Велнесс

– Хорошо, буду знать.

Парк-Шорская сельская дневная школа на самом деле находилась не в сельской местности. Строго говоря, это была и не просто дневная школа. Это была частная школа, где дети учились с нулевого по двенадцатый класс, и располагалась она в переоборудованном здании бывшей библиотеки Карнеги, прямо в колоритном центре Парк-Шора, в нескольких кварталах от того места, где строили «Судоверфь». Философия руководства заключалась в том, что они использовали старую модель «сельской дневной школы» в качестве источника вдохновения и педагогической отправной точки. На практике это означало, что дети разного возраста учились вместе, в одних классах, и что учителя преподавали по междисциплинарной программе, а не специализировались в одной конкретной области. Идея, как объяснялось в красочных рекламных буклетах, заключалась в том, чтобы вернуть тот формат, когда школы еще не перешли к конвейерной модели обучения, когда образование еще не превратилось в своего рода поточное производство, где к ученикам относятся как к машинам, а к учителям – как к рабочим сборочного цеха, каждый из которых занимается отдельным компонентом этих машин: биологией, математикой, чтением, письмом и так далее. В Парк-Шорской школе все как бы смешивалось воедино, и это лучше отражало то, как на самом деле учатся дети – стихийно, спонтанно, естественно.

Элизабет и Джек отдали Тоби в Парк-Шорскую школу, потому что она должна была подойти Тоби с его сложным характером: благодаря гибкому подходу к обучению, отсутствию жестких правил, упору на физическую активность и сенсорное развитие учеников это была та среда, в которой Тоби мог наконец расслабиться и стать более уравновешенным и спокойным. В этой школе он реже срывался, реже закатывал истерики, реже проявлял агрессию. Тоби был не из тех детей, которые могут целый день сидеть за партой и слушать, а руководство Парк-Шорской школы решительно выступало против сидения целый день и, если уж на то пошло, вообще против парт. Так что это был правильный выбор.

– Мистер Энтони Форрестер и миссис Марта Форрестер из Нортбрука, – сказала Брэнди. – Она работает в отделе кадров «Юнайтед эйрлайнс». Он «в поиске работы» уже года три. Мы почти перестали его об этом спрашивать.

– Ясно.

– Мистер Теодор Норман и миссис Кэрри Норман-Уорд из Уиннетки. Хотя скоро она опять будет просто Кэрри Уорд, без дефиса. Они разводятся.

– Ой.

– Между прочим, это не сплетни. Они сами охотно об этом рассказывают. Даже опубликовали в «Фейсбуке» целое эссе, которое написали вместе, и там подробно объяснили, что отдалились друг от друга и теперь расстаются друзьями, с глубоким взаимным уважением и благодарностью.

– Как цивилизованно.

– Они ходили к консультанту для пар, желающих сохранить отношения, потом поняли, что не смогут спасти брак, и тогда пошли к консультанту для пар, желающих расстаться, – он, к счастью, работал в том же офисе. Они очень стараются, чтобы развод прошел как можно более гладко и этично, ради детей.

Элизабет кивнула.

– А по поводу того, что они отдалились друг от друга, – что произошло?

– В смысле?

– Почему отдалились? В чем причина?

– На самом деле, насколько я знаю, ничего особенного не произошло. Они просто перестали испытывать друг к другу такие сильные чувства, как раньше. Думаю, такое случается со многими парами. Страсть угасла, искра потухла. У этого должно быть какое-то название.

– У этого есть название.

– Правда?

– Гипоактивное расстройство супружеской привязанности.

– Ты серьезно?

– Такое явление существует, – сказала Элизабет. – Я изучаю его на работе. Специфический термин, обозначающий как раз то, что ты описала: охлаждение романтической любви с течением времени.

– Впервые слышу.

– Мы тестируем лекарство.

– Лекарство? Так вы что, изобрели любовное зелье?

– Технически это стимулятор дофаминовой нейротрансмиссии, воздействующий на конкретный полиморфизм генов, но, да, между собой мы называем его «Любовным зельем номер девять».

– Ничего себе!

– Это коктейль из разных жизненно важных пептидов, который, как мы надеемся, поможет людям опять испытать прежние чувства к своему партнеру.

– Любовь в бутылке. Ну и дела, – сказала Брэнди, а потом быстро добавила: – Мы с Майком обновляем свои свадебные клятвы как минимум раз в год.

– Да, я видела фотографии в «Инстаграме». Это чудесно.

– Это наш способ сказать друг другу: «Я буду выбирать тебя снова и снова». Так мы сохраняем романтику в отношениях.

– Вы молодцы.

Тут Брэнди заметила новое семейство на ярко-красном электромобиле, который абсолютно бесшумно проехал мимо, наклонилась к Элизабет и сказала:

– Ну что, легки на помине наши голубки. Ты же знаешь голубков?

Она имела в виду Кейт и Кайла, которые недавно переехали в Иллинойс из Кремниевой долины и за недолгое время своего пребывания здесь стали для местных родителей чем-то вроде курьеза. Кайлу было за сорок, его дочери Камилле девять, а Кейт за двадцать – видимо, она приходилась Камилле мачехой. Всякий раз, когда Кейт и Кайл расставались – как, например, сейчас, когда он отвозил ее с Камиллой в школу, – они целовались на глазах у дочери, ее учителей, других родителей и случайных прохожих. Причем целовались взасос. Страстно и с языком, как подростки на выпускном.

– Ого, – прошептала Брэнди, наблюдая за ними.

Кейт обнимала Кайла, широкоплечего и коренастого, как будто созданного для игры в регби, и решительно, жадно и беззастенчиво целовала его. А когда они закончили целоваться, Кайл отвесил Кейт довольно громкий шлепок, игриво хлопнув ее по заднице прямо на глазах у детей.

– Ого, – снова сказала Брэнди.

Появление Кейт в родительском кругу стало для всех неожиданностью, в первую очередь из-за возраста. Ей было всего двадцать пять, и, возможно, тем, кто разменял четвертый и пятый десяток, казалось странным, что такой молодой женщине уже знакомо материнство, воспитание ребенка, взрослая жизнь. Кейт, видимо, интуитивно чувствовала эту настороженность, потому что часто отпускала бесцеремонные комментарии, подчеркивающие разрыв между ней и всеми остальными, и особенно любила начинать предложение со слов: «Ну, для людей моего поколения…»

Однажды Кейт так и сказала Элизабет: «Ты прямо как крутая мама, которой у меня никогда не было», что вызвало у Элизабет неожиданно острое раздражение, и она молча злилась по этому поводу несколько дней.

Кейт работала в новом офисе «Гугла», который недавно открылся на западе Чикаго-Луп, хотя оставалось неясным, чем именно она там занималась. «Очень много математики и программирования, – сказала она. – Умоляю, не спрашивайте больше. Это такая скукота». Она была дружелюбной, доброжелательной и очень общительной, и отношения с падчерицей у нее, судя по всему, были прекрасные, но некоторые родители немного ее сторонились и немного побаивались – главным образом потому, что у Кейт и ее мужа был открытый брак, и Кейт честно об этом заявляла. Честность вообще была отличительной чертой ее характера: она совершенно откровенно и свободно обсуждала вещи, о которых большинство из них говорили только во время сеансов у психотерапевта или по пьяни. Например, все знали, что Кейт ходит на свидания – а иногда заводит длительные отношения, а бывает, что и уезжает на выходные – с другими мужчинами. Она говорила об этом регулярно и безо всякого стыда, как будто тут не было ровным счетом ничего необычного. И, возможно, ничего необычного и не было – для жителей Калифорнии или для миллениалов. Кто знает. Но это было довольно-таки скандальное признание в обществе немолодых родителей, большинство из которых были выходцами со Среднего Запада, и поэтому их реакция на обсуждение личной жизни и секса, как правило, колебалась между неловкостью и ужасом.

– Дамы, – сказала Кейт, приближаясь к ним, – извините, я к вам прямо с ночевки, так что вид у меня помятый в самом буквальном смысле этого слова.

Длинные пепельные волосы Кейт – похоже, от природы она была брюнеткой, но по какой-то причине красилась в серый – были еще влажными после душа, но в остальном она выглядела как всегда: шикарно, свежо и молодо. Кейт обладала способностью придавать респектабельность трендам, над которыми принято было посмеиваться. Например, тот же серый цвет волос смотрелся у нее очень интересно и эффектно. Она носила очки огромного размера – квадратные, в массивной оправе, обладателя которых в те времена, когда Элизабет была маленькой, сочли бы безнадежным ботаником; они должны были казаться для Кейт слишком крупными, но, как ни странно, смотрелись стильно. Они постоянно сползали на нос, и у Кейт была манера поправлять их каждые две секунды, но даже это было очаровательно. Она носила джинсы, в которых Элизабет ни за что на свете не рискнула бы выйти на люди, – этот фасон с завышенной талией а-ля восьмидесятые, «как у мамы», чудовищно уродовал всех, кроме молодых девушек вроде Кейт.

– Откуда ты, прости? С ночевки? – переспросила Брэнди.

Кейт очень серьезно посмотрела на них поверх своих больших очков.

– Кроме шуток, мне реально хреново.

– Что ты имеешь в виду под «ночевкой»?

– Ну, большинство людей моего возраста сказали бы «секс без обязательств», но для вашего поколения правильное выражение – это, наверное, «роман на одну ночь»?

– А, понятно.

– Да уж, Кайл увидел меня сегодня утром и стоит ржет.

– Твой муж, – сказала Брэнди, – не возражает против твоих… ночевок?