Велосипед судьбы

– А он пошёл в комитет по правам чернолупых, их на каждом предприятии сделали. Кучка дармоедов, которые только и искали, до чего докопаться. При этом зарплаты у всех больше моей. Пошёл и заявил, что я его оскорбляю по меланиновому признаку, а ещё препятствую выполнению служебных обязанностей. Меня, натурально, вызвали. Захожу в кабинет, а там три наглых хари. Двоих я знаю – один раньше сортиры мыл, да и то паршиво. Второй вахтером был при шлагбауме – этот поумнее, научился нажимать кнопку «Поднять». А теперь сидят в костюмах, важные. Хотя всё равно укуренные, видно же. А третья не знаю, откуда взялась, – баба толстая. Может, бывшая буфетчица, а может, из профсоюза прислали. «Правда, – спрашивают, – вы вашему коллеге работать не даёте?» «Да он, – отвечаю, – вроде как и не рвётся. До обеда курит, после обеда спит. В этом я ему никак не препятствую». «А вот он пишет, что вы на прошлой неделе не разрешили ему увеличить выходную мощность, что не позволило перевыполнить план по выработке и получить премию». «Ого, говорю, он что, писать умеет? Это я его, выходит, недооценил. Прошу прощения. А насчёт того случая, так это ж реактор, а не трамвай. У него режим. И если мощность поднять, то охлаждение может не вытащить, а линия всё равно на пределе, и больше в неё не просунешь, хоть тресни». «То есть, – говорит толстая смуглянка, – вы признаёте, что отстранили коллегу от управления, несмотря на ясно выраженное желание?» «Ну дык, я его постоянно по рукам бью и говорю: «Ничего, блин, не трогай тут!» «Это потому, что он представитель меланинового большинства?» «Нет, это потому, что он тупой. Но если хотите, я позволю ему рулить. Только дайте мне время, часа четыре». «Зачем?» – спрашивает этот колобок. «Чтобы покинуть зону поражения. Хотя бы километров на триста отъеду, тогда ладно, сажайте его за инженерный пульт…»

– А они что? – спросила Василиса устало.

– Оштрафовали на половину оклада. Но на том, чтобы пустить его к рубильнику, больше не настаивали. А вот теперь прикинь, я тут, а он-то, поди, там. И этакая фигня на всех производствах. Энергетика, химическая промышленность, военные заводы… Да что там, канализация – и та без ума не работает.

– А за что вас…

– Посадили-то? А за что всех. «Нарушение общественного порядка, статья восемь дробь двадцать два, часть третья». «Голубоглазая статья», по ней только нас сажают.

– И что там?

– Препятствование реализации естественных прав меланинового большинства. Не дал чернолупому себя ограбить, выдал ему вместо кошелька в лоб – «препятствование». Он же не просто так тебя грабит, а потому что жертва дискриминации.

– Я?

– Да нет, он. А ты виновата, что твои предки угнетали его предков, поэтому он вырос тупорылым укурком, и вынужден тебя грабить, раз больше ничего не умеет.

– Так вас за это посадили?

– Не совсем. Меня за забастовку. Но статья та же. Потому что если мы отказываемся работать, то препятствуем реализации прав меланинового большинства на непонижение уровня жизни.

– Не поняла, – призналась Василиса.

– Когда Спасительница призвала к забастовке, мы с ребятами на станции перетёрли, прикинули штангель к носу и решили: «А ведь и верно. Вертись оно всё турбиной». И заглушили генераторы, кроме аварийной линии, которая обвязку реактора питает. Вывели мощностя на минимумы, чтоб только сам себя грел, и сели на попу ровно. Вокруг бегают, орут, руками машут: «Мы вас всех уволим!» А мы сидим, чай пьём, с печеньками. Потому что если нас уволить, то кто реактор обратно запустит? Это вам не костёр из краденой мебели в бочке запалить. Потом стали по одному вызывать к начальству, предлагать плюшки всякие, чтобы, значит, прекратил бастовать, перешёл на их сторону. Но никто не повёлся, потому что мы заранее договорились. Мол, если кто скрысятничает, то мы ему не дадим запустить станцию. Её с одного поста не стартанёшь, это дело коллективное.

– Так и не запустили?

– А ты видишь, чтобы лампы горели? Значит, не запустили. Город в блэкауте.

Коридор освещается только двумя батарейными фонарями на стенах.

– И вас всех забрали в тюрьму?

– Нет, только меня.

– Почему?

– А мой якобынапарник решил, что достаточно на мной наблюдал и запомнил последовательность включения. И возжелал запустить реактор сам. Ничего, мол, сложного, он сто раз видел. Но даже если бы он ничего не перепутал, что вряд ли, то с минимумов котёл разогреть – совсем другая последовательность, чем с рабочей температуры на турбину мощность дать. Я ему сразу сказал: «Ты сейчас при полузаглушённом реакторе резервный ток отдашь в систему. И турбины не разгонишь, и насосы охлаждения встанут. Активная зона пойдёт в разнос, и дальше только аварийный сброс замедлителей, после чего дешевле новый реактор построить, чем этот оживить». Но он решил, что я вру, чтобы его напугать. Пришлось дать ему по башке и заблокировать пульт. Вот, теперь на плантарь поеду, травку поливать из леечки. Кстати, покурить не хочешь?

– Нет, вы спрашивали уже. И что дальше будет?

– А хрен его знает. Пульт-то разблокируют в конце концов – директорским ключом всё открыть можно. И даже станцию, наверное, запустят. Среди черноглазых не все по квоте, есть и нормальные инженеры. Но я тебе не зря говорю – и полугода не просидим, как всё навернётся. Не у нас, так у химиков. Не у химиков, так у металлургов. Да хоть, вон, у водоканальщиков – и то мало не покажется. Встанут насосы, и утонет город в говне.

– Вы говорили, Спасительница призвала к забастовке. А вы её сами видели?

– Видел однажды.

– А расскажите, пожалуйста!

– Ну, когда всё только затевалось, пришли к нам агитаторы из «голубой гвардии». У нас и так большинство за них, потому что достал этот тупизм неимоверно. Так что агитировать нас не надо было, и так понимаем. Но насчёт забастовки народ сомневался сильно. Всё же мы энергостанция, не свиноферма какая. Мы встанем – за нами много чего встанет. Поэтому коллектив ответственный, привыкли не только за себя думать. Сразу спросили: «Мы, конечно, за новый общественный договор, против квотирования и «интеллектуального гандикапа», потому что это, как ни крути, жопа. Но это жопа дальняя. А если из энергосистемы выпадет наша генерация, то это будет жопа здесь и сейчас, потому что такую дыру и закрыть-то нечем. Пойдут веерные отключения, блэкауты, и по населению это прокатится, не разбирая цвета глаз. То есть, мы не против борьбы за права, но не стоит ли её начать с калибра помельче, чем станция на полторы тыщи нетто-мегаватт?» В общем, не убедили нас тогда.

– А потом? – спросила Василиса.

– А потом как-то пришёл мой товарищ перед самым концом смены, да и говорит: «Есть предложение сходить после работы в одно место. Там пива нальют и за политику расскажут. Обещают, что пиво на халяву, а за политику интересно». Ради политики я бы не пошёл, конечно, но на пиво повёлся. И не я один. А что не попить пивка-то вечером пятницы, раз угощают? Приходим мы, значится, в большой бар, а там народу – битком. И все наши – и со станции, и от смежников инженера, и от сетевиков технари. Вся городская энергетика. Пива всем налили, как обещали, даром. А вместо музыкантов на сцене всякие говорильщики выступали, от «голубой гвардии». Но их не так чтобы внимательно слушали, больше на пиво налегали да между собой трепались. А потом раз – и стихло всё. Тишина, как в склепе. А на сцене девочка стоит. Совсем мелкая, лет десять-двенадцать, ребёнок ещё. Волосы белые, сама худенькая, хоть хватай и в столовку тащи, откармливать. А глаза – синие-синие, каких не бывает вообще. Аж сердце прихватило от её глаз. И вроде ничего такого необычного она не сказала, сто раз мы всё это слышали – и про будущее наше, и про детей, и про семьи, и про то, что ничего хорошего нас не ждёт, если жопы не поднимем и не сделаем что-то. Но такими словами и так, что я лично думал, что от стыда сейчас помру. Что я, здоровый мужик, сижу тут и пиво глыкаю, пока вот такой ребёнок за меня правды ищет. Такое от неё исходило ощущение, что не передать. Я раньше слышал, что она Искупителем отмеченная, но мало ли что говорят. А тут увидел и понял – так и есть. Есть за ней сила и судьба. И кто её увидел – тот уже прежним не будет. Так что назавтра мы уже собрались и решили бастовать. А теперь я тут.

– Не жалеете?

– Ни минуты не пожалел. С тех пор, как Спасительницу увидел, ни разу не усомнился. Курнуть не хочешь? Ах, да, я же спрашивал…

– Не хочу. А вы не могли бы…

– Что?

– Ну, отвернуться ненадолго. А то я сейчас описаюсь…

***

Когда Василиса, багровая от смущения (сосед отвернулся, но журчание показалось ей оглушительным, как горный водопад) вернулась на лавку и снова положила Данькину голову на колени, он застонал и зашевелился.

– Парень твой? – спросил Бен.

– Ну, да, наверное, – ответила Васька неуверенно. – Скорее, друг.

– Начинает отходить. Сейчас ему хреново будет, готовься. Свинство это – такого мальца шокером, у него и массы-то на полмужика. Но что с этих взять? Они, поди, и не знают, что мощность регулируется.

– Вы их ненавидите?

– Я? Да что ты, нет, конечно! – сосед даже засмеялся от неожиданности. – Они, в целом, нормальные ребята. Пока не началась эта хрень, у меня полно приятелей было среди черноглазых. У нас квартал смешанный, дружно жили. Играли в футбол, пиво пили, на шашлыки собирались, музыку слушали. Музыканты они отличные, пляшут задорно, и вообще душевный народ. Экспрессии многовато, но к этому привыкаешь. Понимаешь, девочка, я двумя руками за равенство. Я даже жениться хотел на дочери соседа, черноглазой. Она классная девчонка.

– А что же не женились?

– Из-за отца её. Он всем живые изгороди подстригал, клумбы разводил, цветочки сажал-полол. Качели починить или ворота поправить – всё к нему. И ему это нравилось, и все соседи его уважали, и никто отродясь не думал, что он хуже других, потому что не врач или не пилот. На своём месте был человек. Денег, правда, не так чтобы много получал, но на жизнь хватало. Жена, детей двое, домик небольшой, но свой. Мы с ним пиво пили каждую неделю, болтали, футбол по телеку смотрели. В футболе, кстати, вообще одни черноглазые, и денег они там зашибают столько, что мне и не снилось. А потом раз, и он мне такой: «Ты, Бен, голубоглазый угнетатель!» «Хренассе, говорю, чем же это я тебя угнёл?» «Вот! – отвечает он, – ты даже признать этого не можешь, настолько эта твоя угнетательность глубоко в тебе сидит! Вы все, голубоглазые, такие. Угнетатели и потомки угнетателей. Только и мечтаете загнать нас обратно на плантации». «Стоп, говорю, на плантациях автоматика всё делает, на кой хрен вы там нужны? И в шахтах давно робокомплексы хреначат, и улицы скоро будут автопылесосы убирать. Зачем вас куда-то загонять?» «Это, говорит, и есть ваш угнетательский заговор. Оставить нас без работы, заменить роботами, которые вам прислуживают». «Так ты определись, сосед, – мы вас хотим на плантации загнать или без работы оставить?» А он разозлился только, сказал, что я такой же как все, и вместо того, чтобы покаяться, его оскорбил. Пиво допивать не стал и дверью хлопнул.