Венец терновый
Шрифт:
– Так ты и с запорожцами сейчас совладать сможешь?!
– Смогу, не обижайся, батько. За обозы засядете – «единорогами» разобью, причем с такого расстояния, что вы бессильны ответить будете. Крепостицы разорю также, картечью с неба засыплю. А в поле и сражаться казакам с моими стрельцами не стоит, – Юрий остановился, потому что понимал, что нанесет атаману, которого искренне уважал, тяжелую, если не смертельную обиду. Но говорить нужно было.
И он решился:
– Татары уже попробовали с нами в поле повоевать, и не лезут больше, потери кровавые их напугали. Казаки против татар сильны, но боя правильного против нарезных винтовок не выдержат также. Вам в открытом бою и ответить
Атаман угрюмо молчал, на скулах старика ходили желваки, сильные пальцы сжимались в крепкие кулаки. Юрию стало жутковато смотреть на знаменитого «характерника», что даже сейчас, будучи стариком по возрасту, мог спокойно нашинковать в капусту пять таких противников, как Галицкий. Конечно, если бы в руках у них по несколько «стволов» не оказалось – тогда хоть были бы какие-то шансы.
Говорить дальше было страшно, но промолчать, не сказав главное – вообще жутко. И Юрий продолжил тем же тоном, предельно серьезным, надеясь, что атаман переборет обиду и все же прислушается к его словам, что произнесены во благо.
– Мы припас артиллерийский из своего чугуна отливаем, и у нас его много. А также плиты и колосники с заслонками, чугунки для варки пищи – все в ход идет. Сколько товаров разных делаем, и всего за три года смогли. Сечь такого не производит, даже оружия доброго не творит, а потому обречена! Ибо нужно работать, всем себя обеспечивать, а казаки от добычи до добычи живут. А для меня добыча как случайный приработок, неожиданный и приятный, а для запорожцев смысл жизни!
Юрий остановился, стараясь не смотреть на почерневшее лицо кошевого, и безжалостно закончил:
– Да и какой смысл давать совершенное оружие тем, кто им не воспользуется нормально, ибо не починить, ни произвести сам такое не сможет никогда. Начнись война, и все – оказавшись в блокаде Сечь обречена, ибо себя обеспечить может только добычей.
– А зачем Кальмиускую паланку нашу в свой реестр записал?! Казаков улещивал фузеями и свитками новыми, оружие им свое дал нарезное, да присягу от них принял?!
Старый атаман был взбешен, Юрий видел, что Сирко с трудом обуздывает клокотавшую ярость. Обвинение было страшным, на него требовалось отвечать, и Юрий заговорил, не скрывая горечи:
– Ты сам видел казачьи городки по Кальмиусу – церкви заброшенные и разрушенные, казаков там едва три сотни наберется, кто в бой пойти может. Населения всего, если беглых подсчитать, баб с детьми малыми, да немногих стариков, то и полторы тысячи не наберется. Оружие худое, татары с ногайцами каждый год по нескольку раз набегами ходят. Сколько бы они удержались своей силой – год али два, не больше. И разорили бы все там, а тех, кого не убили, в неволю крымскую увели! И сгинули бы они, никакой пользы не принеся, из-за гонору сечевого!
Остановившись и глотнув воздуха, Юрий закончил негромким голосом, но так словно намертво гвозди вбил:
– А теперь я им защиту дал, а они мне свою службу – в легкой коннице у меня недостача великая. И вооружил я их до зубов, снарядил, обул и одел. И жалование плачу изрядное, и землю под городками оставил – пусть хоть огороды сажают и сами себя пропитанием обеспечат. Самодостаточными станут! А присягу дали потому, что вольница для войны опасна, врага нужно бить купно, крепко и оружно! Голытьба гулящая, от пьянки до пьянки, от грабежа до грабежа живущая, никому не нужна! А мне тем более!
Глава 3
– Что ж, все правильно, я рад, что в тебе не ошибся. Теперь ты вполне сам сможешь изменить то, что нужно
исправить, и направить туда, куда история и должна пойти!Атаман неожиданно улыбнулся, и в ту же секунду его лицо совершенно изменилось, из него ушла ярость и злость, а блеклые старческие глаза стали яркими, будто у юноши. Юрий пораженно уставился на совершенно изменившего свое лицо кошевого. Тот улыбался.
– Ты теперь на своем месте, хотя поначалу я в тебе сильно сомневался. Что уставился? Ты думаешь, просто тебе помогать так, чтобы не только ты сам, но и сечевики, а есть мной недовольные, ничего не заподозрили?! Остапа Мельника еле уговорил с паланкой под твою руку вступить, с донцами Фрола Минаева, что завтра прибудет в Галич, переговоры вел. Да и полякам их интересы к тебе многого стоило направить. Да и Москву удерживать, чтоб раньше времени к тебе не влезла!
Галицкий пришибленно молчал – о такой закулисной игре старого «характерника» он даже не подозревал. Считал, что все идет по накатанной дорожке, а тут вон как вышло – его просто оберегали и направляли, недаром в каждом походе в степь запорожцы всегда рядом были.
– А теперь скажи – какие у тебя враги? Королевство твое имею в виду. И какие планы у них на твой счет?
– Их ровным счетом трое – москали, ляхи и татары, Иван Дмитриевич, – сразу же ответил Юрий. Над этим вопросом он много думал, но сейчас все равно говорил осторожно:
– Москва уверенно гнет свою линию – гетманщину подмяла под себя полностью, Самойлович покорно под ней ходит.
– Ивану просто деваться некуда, потому и взнуздали. Ты мне про «Великий сгон» рассказал, да про то, как на Малой Руси через сто лет, а то и раньше крепостничество ввели. Не поверил – считал, выдумываешь ты, ибо о событиях для тебя прошлого совсем не ведаешь. Ты знаешь, сколько при обороне Чигирина казаков погибло?
– Откуда? У меня нет в канцелярии Самойловича своих людей. Думаю, что немало.
– Больше шести сотен, король. Из московских войск едва за сотню перевалило. Как узнал – так задумался крепко сам. Интересно выходит – казаки за Москву гибнут, чтобы она им быстрее на шею ярмо крепостничества надела. А войсковая старшина этому охотно подыгрывает по доброй воле – корысть в них великая, самим дворянами и боярами сделаться, да вольных поселян своими холопами сделать. В Слобожанщине все дело к тому и идет – там кое-где начали московских дворян имениями наделять. Вот многие и задумались теперь. Менять польские кандалы на московское ярмо желания нет. Под Крым идти еще страшнее – Богдан хоть с ними в союзы вступал, но от того все наши земли в пепелище обратил. Спаси Господь от таких помощников! Я ему не раз говорил, что басурмане нам враг вековой, мы для них только как добыча, и покорные рабы.
Сирко задумался, потом хитро улыбнувшись, старый атаман посмотрел на Юрия и с ехидцей спросил:
– Кто будет твой первый союзник, если Москва на тебя всей своей силой пойдет? Дабы ты тут всяческие «вольности» не устраивал и людишек к себе не переманивал, что они раньше табунами на Дон бежали, а теперь за Донец, в твои вотчины?!
– Запорожцы и донцы, окромя казаков более некому.
– Вот тут ты крепко ошибаешься – старшина донская тебя сдаст, как Разина, против которого я и сам походом выходил. Но деваться было некуда – если Москва порох бы не дала, нам бы тяжко от ногайского набега пришлось. Да и не было за Степаном Тимофеевичем силы народной – удачливый атаман, это да. Но не вождь – за царя выступал, против бояр, а роды знатные давно царями вертят, как хотят. Сечь поддержит, но опять же – если нас припасами придавят, то помогать втихомолку станем, и то немногим. Ибо казаки понимают – тебя прикончат, за них примутся.