Великий тес

— И ты хорош! — скривил губы под густыми усами. — В бороде заиндевело, а ума не прибавилось!

— Таким уж уродился! — огрызнулся Похабов, раскидывая руки. — Не я судьбу выбирал. Она меня нашла! — перекрестился, вспомнив иноков Ермогена с Герасимом.

— Ну и ладно! — Бекетов покладисто потянул его из сеней съезжей избы. — Хотел себе оставить волжских ссыльных. Тебе отдам. Один Оська Гора троих стоит — силы немеренной. Но пьяницы все, игроки, от блудных ясырок батогом не отгонишь. Хватит о делах! — тряхнул удалой головой. — Настена Перфильева велела напомнить, у крестника именины.

— Как не прийти! — рассеянно кивнул Иван.

Бекетов поснимал с ближних служб полтора десятка молодых переведенных и новоприборных казаков. Набрал полдесятка калек из старых стрельцов. Прибавил к ним десяток ссыльных во главе с десятским Федькой Говориным. Среди них выделялся дородный верзила Оська Гора. Он был на голову выше Ивана, наполовину шире его в плечах и слегка сутулился от тяжести своего роста. С лица дородного казака не сходила младенческая улыбка, глаза глядели вокруг по-детски восторженно.

— И чем же ты государя прогневил? — удивленно разглядывая молодца, спросил Иван Похабов.

— А купцов грабили! — простодушно признался тот. — Обещал государь повесить, но смилостивился и прислал сюда!

Ссыльные беззаботно захохотали:

— Из-за Оськи царь не нашел толстой перекладины на виселицу.

Среди старых казаков, собранных Бекетовым, беззаботно и весело поглядывал на Ивана Агапка Скурихин. Они не виделись несколько лет, а до того встречались мельком. Похабов отметил про себя, как постарел Агапка: рыжую бороду просекла седина, а конопатое лицо — морщины. Но так показалось сыну боярскому только с первого взгляда. Чуть приглядевшись к старому товарищу, он увидел все того же неунывающего Агапку.

— Ты-то куда, хромой? — весело приветствовал его. — Помню, хвастал, хорошо живешь на заимке?

— Что с того, что хром? — беззаботно смеялся Скурихин. — Зверя в тайге промышляю, отчего бы не послужить?

Из расспросов Иван понял, что сын, прижитый Агапкой от ясырки, хозяйничал на скурихинской заимке. Служилых окладов и пустующих мест в посаде по Енисейскому острогу для него не нашлось. Агапка оставил на него свою заимку и пошел в службу, чтобы не платить податей.

Похабов выбрал струги из острожных судов, от которых отказался Колесников, велел своим казакам конопатить и смолить их. На берегу к нему подошел Михейка Сорокин, весело поприветствовал, не поминая былого.

— А мы теперь на Лене! — сказал, оглядывая молодых казаков. — Все трое братьев! Нас Курбатка прислал в Енисейский вестовыми, — кивнул на Антипа, переминавшегося с ноги на ногу в стороне от стругов. — Надо возвращаться. Вдвоем — не с руки. С Васькой Колесниковым не пойдем: перегрыземся с ним при его атаманстве. Хочу с тобой идти. И купцы просятся заодно.

— Кто такие? — коротко спросил Иван.

— Тобольские гости Севиров с Поповым. Федотка Попов тебя знает. Говорит, с братом твоим промышлял. Товаров у них на полторы тысячи. А в Енисейском торговать не хотят. На Лене им прибыльней.

— Помогайте тогда! — указал на костры Похабов.

В тот же день в Енисейский острог вышли из тайги братья Ермолины. Десятины они не дали, да и подати не оплатили, объявив себя нищими. Так оно и было, потому что братья шлялись возле острога трезвые, голодные, злые, выискивали, как заработать пропитание.

Взглянул на них Иван и впервые после возвращения из слободы захохотал:

— Никак бить меня идете?

— За что бить? — смущенно поддернул ветхие кожаные штаны Бугор. — Обнять хотим по старой дружбе!

С печалью отметил про себя Иван, что оба брата постарели, а богатств, за которыми гонялись с молодых лет, так и не нажили.

— В казаки поверстаться желаете? — спросил смешливо и жалостливо.

— Живот подопрет — и воле не рад! — уклончиво ответил Василий. Илейка за его плечом стоял потупясь. — Сказывают, тебе людей не хватает? Может, возьмешь, былого зла не помня. Погрешили перед тобой тогда. Бог наказал. У атамана Копылова потом хлебнули лиха. Бурлачить согласны, ясак собирать, воевать. Лишь бы не строить остроги. Настроились! — Бугор полоснул себя по горлу ребром ладони. — Сказывают, тебя для прииску новых землиц посылают. Мы с братом до Ламы ходили и дальше, в Мунгалы.

— А куда не ходили, про то слыхали! — робко добавил Илейка.

— Возьму! — согласился Иван. — Какие ни есть смутьяны, а известные. Этих совсем не знаю, — кивнул на конопативших струги казаков. — Жрать, поди, хотите?

— Давно хотим! — Бугор осклабил воспаленные десны. Доброй четверти зубов во рту не было. — Только не рыбу и не мясо!

— Десяток доброхотов наберете? — спросил Иван.

Василий с сомнением покачал головой:

— Пятерых приведу и поручную за них дам.

Василий Колесников с сотней ушел вперед. По обычаю его отряд проводили всем острогом. Про Пелагию никто ничего не знал, и дочь не давала никаких вестей. Иван Похабов озлился на всех, и на скитниц тоже. До выхода его отряда оставались последние дни, а он бегал от церкви к скитникам и пытался узнать, где Меченка. Как назло, никто из монахинь на людях не показывался, а вкладчицы, завидев его, разбегались. Наконец-таки он поймал инокиню Стефанию, но, сколько ни бился, она только открещивалась да отворачивалась.

Иван и вовсе разъярился, побежал к игуменье Параскеве. На его оклик она не вышла, но из келий повыскакивали полдюжины старух, кто с батогом, кто с клюкой. С криками, с приговорами, с молитвами стали отгонять сына боярского от обители, как набредшего медведя.

— Вы что, бабки? Ополоумели? Очумели? — взревел Похабов, отбиваясь от батогов. Крикнул в голос: — Матушка Параскева! Покажи жену венчанную! Если пострижена — отступлюсь! Нет — пусть сама скажет, чтобы я ушел!

Слушать его никто не хотел. Раз и другой он окликнул Меченку. И вдруг, чуть ли не из подземелья, услышал ее голос. Кинулся на него, выломал ветхую дверь в келейку и увидел Пелагию: страшную, согнутую в дугу старуху. Истончавшие кисти рук и черные ступни торчали из деревянной колодки.

— Иванушка! — заголосила она, заливаясь слезами. — Не бросай, христа ради!

Он вытолкал из келейки скитниц, заперся, изрубил саблей колодку. Дверь за его спиной ходила ходуном. Похабов, как мешок, забросил на плечо бессильную, исхудавшую послушницу, вырвался из кельи. Перед ним, впереди всех старух, стояла разъяренная игуменья в черной скуфье. Глаза ее горели. Своим телом она загораживала проход.

Похабов никогда не видел у Параскевы такого лица, а увидев, разъярился пуще прежнего и двинулся напролом. Кто-то драл его за бороду, хватался за кафтан и волокся по земле. Кто-то цеплялся за бессильно повизгивавшую Меченку. Пробился-таки сын боярский за болото.

Вслед ему понеслись проклятья и угрозы. Он не отвечал. Поставил на ноги исцарапанную, растрепанную Пелагию.

— Куда тебя? — спросил неприязненно.

— Не знаю! — содрогаясь всем телом, бывшая жена неловко смахивала волосы с лица.

— Не к Савине же! — жестко крикнул он. — И не к Савоське! — выругался сплюнув. И так как Пелагия ничего не могла ответить, заявил: — К Тереху, в острог отведу. Тренчиха, как ни зла на тебя, а пожалеет! Не выдаст!

Он повел ее другой стороной от посада, под стеной, по яру. Калитка была не заперта. Старый воротник, в тулупе до пят, дремал, привалившись спиной к стене проездной башни. Открыл сонные глаза, узнал Ивана, равнодушно окинул взглядом женщину, впустил их и снова задремал.