Вензель твой в сердце моем...

Помнишь шестой класс младшей школы, Шоичи? Мы тогда впервые встретились, потому как именно в тот год я переехала с родителями в Намимори. Помнишь, как ты, рыжеволосый зеленоглазый мальчонка в очках с толстыми стеклами, пытался убежать от хулиганов, а я отвлекла их, бросив петарды им под ноги? Помнишь, как на следующий день в школе ты подошел ко мне и вместо «спасибо» положил на мою парту тетрадь со своими конспектами, зная, что учусь я просто ужасно? Помнишь, как я поблагодарила тебя и пообещала вернуть тетрадь, но после школы нарвалась на тех самых хулиганов и почти все мои учебники, вместе с твоей тетрадью, были закинуты ими в лужу? А может, ты даже помнишь, как я, давясь слезами, собирала их, и ты, заметив меня, подошел и молча начал помогать, а потом протянул платок и пробормотал: «Не реви: подумаешь, тетрадка!» Ты верно понял, что я плакала не из-за своих учебников, а из-за твоих конспектов, и это стало началом нашей дружбы. Ты усердно занимался, а я, желая быть на тебя похожей, пыталась соответствовать твоим требованиям и потому тоже налегала на уроки. Мы были неразлучны, но тебе мое общество становилось всё менее и менее интересным: ты ведь гений, а мне учеба всегда давалась с трудом. Вернее, точные науки, а вот историю и литературу я всегда схватывала на лету. В средней школе мы всё так же делали уроки вместе, у тебя дома, и ты помогал мне осилить физику и математику, а вот в старших классах наши пути разошлись. Ты выбрал математический класс, а я — гуманитарный, и, хоть мы и продолжали общаться после школы, общение это свелось именно к подтягиванию меня по сложным предметам, а рассказывать мне о своих изобретениях ты практически перестал, считая, что я просто ничего не пойму, и лишь демонстрировал их действие. Знаешь, мне хватало и этого, ведь ты был моим лучшим, да и, что скрывать, единственным другом. Но знаешь, я хоть и не понимала твоих объяснений, слушала их очень внимательно. Просто потому, что мне нравилось видеть в твоих глазах азарт и радостный блеск, которые появлялись, только когда ты говорил о науке. Просто потому, что я любила слушать твой ровный, спокойный голос, который всегда меня успокаивал. Просто потому, что я не хотела терять то, что нас связывало, — доверие. А потом наши дороги разошлись окончательно: ты покинул Японию и отправился учиться в Америку, в «Институт проектирования». Я же осталась в Японии и поступила в Токийский университет, мечтая стать литературоведом. Я ведь не была совсем уж идиоткой, просто являлась абсолютным «лириком», и точные науки мне не давались. Но знаешь, я писала тебе каждый день. Поначалу… Потом каждую неделю, потом раз в месяц. Просто потому, что ты отвечал всё реже и реже, и я не хотела отвлекать тебя от учебы своими глупостями. Я закончила университет и начала работать редактором в крупном издательстве, попутно продолжая учебу и начав писать диссертацию. Ты же вернулся, лишь закончив аспирантуру, и потому оба мы были обладателями докторской степени, когда встретились вновь. Ты порадовался за меня, но так, словно ожидал от меня подобного, и это меня удивило: ты ведь никогда не признавал литературу сложной и интересной наукой, да и меня умной не считал, а тут вдруг сказал, что я не могла не получить эту степень. Ты начал работать в Намимори, и я не понимала, что тебя связывало с Савадой Тсунаёши-сан и почему ты не уезжаешь из-за него в Токио, но это было и не важно: главное, что когда ты всё же наведывался в столицу, мы обязательно встречались у Токийской башни и гуляли целый вечер, болтая о твоих разработках и научных открытиях. Мне казалось, что вернулись старые добрые времена, и ты снова принял меня, но я ошибалась. Доверие с твоей стороны исчезло. Этими встречами ты просто отдавал какой-то непонятный долг, которого не было… Я не стану рассказывать в этом письме о том, как я узнала, что ты работаешь на мафию и являешься инженером семьи Савады-сан. Я лишь скажу, что решила доказать тебе, что мне можно доверять. Для чего? Просто для того, чтобы вернуть тот блеск твоим глазам, радостный блеск от осознания того, что тебя понимают и принимают, что ты нужен и важен… Ты ведь всегда был важен мне. Важнее всех на этом грешном свете… Но ты этого так и не понял, хотя твой IQ просто неприлично высок. Знаешь, Шоичи, я, как и в средней школе, помогала тебе всем, чем могла, но ты об этом, конечно же, не узнал, потому что я этого не хотела. Сейчас я могу вскрыть карты: с тем дипломатом, что помог тебе с поездкой в Италию от Японского научного сообщества, договорилась я, тем человеком, что уговорил твоего партнера-затворника из Токио начать выходить в свет ради продвижения вашего научного проекта, тоже была я. Да и много еще было мелочей, а говорю я тебе об этом сейчас не для того, чтобы ты вдруг в меня поверил: мне не нужна вера за подобные поступки. Я говорю это для того, чтобы неразгаданных загадок не осталось, ты ведь их не любишь, и очень долго гадал, кто же тебе так помогал, кто был, как ты говорил, твоим «ангелом-хранителем», но не мог найти ответ. Просто потому, что не верил в мою преданность и в то, что моего ума хватит на подобные вещи. Всё, карты вскрыты. Почти вся колода. Осталось перевернуть лишь последнюю. И знаешь, ей окажется червонная карта. Потому что я всю свою жизнь любила тебя, Ирие Шоичи. С того самого дня, как в шестом классе младшей школы ты помог мне поднять свой конспект из лужи и протянул носовой платок. С того дня, как проводил меня домой и впервые в жизни объяснил математику так, что я всё поняла. И сколько раз потом на нас ни нападали те хулиганы, что бросили твой конспект в лужу, мы всегда поддерживали друг друга и спасали от грусти, тоски и одиночества. Спасибо тебе, что был в моей жизни и позволял любить себя. Прости, что не смогла стать настоящим Другом, и ты мне так и не поверил. Прости, что не сумела понять суть твоих изобретений. Прости, что сейчас рассказала тебе обо всем этом. Просто не могла промолчать — не в этот раз. Я ведь всего лишь хотела дарить тебе улыбку, но не вышло, и когда ты сказал, что уезжаешь на три года в Италию для помощи своему другу Бьякурану Джессо, я поняла, что никогда не сумею стать тем, кому ты сможешь довериться. Просто потому, что они, твои настоящие друзья, тебя понимают, а я нет. И с этим я ничего поделать так и не смогла… Но кое-чего я всё же добилась. Мою книгу напечатали, а это хоть и небольшое достижение, по сравнению с твоими, но для меня это было недостижимой мечтой, к которой приблизиться помогла лишь моя любовь к тебе и стремление быть на тебя похожей хоть в чем-то. Хотя бы в полной отдаче себя любимому делу… Я отсылаю тебе этот сборник стихов: пусть ты и не любишь поэзию, возможно, какие-то строки придутся тебе по душе. Прости, я неисправимый романтик, и почти все они о тебе. Равно как и посвящение. «Человеку, который дал мне силы жить, творить и верить в себя». Это о тебе, мой милый Лис с хризобериллами глаз, скрытых за толстыми стеклами очков… Я посылаю тебе это письмо, книгу и всю свою любовь. Будь счастлив, обещаешь? Как я была в дни наших встреч, да и просто думая о тебе… Почему я пишу в прошедшем времени? Прости. Видимо, та карта всё же была предпоследней… Ты получишь это письмо, лишь вернувшись в Японию: я положила его на твой письменный стол, прости за вторжение. Но ты ведь дал мне ключ на экстренный случай, а это он и был. Просто я не хотела отправлять письмо в Италию заранее, боясь напугать тебя и оторвать от дел, а когда ты вернешься, отправлять его будет некому, потому что кроме тебя после смерти родителей у меня не осталось ни друзей, ни родных, ни близких. Ты был моей семьей, моей мечтой, моей Вселенной. А теперь я должна сказать «прощай», потому что за месяц до твоего отъезда у меня обнаружили рак головного мозга. И когда ты вернешься, меня уже не будет на этом свете, но помни, Шоичи, твой ангел-хранитель всегда будет с тобой, и всё так же будет издали приглядывать за своим милым Лисёнком. Просто теперь он будет делать это не из Токио, а с Небес, а ведь оттуда можно сделать даже больше. Например, послать порыв ветра, который высушит твои слезы, как твой платок в шестом классе высушил мои. Или радугу, которая раскинется за твоим окном и сумеет вызвать улыбку на твоих губах и радостный блеск в глазах, который я так и не сумела вернуть. Ведь ты любишь радугу: она несет в себе весь спектр цветов, а тебе всегда было интересно его изучать… Просто помни, Шоичи: я всегда рядом. И ты почувствуешь это, если просто улыбнешься. Прости. Прощай. Люблю…»

Рыжий мужчина в сером костюме и очках с массивными стеклами, скрывавшими от мира усталые зеленые глаза, положил исписанный мелким изящным почерком лист на письменный стол у окна и сел в кресло. Провел рукой по волосам, взъерошив их, и посмотрел на черный монитор выключенного компьютера. Тяжело вздохнул и нажал на кнопку включения питания. Маска абсолютного спокойствия ни на миг не слетела с его лица. Однако как только монитор полыхнул белым, и на нем загорелась заставка рабочего стола, губы мужчины дрогнули, словно пытаясь сдержать эмоции, а затем на них появилась грустная, одинокая, но абсолютно искренняя улыбка. Он смотрел на монитор, на котором застыли двое тринадцатилетних подростков: рыжий несуразный мальчик и черноволосая забавная девочка, запускавшие первого изобретенного мальчиком робота гуманоидного типа. Дождь, ливший весь день и мешавший мужчине добраться из аэропорта домой, вдруг прекратился, и на небе засияло ясное, безмятежное солнце. Губы мужчины вновь дрогнули, а в глазах появились искорки радости. Радуга, раскинувшаяся за его окном, и впрямь сумела вызвать искреннюю радостную улыбку…

— Это я должен просить прощения. Потому что думал, что ты не видишь ничего вокруг, кроме литературы. Ты так ее любила, так стремилась изучить, что я сдался и отдал тебя ей. Потому и отдалился. Потому и ненавидел ее. Потому и не видел, кто был моим ангелом-хранителем — просто не думал, что у тебя есть время на меня… Прости. Прости за то, что не сказал: ты всегда была моим ангелом. Просто ангелом. Я не умею красиво говорить, это твоя прерогатива, я — это лишь математические таблицы. Но я умею слушать красивые слова. Я понимаю их и знаю, что мне понравятся твои стихи. А вот тебя я почему-то понять не смог. Наверное, просто не верил, что такого зануду, как я, можно полюбить, и потому, как и ты, ушел с головой в работу. Но я всегда доверял тебе, просто не знал, как показать это: ты же знаешь, у меня проблемы с общением… А письма писал редко, потому что хотел выучиться как можно быстрее, чтобы вернуться домой, и времени больше ни на что не хватало. Я ведь закончил аспирантуру на год раньше, как и ты… Но я не верю, что уже поздно. Я просто скажу это, и ты услышишь, потому что я чувствую — теперь чувствую — ты рядом. Всегда рядом. Я тебя люблю. И всегда любил, с того дня, как ты расплакалась из-за моего конспекта. Улыбнись мне с небес, ладно?

Голос мужчины замер в тишине одинокой пустой комнаты. Его глаза горели тоской и радостью одновременно, а на губах играла легкая, добрая улыбка. Ветер ворвался в приоткрытое окно и, взъерошив его волосы, нежно скользнул по щеке. Мужчина коснулся щеки кончиками пальцев и прошептал:

— Спасибо за улыбку… ai-ni. Itsumo aishiteru…

Ветер подхватил его слова и унес к небесам, всколыхнув лист бумаги на столе и страницы раскрытой книги. Взгляд мужчины упал на первую строку открывшейся страницы, и он прочел последние слова посвящения: «И пусть вокруг лишь тьма, помните, что свет всегда рядом, даже если его не видишь…» Он вновь улыбнулся, кивнул и погрузился в чтение, впервые в жизни любя, а не ненавидя литературу…

Комментарий к Всего лишь одно письмо (Ирие)

«Itsumo aishiteru» — «я всегда буду любить тебя», «ai-ni» — «любимая» (с японского).

========== Считалочка Алисы в стране Анти-Чудес (Верде) ==========

Комментарий к Считалочка Алисы в стране Анти-Чудес (Верде)

Все цитаты, использованные в рассказе, взяты из книги Льюиса Кэрролла «Алиса в стране Чудес». Понятия, отмеченные звездочкой,* разъяснены в конце, расположенный по центру курсив — POV главной героини.

Раз.

Тик-так, часики. Раз-два-три-четыре-пять, поиграем в «угадайку»? Ха-ха, ну конечно, ведь это весело! Тебя вызываю на сцену я — режиссер по имени «Morte»!* Ты сам дал мне это имя. А теперь давай сыграем. Я — твоя ученица, я — твоя давняя знакомая, я — та, кто верит в то, во что никто не верит! И ты — абсолютный идеал! Помнишь, как весело мы проводили время? Сейчас, во время этой игры, нам будет еще веселее, поверь!

Она знала его вечность, а может и больше. Знала с рождения, а может и дольше. Знала бесконечно много и почти не знала. Она просто его любила. Смешного зеленоволосого небритого мужчину в очках, лучшего друга ее отца — известнейшего физика-ядерщика. Она не знала ни о том, что он был мафиози, ни о том, что он был проклятым давным-давно аркобалено — знала она лишь то, что зовут его Верде, и что он гений. Ах, еще она знала о том, что он владеет Пламенем Предсмертной Воли, но это была лишь деталь. Ну а большего ей и не нужно было знать, ведь правда?

Два.

Тук-тук, ля-ля-ля, пляска времени начнется! Занавес — на изготовку, завершим приготовленья! Что же замерли, актеры? Режиссер готов к премьере!

Она думала, что он лишь на пять лет старше нее, ведь она родилась через два года после падения проклятия. И тогда Верде, чей биологический возраст был слишком велик для его тела, выглядел на пять лет. Но это ведь мелочи: он же гений. Всегда им был. А расти в тени гения, каждый выходной приходившего на чашку чая, тяжело. Ох, тяжело! Тем более, если они не понимают друг друга.

«— Выпей еще чаю, — сказал Мартовский Заяц, наклоняясь к Алисе.

— Еще? — переспросила Алиса с обидой. — Я пока ничего не пила.

— Больше чаю она не желает, — произнес Мартовский Заяц в пространство.

— Ты, верно, хочешь сказать, что меньше чаю она не желает: гораздо легче выпить больше, а не меньше, чем ничего, — сказал Болванщик».

Ах, «Алиса в стране чудес» — это дивная сказка! Такая же нелогичная, как и ее жизнь, наполненная логикой. Доказать теорему Ферма самостоятельно, не зная о существующем доказательстве? Легко! Но ведь Верде сделал это гораздо раньше. Как обидно! Доказать теорию Пуанкаре, не слышав о доказательстве Перельмана — без проблем! Вот только Верде ее давно доказал. Несправедливо! Найти формулу, описывающую лист Мёбиуса, получающийся путем складывания плоского листа бумаги, причем описать поверхность нулевой кривизны? Смогла! Вот только вновь опоздала. Оскорбительно! Но… это ведь не важно, потому что он Гений, и ему можно простить его гениальность! А она просто немного больна. Хотя кто это сказал? Кто? Только не он. Не Верде. Ну а остальные и не важны, ведь правда?

Три.

Хи-хи, это завораживает! Актеры готовы, костюмы сшиты! Ах, такая упоительная сладость предвкушения! Осталось лишь потянуть за веревочку — дверь и откроется! Дверь в бесконечность, помноженную на число Грэма*! Такая забавная игра — игра в догонялки со стрелками часов! Но мы ведь знаем, что Время не поймать, не убить и не остановить! С ним можно только договориться, правда?

Ну и что с того, что у нее стоит какой-то глупый диагноз в никому не нужной медицинской карте? Ну и что с того, что в свои двадцать два она живет только наукой и ненавидит покидать дом? Ну и что с того, что отец-гений ей уже давно неинтересен, и весь ее мир вращается лишь вкруг одного имени, имени идеала — «Верде»? Ну и что с того, что ее комната оклеена его фотографиями? Они помогают заснуть! И остановить Время. Но ведь его невозможно заставить замереть. Только если хорошо попросить…

«— Если вам нечего делать, — сказала она с досадой, — придумали бы что-нибудь получше загадок без ответа. А так только попусту теряете время!

— Если бы ты знала Время так же хорошо, как я, — сказал Болванщик, — ты бы этого не сказала. Его не потеряешь! Не на такого напали!

— Не понимаю, — сказала Алиса.

— Еще бы! — презрительно встряхнул головой Болванщик. — Ты с ним небось никогда и не разговаривала!

— Может, и не разговаривала, — осторожно отвечала Алиса. — Зато не раз думала о том, как бы убить время!

— А-а! Тогда всё понятно, — сказал Болванщик. — Убить Время! Разве такое ему может понравиться! Если 6 ты с ним не ссорилась, могла бы просить у него всё, что хочешь».

Правда-правда! Нажми на затвор фотоаппарата — запечатлеешь миг на вечность. Это не сказка, нет! Это наука! А ведь они оба любят науку! И потому остановить мгновение она может научно. А может и не научно. Просто ляжет на кровать, застеленную алым шелком, выключит свет, откроет окно, приглашая Луну на чай — ах, какая дивная ночь! — и сыграет с ней в шарады, глядя на зеленые волосы, карие глаза за стеклами очков и гениальную усмешку, что дарят ей фото на стенах. А Время застынет по ее молчаливой просьбе и не побежит до утра, а может и дольше, и Луна останется с ней — только не все ее смогут увидеть! Но что за радость жить уныло и не видеть чудес? Нет-нет-нет, так жить нельзя! Это слишком-слишком скучно! Лучше надевайте пижамы, ночные колпаки, берите бумагу и перо и, зажигая свечи, миллионы свечей, идите к ним — к Луне и девушке, договорившейся с самим Временем! Ведь она любит с ним поболтать. А вы не хотите попробовать? Это ведь так весело! И совсем-совсем не страшно, ведь правда?