, почуявший поживу, он соскочил с хозяйского места в красном углу, присел на лавку рядом с устюжанином.

— Вот и останься вместо меня! — предложил с жаром. — Правь заимкой, коли умеешь. А мы с братом подати за тебя заплатим и жалованье хлебом положим!

— Так я тебе и отдал бурлака! — рыкнул Иван на соблазнителя. — По-доброму, мне бы еще десяток таких, как он.

— А я вместо него пойду! — ничуть не смущаясь, предложил казак. — Поручную грамоту составим при свидетелях, а утречком его тягло на себя возьму. Давно хотел посмотреть Красный Яр.

Похабов не нашелся как возразить. Поменять пожилого на молодого он был не прочь. Пробормотал насмешливо:

— Ой, смотри! Вернется атаман, всыплет батогов по-братски!

Иван думал, балагурит осерчавший на ясырей казак. Но нет. Осип провел устюжанина по полям и покосам, показал постройки, конюшню и скотный двор. Утром они составили поручную запись. На восходе солнца бравый казак уже шел в бечеве, а вчерашний бурлак с высокого берега смотрел вслед каравану.

Два десятка бывших красноярских служилых, возвращавшихся к прежнему месту службы, три десятка ссыльной литовской шляхты, енисейский сын боярский с казаком Галкиным да семеро охочих людей то парусом, то бечевой продолжали тянуть суда с рожью к большому енисейскому порогу.

Гулящий Ивашка Струна, выходец из калмыков, шел одной баркой с По-хабовым. Его большой, губастый рот с желтыми, конскими зубами был всегда раскрыт. Маленькие и злые медвежьи глаза пристально обшаривали берег.

— Печенкой чую! — визгливо крикнул Похабову, облизывая толстые губы. — Конные люди идут за нами берегом. Глянь! Глянь! — указал на береговые заросли. — Ветра нет, а кустарник шевелится!

Ивашка в Енисейском остроге объявился недавно. Он беспрестанно ругался тонким, как звон струны, голосом, имел дурную славу игрока, смутьяна и пьяницы. Никто из гулящих поручиться за него не хотел. Похабов взял его из нужды и от безлюдья. Крест на шее Ивашка носил, но в церковь зашел только для крестоцелования, будто по принуждению исповедовался и причастился в путь, на верность товарищам по походу приложился вывороченными, сомовьими губами к Честному Кресту и Святым Благовестам.

Поп Кузьма поглядывал на него с тоской, а перед выходом шепнул Похабову, указывая глазами на Струну:

— Зело хитер и коварен! Смотри за ним в оба!

Сын боярский недоверчиво осмотрел кустарник берега. Ему тоже показалось, что ветки ивняка шевелятся, будто под ними идет толпа или едут верховые.

— Может, и следят! — согласился с гулящим. — Если нападут, то ночью или около порога.

Не ошиблись ни Похабов, ни Струна. Возле большого порога при шуме воды на песчаную отмель выскочило до сотни всадников. Пригибаясь к гривам, понеслись на бурлаков, на скаку стреляли из луков. Наметанным глазом красноярцы высмотрели среди них и киргизов, и тубинцев, и мотор-цев, и кашинцев.

Ссыльные черкасы и литвины, не дожидаясь команды, похватали пищали и укрылись за баркой. Пока красноярцы зажигали фитили, они дали залп по всадникам, приложив к запалам раскуренные трубки. После залпа вставили тесаки в стволы, бесстрашно вышли из-за барки в мокрых штанах и встали шеренгой. Выскочившие из порохового дыма всадники напоролись на булат их клинков, сбились в кучу. Тут дали залп красноярцы.

Бой длился недолго. Нападавшие после второго залпа развернули коней. Поредевший воровской отряд отхлынул и помчался к лесу. Преследовать его Иван не велел. Ржали раненые кони. Одни, потеряв всадников, носились по отмели, другие метались, волоча за собой убитых.

Служилые переловили коней, взяли ясырей из раненых. По общему решению всю добычу отдали ссыльным. И только Ивашка Струна визгливо орал, доказывал, что он первым упредил о нападении и первым бросился на воров.

Охочие, служилые и ссыльные смеялись:

— Было дело! Упреждал! И бросился первым, бесстрашно. Но только с шестом!

— Да шест против конных верней пищали! — бесновался Струна и брызгал слюной.

Ссыльные, увидев раздор из-за добычи, доброй волей отдали ему легкораненого ясыря. На том Ивашка успокоился. Остальное черкасы и литвины поделили между собой по своему обычаю.

На месте Красноярского острога все они без труда продали ясырей и лошадей, сдали рожь прибывшему из Томского города воеводе. Красноярские переведенцы остались под его началом. Ссыльные и охочие, помолясь Святой Троице, Богородице, Николе Чудотворцу и своим святым покровителям, поплыли вниз по реке на легких, разгруженных барках. Осип Галкин в пути сдружился со ссыльными, плыл среди них и ночевал у их костров.

Чем ближе подходили барки к заимке Галкиных, тем чаще Осип вспоминал оставленного устюжанина. Посмеиваясь, обещал устроить всем богатое застолье, если, конечно, ясыри и работные не разбежались и не сожгли, не разграбили заимку. Он ничуть не сомневался, что охочий, которого сменил в отряде, все лето чесал брюхо и бездельничал на его кормах.