Великий тес

— Против Подкаменной Тунгуски, на притоках Дубчесе и Тунгулане бывал? — спросил, посмеиваясь.

— Как не быть? — пожал плечами Иван и подумал, что опять начались споры с мангазейскими казаками. — Горы там поперек реки. По эту сторону наше было, по ту, к полночи, их.

— Слободу на нашей стороне знаешь?

— Ворогову, что ли? — вскинул глаза Иван. — Как не знать!

— Пять лет стоит слобода, — непонятно чему посмеиваясь, проворковал воевода. — Основали ее промышленные люди Иван Ворогов и Григорий Цыпаня. Слободчик⁸² Ворогов тягло бросил, подался в бега из-за долгов. Гришка помер. Государев завод на всех слобожан дан, семена шлем каждый год, а прибыли с государевых десятин все нет. Нынче пашенные слобожане выбрали старостой Цыпаню Голубцова. Он приехал ко мне и просил безобо-рочной льготы на десять лет. Плакал, что слобода бедная, содержать приказчика, писаря, казаков нет мочи. Просит грамотного приказчика на свой хлеб. Я ему и говорю: есть у меня сын боярский, грамоту знает, без писаря обойдется, к тому же старый рубака, если понадобится, один твоих пашенных защитит. А места там тихие, сам знаешь. Разве промышленные люди расшалятся или мангазейцы станут задирать. Не служба — мед! Всю зиму на печи пролежишь! — воевода опять рассмеялся, подмигнул и потер руки.

— А что, — помолчав, согласился Иван. — Старость не за горами.

— Вот и служи мирно! — Кровь отхлынула с лица воеводы, поблек румянец на щеках, выдавая скрытую хворь. Он взглянул на Похабова пристально и добавил с каким-то намеком: — Коли ты сын боярский, то войди в государеву выгоду и в мою, воеводскую, тоже.

Перезимуешь по-царски! — добавил как о решенном. Принужденно хохотнул: — И вдову полюбовную с собой возьми. Там никто вас корить не будет. Попа в слободе нет.

Иван не стал оправдываться, кивнул, показывая, что готов послужить слободчиком.

Едва он вместе с воеводой вышел на крыльцо съезжей избы, со многими поклонами к ним подбежал улыбчивый пашенный с вислой сосулькой редкой бороды.

— Тамошний староста, Цыпаня Голубцов, — указал на него воевода.

Слобожанин в плохоньком зипунишке угодливо закивал Ивану, показывая, что готов служить ему по совести. А плутоватые глаза бегали то на него, то на воеводу. И показалось Похабову, что оба они, воевода и староста, поглядывают друг на друга, будто в сговоре между собой.

Служба в слободе считалась у казаков самой легкой. Государева жалованья за нее не давали. Приказчик жил на содержании вольных пашенных людей, надзирал за порядком запашки государевой земли, посева, жатвы и сушки государева зерна. Беломестные казаки, если они были, тем лишь и отличались от слобожан, что не запахивали государевой десятины, а только свою землю.

Со светлой печалью под сердцем Иван вернулся в дом Филиппа Михалева. В нем было тихо и пусто.

— Ну вот! — грустно улыбнулся Савине. — Дети выросли, мы постарели! Поплывешь со мной за триста верст? Будем жить без разлук. Глядишь, в покое и в сытости встретим старость.

Савина навестила сына на заимке Тереха, простилась с Капитолиной и соседями. Иван с Цыпаней просмолили барку в пять саженей длиной, загрузили ее рожью для озимого посева. Похабов снес в барку немногое нажитое добро да зимнюю одежду. С тремя казаками, отправленными на Сым, они поплыли к Вороговой слободе в полуночную сторону. Она была самой северной из пашенных деревень и заимок Енисейской волости.

Плыли с самого рассвета до сумерек пять дней. Ночевали у костров. Иван поглядывал на пламеневшие угли и все посмеивался над собой, над бывшими молодыми и смутными помыслами.

В не огороженном тыном поселении из четырех домов была поставлена часовня. Ей подчинялись четыре небольших деревеньки, где в один двор, где в два.

К приезду приказчика приказная изба была натоплена и вычищена. В ней пахло дымом и мышами. Завидев барку на воде и Цыпаню Голубцова, к прибывшим выбежали приветливые пашенные слобожане. Они перетаскали семенную рожь в амбар, а пожитки приказчика — в избу, стали ласково, христа ради, зазывать к себе подкрепиться с дороги.

Всех их властно осадил староста:

— Дайте людям отдохнуть! Путь был не близок. А обед мы им пришлем.

Прошел день и другой. Иван верхом на коне объехал деревни и поля. На бедный, как говорил воевода, здешний пашенный народ никак не походил, хотя при приказчике все только и говорили о скудости земли. «Кабы не тайга-матушка, — жаловались, — с голоду бы перемерли».

Иван осмотрел государевы поля. Приметил, что против одной государевой десятины слобожане запахивали по семь-восемь своей вместо пяти положенных законом. Под покосы землю никто не мерил: косили кому сколько надобно, при каждом дворе, на ручьях, стояли мутовчатые маленькие мельницы, налогов с них не платили. Высматривая все это, стал замечать Иван, что староста сердится, неохотно отвечает на его вопросы и все толкует:

— На что тебе вызнавать нашу бедность? Живи себе, прокормим как-нибудь. А со своими делами сами управимся.

— Как же? — мягко возражал Иван. — У меня наказная память воеводы. Велено осмотреть поля и жилье, следить, чтобы вовремя вспахали государеву землю, чтобы засеяли зерном при мне. А после урожай наказано сверить, для государевой пользы. За пашенными следить, чтобы не блудили, не пьянствовали, в карты и в зернь не играли.

— Паши не паши! — устало противился староста. — Все тут же сорняком зарастет. Тайга рядом! Прет из нее дикое семя. Пуд ржи посеешь — полпуда пожнешь.

Весь обратный путь Цыпаня был хмур, отвечал на вопросы обидчиво, но вечером, с улыбками и поклонами, принес в приказную избу полуведерный жбанчик вина. Другой слободской мужик привел овцу, принес пуд перемолотой ржи и коровьего масла.

На Троицу все гуляли широко и сытно, забыв про убогую бедность, на которую жаловались. Приходили, кланялись, поздравляли приказчика с хозяюшкой. И Похабов два дня пьянствовал, веселился со всеми, на третий опохмеляться не стал. Отлежался, дал слобожанам отгулять неделю, а после, сперва ласково, затем строже, начал приказывать, чтобы все готовились к запашке под озимь.

Чем строже требовал сын боярский то, что наказал ему воевода, тем неприязненней поглядывали на него пашенные. Пришел Цыпаня, уставший от гульбы, постаревший, печальный. Поставил на стол флягу с вином, повздыхал, качая головой. Взглянул на Ивана мутными, злыми глазами, попросил:

— Не мешал бы ты нам жить как знаем!

Принудил-таки Похабов слобожан вспахать государевы десятины. Не дал им семенной ржи, но при себе заставил засеять поля. Пашенные в отместку перестали давать ему пропитание.

Собрал их Иван. Объявил им сам, не через старосту, с какого дома когда и сколько будет брать ржи, масла, овощей. Мясо и рыбу решил добывать сам.

Пришла осень. Иван с Савиной жили уединенно, окруженные всеобщей неприязнью. Никто к ним не заходил, не кланялись, как прежде. Свое оговоренное пропитание приказчик забирал чуть ли не силой. А каждый пашенный дом имел от десяти до тридцати насельников. При хозяине и его семье, как при монастырях, ютились нахлебники и захребетники, податей не платившие, но все они работали, никого даром не кормили.

В зиму ловили рыбу, промышляли зверя и мех, втридорога продавали рожь и масло воровским ватагам. Против государева указа каждый дом курил вино и продавал его беспошлинно. На все это Иван глядел сквозь пальцы. Но урожай с государевых десятин хотел взять сполна.

Два раза в зиму пашенные бунтовали, подступая к приказной избе с ко-льем, но скоро поняли, что Похабова этим не запугаешь, и притихли. Ранней весной, едва сошел снег с полей, Цыпаня приехал с письменным наказом от воеводы: слободскую службу сдать, вернуться в Енисейский острог.