Вензель твой в сердце моем...

— Всегда готов! И пойду «порыбачу»: кажется, блондинчик удалился с каким-то шкафообразным гигантом, так что можно больше тут не отсиживаться.

— Оу, тебе не хотелось ранить чувства парня и грубо его отшивать?

— Сарказм тебе не к лицу, милашка. Будь мы на улице, я в ответ на слезы просто дал бы ему отменного пинка! Но в твоем баре я драку не устрою: ты слишком строга и даже меня, помнится, за такое чуть не внесла в черный список без права на посещения.

— C’est la vie, правила едины для всех.

— И хоть это и жестоко по отношению к лучшему другу, мне нравится!

— Выпьем же за твой мазохизм, а еще больше — за твой садизм, солнце мое!

— Наливай.

— За свою порцию платишь ты. Как и за отсыпание в мотеле, кстати.

— Софи!..

— Вздрогнем, Лус!

Карие невыразительные глаза брюнетки всегда полны апатии и наигранных, фальшивых чувств. Но лишь один человек в баре знает, что это маска. Глаза Луссурии всегда скрыты черными стеклами, и почти никто не знает, что они прячут сущность своего хозяина. И лишь единственная женщина в гей-клубе не только видела глаза элитного убийцы Варии, но и осталась после этого его другом. Просто потому, что между ними ничего не может быть, и любовь — мощнейший разрушитель дружбы — им не помеха. Ведь десять лет назад, на могиле родителей, решивших вместе съездить на пляж, но разбившихся в одной машине, эти двое решили, что всегда будут вместе — как друзья. Потому что на большее рассчитывать было невозможно. И Софи не рассчитывала: она знала, что Солнце Варии никогда не посмотрит на женщину, как на объект любви. А потому вместе с искалеченными телами своих родителей и их лучших друзей, родителей Луссурии, она похоронила и свою любовь к эксцентричному, но безумно сильному мужчине, делавшему ее мир ярким и незабываемым, но в то же время учившим ее быть беспощадной к этому самому миру. Закопала в собственном сердце и присыпала могильным прахом. А еще приняла к сведению слова Луссурии о том, что миру нельзя открывать свою душу, и решила стать человеком, истинное лицо которого будет знать лишь друг, надевший вместе с маской солнечные очки. Она существовала за сотнями личин, но жила по-настоящему лишь для него. Глупо. Но ее это устраивало, потому что перед ним она врала лишь об одном. О том, что он для нее только друг. Ее не задевали его любовные похождения, не обижали разговоры о них, не злили постоянные напоминания о том, что она ему не пара. Просто Софи никогда не приходила на могилу своей любви, не заглядывала в свое сердце. И хотя порой боль раскаленными тисками сдавливала глупую сердечную мышцу, она заливала ее виски с колой и говорила себе, что любовь — это лишь глупая химическая реакция, а потому не стоит потворствовать ей. Надо ценить нечто куда более настоящее, чем глупые и ненужные никому амурные чувства. Дружбу. Дружбу, которой можно верить и которая не предаст несмотря ни на что. А впрочем, если всё же предаст, перед Луссурией просто захлопнутся двери ночного клуба «Синее пламя», как закроется перед ним и дверь дружбы. И хоть Софи не привыкла тешить себя иллюзиями о безгрешности окружающих, она решила, что синица в руках лучше журавля в небе, к лапкам которого привязан заряд тротила. Обреченная любовь куда хуже почти надежной дружбы, не так ли?

— Хо-хо, смотри-ка, ты купил мне выпить! С чего бы?

— С расстройства! Представляешь, сегодня капитана чуть не убили, причем мы все решили, что он мертв, а он выжил!

— И?

— Что «и»? Сначала я обрадовался, что будет возможность продвинуться по карьерной лестнице. Потом расстроился, что не будет больше моей милой голосистой Акулки и шанса ее сломать! А потом он вернулся, и мой шанс на повышение умер, зато вернулась возможность любоваться нашим красавчиком! Так что во мне сейчас борются противоречивые эмоции — печаль и радость. Фу, как же это неприятно! Лучше бы он умер, всё я меньше мучился бы!

— Сомневаюсь, Лус. К тебе когнитивный диссонанс пришел еще когда Скуало якобы умер, так что не изводи себя, это бесполезно. Ты с самого начала и радовался, и грустил, так что не бери в голову: повышение придет, когда на него наработаешь или кто-нибудь из команды отправится к праотцам, а на Суперби ты еще долго сможешь любоваться, если причиной твоего повышения не станет именно его смерть. Ну и чего тут переживать? Лучше думать о приятном, вы ведь опять победили. И на твоем горизонте маячит еще не одна куда более эпичная победа.

— Ты умеешь успокоить! Порой мне кажется, что ты моя мамочка, хе-хе…

— Оу, боюсь, мамочка из меня была бы ужасная: я бы не давала денег на карманные расходы и требовала, чтобы ты каждый день выпивал стакан молока для поддержки уровня кальция. Прикинь, какой кошмар?

— Прикинул. Ужаснулся. Возрадовался, что ты мне, скорее, как сестричка!

— Вот, уже лучше. Лус, а мне вот стало интересно… Если меня прикончат — ну, мало ли, сейчас бизнес не самая безопасная штука — ты расстроишься?

Карие глаза вдруг стали серьезными. Настоящими. Скинули маски прочь.

— Я бы похоронил тебя рядом с родителями, Софи. И память о тебе — тоже.

Из мужского голоса исчезло ехидство, веселость и наигранный трагизм.

— А если снять очки?

Усмешка на тонких, накрашенных бледно-бежевой помадой губах.

— Это бесит, Софи.

Резкое движение и очки сняты. В зеленых глазах раздражение, злость и едва заметная боль.

— Ты будешь жалеть, Луссурия.

Не вопрос. Утверждение.

— Уже начинаю в этом сомневаться.

Раздражение в голосе и нежелание принимать в подруге даже малейший оттенок слабости.

— Но мне всё же нужно было услышать это, Лус. Знаешь, почему?

— Почему же?

— Потому что мне плевать на весь мир, а миру плевать на меня. Но ты — исключение, а я очень жадная и эгоистичная, потому я хочу быть исключением для тебя. А еще я всё-таки женщина, и мне порой хочется услышать какую-нибудь чушь в стиле: «Да, ты важный для меня человечек». Но только если слова эти искренние и сказаны моим другом.

— Зачем тебе такая чушь, Софи?

Злость в мужском голосе сменяет усталость.

— Затем же, зачем тебе нужны мои слова: «Лус, не расстраивайся, прошлое в прошлом, а впереди у тебя еще ненаписанное будущее!» Это бодрит и придает сил.

Одна усмешка на двух лицах. Настоящая. В ней ни капли веселья, но и ни капли грусти. Лишь холодная решимость и понимание простого факта: иногда ждать от друга поддержки — не слабость.

— Знаешь, Софи, хорошо всё же, что ты не мужчина.

— Точно.

Ни в карих, ни в зеленых глазах — ни капли лжи. И поэтому на губах, почти не умеющих искренне улыбаться, но так часто фальшиво смеявшихся, появляются слабые подобия искренних улыбок. Но солнечные очки тут же занимают свое место на переносице, а карие глаза закрываются, чтобы надеть очередную маску.

— Если ты умрешь, Софи, я похороню тебя рядом с родителями и не буду о тебе вспоминать. Только по субботам, а еще когда мне станет тоскливо на душе.

— Спасибо, Лус. Ты настоящий друг.

Последние слова без капли фальши. И вот маски уже надеты вновь, и ощущение неправильности происходящего, напряженность, раздражение исчезают. Потому что эти маски — второе «я» их хозяев. «Я», которое им куда роднее, чем спрятанная ото всего мира и от самих себя истина. Ведь маски имеют привычку врастать не только в кожу, но и в душу.

— Так выпьем же за настоящую дружбу, Софи!

— О’кей, наливай. У нас, кстати, недавно был завоз нового сорта виски, попробуешь?

— А может, раз уж я решил сегодня напиться, возьмем текилу, бурбон и водку и сделаем адскую смесь, а?

— Ты рискни, а я воздержусь: у меня как раз отчетно-бухгалтерская неделя, так что нужна свежая голова. Но учти, налакаешься до состояния не стояния, оплачивать мотель не буду! Точнее, вернешь потом долг.

— Ой, да знаю я, знаю про тот долг! Любишь ты на мозолях больных топтаться! Вот как раз и верну за оба вечера деньги — сразу.

— Ловлю на слове!

— «Поймай меня, если сможешь», милашка. Я верткий!

— А я упрямая, хех. И терпеливая.

— Отличные качества! Я тоже, кстати, очень терпелив. Но всё же мое терпение не вечно — пусть нам принесут мою адскую смесь!