Великий тес

Ивашка неприязненно сверкнул глазами, но спорить не стал.

Литвины, черкасы, казаки и охочие были уже на горе. Увидев человеческие кости в траве, они снимали шапки, крестились, кланялись на восход. Похабов подошел одним из последних. Тоже скинул шапку. Постоял молча, вспоминая, каких трудов стоило людям Перфильева поставить острог вокруг изб.

— И спешить надо, — осеняя себя крестным знамением, громко объявил Радуковский. — И уйти, не похоронив убитых, нельзя. Бога прогневим!.. Вот здесь копать могилу! — указал место. — Всем, имея христианское сострадание, собирать кости, тесать крест, колоду. Или сколько их понадобится. — Склонился, раздвинув руками высокую траву, первым поднял тонкую человеческую кость: — Господь милосердный разберет, чья!

Люди сложили оружие и молча разошлись, каждый по зову души: собирать ли кости, тесать ли крест и колоду, копать ли могилу.

— Здесь камень! — кивнул на указанное атаманом место Черемнинов. — Мы брали глину ближе к реке. Там копать надо!

Вечером все прибывшие к сожженному острогу сидели у костров, поминали покойных кашей и ухой. Тихо разговаривали.

— Много голов проломленных! — тоскливо оборачивался к желтому кресту на горе пятидесятник Черемнинов. — Может, опоили чем?! А потом били, как скот.

— Нече нехристей за дураков держать! — злорадно просипел Ивашка Струна, будто поучал покойников. — Они на всякие коварства горазды!

У костров притихли. Похабов недовольно крякнул и метнул на Ивашку недобрый взгляд. Якунька Сорокин, то и дело ссорившийся со Струной, наставил на него нос с выдранными ноздрями.

— Своих, охочих поучай! — процедил гнусаво. — А погибшие не тебе чета, больше десяти лет были на енисейских службах.

— Утром выходим! — властно прекратил раздор Радуковский. — Через гору пойдем пешими! Не может того быть, чтобы Куржум нас не ждал. Десяток своих людей оставим здесь, при стругах, в засеке.

Похабов снова метнул на Струну строгий взгляд. Тот заерзал на месте и умолк на полуслове, собираясь что-то сказать Якуньке.

Утром Осип Галкин оставил в засеке десяток своих ссыльных. Радуковский дал им наказ: с рвением караулить струги и хлебный припас. А будет возможность, искать среди головешек острога и в траве кости. Вдруг не все похоронили.

Шесть десятков служилых и охочих взяли на плечи по пуду ржи, соль, крупы, оружие, топоры и двинулись в гору, в обход Падунского порога. Впереди шли вожи Иркинея. На этот раз руки им не связывали, но следили за каждым шагом и убегать вперед не давали.

Солнце катилось к зиме, заметно убавился день. Отлютовал и пропал овод, комар стал ленив, но гуще и злей роилась мошка. Шесть десятков казаков и охочих не могли двигаться без шума. Радуковский решил послать вперед Василия Черемнинова с его людьми. Узнав об этом, охочие Ивана Похабова зароптали. Пуще всех шумели Ермолины с Ивашкой Струной.

— Воевать звали или рожь таскать?

Пятидесятник Черемнинов неожиданно поддержал смутьянов:

— Пусть со мной идут, — кивнул на Ермолиных с Ивашкой. — Да толмача дай, на всякий случай.

Названные им люди с готовностью переметнулись в ертаульный отряд. Семнадцать человек с тунгусским вожем ушли, пока другие отдыхали. Остальные люди, отстав, двинулись по их следу. Солнце покатилось на закат. К вечеру налегке прибежал Антип Сорокин. Отдуваясь и вытирая шапкой мокрый лоб, он сообщил:

— Пять юрт за порогом! И скот. При нем люди воинские: в куяках, с луками, с пиками.

— Нас ждут! — усмехнулся Радуковский.

Крадучись, отряд продолжал путь, пока не наступила ночь. Спали без костров. Едва рассвело — подкрепились всухомятку и снова пошли. Встретились они с ертаулами, уже когда поднялось солнце.

Люди Радуковского залегли на краю леса. Братские мужики хоть и были вооружены, но вели себя вольно. Они явно ничего не знали о казаках. Если и ждали их, то с реки, надеялись увидеть струги издалека. Браты пасли скот и жили обыденной кочевой жизнью.

К Радуковскому на четвереньках подполз Митька Шухтей.

— Тунгусский вож говорит, не здешние это браты! — доложил волнуясь.

Атаман долго оглядывал окрестности. Ссыльные Осипа Галкина равнодушно отдыхали после ночного перехода. Струна метался от Похабова к пятидесятнику, пискливо убеждал, что первыми посылать на погром надо людей многоопытных, в воинском деле искусных, а не тех, кто давно служит.

Радуковский с важностью оторвал взгляд от юрт и выпасов, неприязненно оглядел Ивашку и объявил:

— Отсюда на погром пойдут ссыльные Осипа! Остальные двумя отрядами налегке пусть обойдут юрты лесом и сделают засады, чтобы никто не ушел живым.

Казаки и охочие побросали мешки. По знакам Черемнинова и Похабова побежали за ними лесом, вокруг пастбищ. Среди первых несся Ивашка Струна. Он тяжело дышал и зловеще скалился.

Когда отряды подошли к краю леса, напротив холма, где стояли юрты, с другой стороны уже слышалась стрельба. Братские всадники, вырвавшись от Осипа Галкина и его людей, помчались на полдень и попали под ружья Похабова с Черемниновым.

Васька Бугор убил коня под одним из беглецов. Он рухнул наземь, перевернулся через спину. Мужик успел выскочить из седла и, пока поднимался на ноги, был скручен Илейкой.

Подмога братским мужикам не подходила. Горело пять юрт. Ссыльные сгоняли разбежавшийся скот. Струна, алчно зыркая по сторонам, успел что-то высмотреть, кинулся в кустарник и вскоре выволок из него братскую девку. Она не противилась, только сжимала в нитку посиневшие губы. Черная коса волочилась по земле. Белели полные незагоревшие девичьи колени. Ивашка нес ее, взвалив на плечо, как мешок.

Похабов велел Антипу Сорокину влезть на дерево и оглядеться. Тот забрался на высокую сосну. Крикнул оттуда, что братских отрядов не видно. Ловко, как белка, спустился вниз, стал шарить за воротом, вытряхивая сучки и хвою.

Похабов повел своих людей к братскому стану. Возле чадящих углей на месте бывших юрт валялось пять мужских тел. Кучкой сидели притихшие бабы и дети. В стороне глядели под ноги трое связанных мужчин.

Илейка Ермолин, похваляясь добычей, подтолкнул к ним своего ясыря. Василий Черемнинов высмотрел среди пленных и окликнул одного из мужиков, взял его за рукав халата и повел к атаману.

— Этот окинский! — сказал. — Бывших верных князцов Култуза и Алдея родич!

Сын боярский строго посмотрел на пленника, подозвал Шухтея, велел спросить, отчего мужик оказался на здешнем стане.

Митька стал переминаться с ноги на ногу, чесаться, бормотать какую-то нелепицу. Ясырь его явно не понимал. Толмач вдруг вскипел:

— Да у них в каждом роду свой язык! Я один только знаю!

— Ничего ты не знаешь! — выругался Радуковский. — Спроси у вожей, понимают ли братов?

Шухтей спросил. Один ответил ему, что понимает. Митька стал говорить ему по-тунгусски, тот передавал сказанное атаманом братскому мужику, затем снова Митьке. Кое-как узнали, что пленный имел здесь свояков по жене. Приехал, чтобы обменять коней по прежнему уговору. Сказал, что главные над здешними мужиками князец Контури и балаганец Куржум.