Великий тес

Подумал так сын боярский, устыдился и даже пожалел свою бесноватую жену, наверное, мучается, выспрашивает о нем проезжих людей.

Он взглянул на звезды, блекнувшие к рассвету. Встал, оделся, перелез через заплот, побрел к реке мимо темных домов служилых и посадских людей. Там у костра под стругом привычно доспал остаток ночи.

Проснулся он поздно. Светило солнце. У реки белел хрусткий ледовый заберег. Со дня на день должно было приморозить волок. И опять повезут из Маковского острога все, что привезли за лето по Оби и Кети. Дел там было много, но без наказа воеводы вернуться он не мог.

Новый воевода, томский сын боярский Ждан Кондырев, позвал к себе Похабова только после полудня. В съезжей избе перед ним уже сидел Семейка Шелковников. Окинул Иван взором конопатое лицо целовальника и понял, что тот вполне доволен и приемом, и беседой.

Был воевода ни молод, ни стар. Расспросами не мучил. Узнав, что хотел, про Перфильева да про зимовье на Тутуре, озадаченно почесал затылок:

— К какой бы службе тебя пристроить? Дел много!

Иван взглянул на него удивленно. Воевода, чуть смутившись, стал оправдываться:

— Как ни хорошо ты управлялся с делами в Маковском, а место не по тебе. Думаю послать туда сына боярского Парфена Ходырева. — Взглянул на Похабова насмешливо и плутовато: — Ты, по сказам стрельца Колесникова, каждый год оттуда бегаешь? А по указу приказный может оставить свой острог только с государева дозволения.

Иван опустил похмельную голову, усмехнулся. И этому уже успел нашептать Васька Колесников, не дал ему Бог уразуметь грамоты, зато отпустил язык без костей. Держаться за прежнее место у Ивана не было никакого желания. Раз уж он поменял казачью шапку на шапку сына боярского, нечего было перечить воеводе — тому приказывать, сыну боярскому исполнять.

— Даю неделю отгуляться, — продолжил Ждан. — Займешь избу в остроге. Как сын боярский — большую, две с половиной сажени. Встанет Енисей, пойдешь на Тасееву реку. Слышал я, там тайком соль варят и продают. Не оттого ли промышленные люди стали ее мало покупать?

— Тасей так Тасей! — Иван покладисто хлопнул широкой ладонью по колену. Хотел спросить про жалованье, но не решился, чего-то застыдившись. Молча вышел.

Он осмотрел пустую острожную избу, пропахшую едким мужским потом, кожами и мышами. Навестил Тренчиху, которая жила теперь с Капитолиной Колесниковой и ее детьми. Посидел в их чистой избенке, отдыхая похмельной душой. Солнце было еще высоко. Он откланялся и пошел за конем, чтобы уехать в Маковский.

Вскоре туда же прибыл новый приказный. Недели две Иван сдавал острожек, потом с семьей и с обозом ржи отправился в Енисейский. К этому времени приток был под проездным льдом. Встал и окреп лед на Енисее.

Служилые люди быстро устраиваются на новом месте. Сдав мешки с рожью в государев амбар, Иван въехал в острожную избу, покидал на лавки одеяла и узлы с одеждой. Жена выставила горшки, раздула печь — вот и обжились. Не прибравшись, Меченка побежала к Тренчихе с Капой, а он доложил воеводе о прибытии и подался в кабак узнать новости. Слышал на подъезде к острогу, что вернулся Максим Перфильев. И не ошибся, казаки атамана как раз гуляли у Ермесихи. Едва он открыл дверь, они загудели.

— Здорово живешь? — крикнул атаман, жестом приглашая сесть рядом.

Издали лицо его казалось помолодевшим. Вблизи видно было, что пьет он не первый день.

— Вот ведь] — обнял товарища. — Жена сына родила. Да прямо на Иванов день. Покумимся теперь. Часто ты меня выручал, — склонил голову на плечо Ивана. — Выручай и теперь. Попу я уже заплатил. Тебя поджидаю.

Новостей было много. Едва Похабов уехал из острога, старые стрельцы и казаки взбунтовались против воеводы, верней, против его друга Парфена Ходырева. Воевода выхлопотал ему жалованье по енисейскому окладу больше, чем у атамана Галкина. Смириться с этим старослужащие не могли. Возмущенные, указывали на Похабова, заслуги которого были не чета ходыревским, а служил в сынах боярских по казачьему окладу.

Новый воевода не посмел пойти против воли старых стрельцов и казаков. Пришлось ему отказать товарищу в высоком окладе.

Перегорев этим спором, служилые переживали новости, привезенные из Томского города, о новом посольстве к Алтын-хану.

— Это когда же хан шертовал царю первый раз? — спросил Ивана Перфильев. — Мы с тобой еще Кетский острог на другое место переносили. Лет уж пятнадцать прошло. — Атаман вздохнул, неприязненно поглядывая на наполненную чарку.

По слухам, в новое посольство к главному мунгальскому царевичу ходил московский дворянин Яков Тухачевский с томским приказным казаком Дружиной Огарковым. Хан присягнул через племянников и шуряков. Царские подарки принял, но послов одарил, как холопов. Дворянин униженно отмолчался, а казак бросил ответные подарки под ноги царскому племяннику. В обиде за русского царя, которого представлял мунгалам, ханшу ругал матерно.

С русскими послами поехали в Москву через Томск послы от Алтын-хана. По доносу дворянина и их жалобам воевода бросил казака в яму и бил кнутом на глазах мунгал.

Дружинка Огарков претерпел муки христа ради, для мира с мунгалами. А когда послы возвращались из Москвы, уже по царскому указу его опять били кнутом и сажали в яму.

— За что? — изумлялись казаки и стрельцы. — За цареву честь радел!

— Узнаю романовскую ласку! — скрипнул зубами Иван Похабов. — Ради чужаков кремлевские сидельцы свой народ не щадят.

Перфильев мгновенно протрезвел, опасливо огляделся по сторонам. Шумно гуляли казаки, ругались промышленные, половые кого-то выталкивали за дверь.

— Ты бы при них помалкивал! — беззвучно, как селезень клювом, прошлепал губами атаман, указывая глазами на кабацкую прислугу. — Их руки длинней наших и уши тоже. Разом язык укоротят.

— Глупые они! — упрямо тряхнул головой Похабов. — Свой народ обозлят, и не станет им защиты. А волков сколько ни корми, они за хозяина не вступятся.

Атаман крякнул и поднялся, не допив чарки.

— Что-то захмелел я. Пойду. Завтра отлежусь, а после крестины!

Иван посидел один, не вступая в разговоры. Послушал разнобой пьяных голосов. Допил чарку, встал и вышел трезвый.

Атаманского сына крестил разрядный поп в острожной Введенской церкви. На клиросе пели монахини и влюбленными глазами глядели на старца Тимофея, который ими верховодил и перелистывал Псалтырь. Скитник был бос, несмотря на стужу, позвякивал веригами. Он, как всегда, умилялся и младенцу, и всем пришедшим на крестины.

Не пустить жену в церковь Иван не мог. Но и не звал ее за собой, боясь, как бы не устроила скандала при людях. Однако Меченка пришла. С ласковым лицом поклонилась Максиму и Насте, подошла к монахиням и стала им подпевать.

Примечал Иван и все удивлялся, что после его возвращения со служб и здесь, в Енисейском, не стало в семье прежних скандалов. Пелагия без страсти пару раз укорила его, что не вытребовал жалованье у нового воеводы, и смирилась, будто забыла о нем.

Вскоре после крестин Перфильев с тремя казаками повез казенную рухлядь в Москву. Новый воевода оказывал атаману большую честь. Без царских наград посыльные из Москвы не возвращались.