Вензель твой в сердце моем...

На пустынной улице окраины Токио стояли двое. Высокий японец лет двадцати с темными от дождя, некогда пепельными короткими волосами держал за руку худощавую брюнетку примерно его возраста, смотревшую на небо сквозь полуопущенные ресницы. Желтые глаза парня наполняла безысходность, смешанная с чувством вины, а девушка почему-то улыбалась.

— Знаешь, Рёхей-сан, я жалею только об одном. Что мы так поздно встретились.

Голос девушки, в отличие от голоса, записанного на цифровой носитель и долетавшего даже до окраин, не дрожал. Он был на удивление спокоен, словно она стояла не под последним ливнем, знаменующим гибель человечества, а под летним грибным дождем.

— А я жалею, что так поздно добрался до Токио. Если бы я выехал из Намимори хоть на пару часов раньше…

— История не терпит сослагательного наклонения, — перебили его. — Ты помогал друзьям. Остается надеяться, что у них будет шанс спастись.

— Мы до последнего пытались что-то придумать, найти какой-то выход… Тсуна до самого конца не верил, что астероид не уничтожить, но мы всё равно помогали заполнять убежища продуктами. А когда заполнили, я кинулся сюда, но оказалось, что уже поздно…

— Не согласна. Мы ведь встретились. А это немало. Да и потом, ты же знаешь, я не верю в чудеса. И никогда не верила.

Парень вздохнул и потянул девушку вперед. Звук шагов, взметавших брызги, не был слышен, как и шум дождя, а сирены монотонным похоронным плачем провожали человечество в последний путь, словно плакальщицы на могилах — фальшиво, безучастно, наигранно-трагично.

— Знаешь, я тебе до сих пор порой поражаюсь, — прервал молчание парень. — Ты из семьи потомственных самураев, я в курсе, но твой фатализм экстремально силен! «Если мне суждено выжить, я выживу, если суждено умереть, приму смерть с честью», — так твой отец повторял, а ты следом за ним. Но неужели тебе совсем всё равно? Ты когда на прошлой неделе попала в больницу с менингитом, вообще заявила, что нечего горевать, если тебя не станет. Разве так можно?

— Рёхей-сан, на что ты злишься больше, на мой фатализм или на то, что мое нежелание делать тебя несчастным чаще всего выражается в излишне резкой форме?

Блондин фыркнул и улыбнулся. В желтых глазах промелькнула искорка тепла, а широкая мозолистая ладонь несильно сжалась. Одна улица сменяла другую, и люди, неспешно шествовавшие по заполненному безумием и паникой городу, казались даже большей нелепицей, нежели призывы скрыться в давно переполненных убежищах. Впрочем, в бункерах место наверняка еще оставалось, или его можно было расчистить, подняв на поверхность золото и коллекции антиквариата тех, кто в них укрылся, но на такие жертвы они были не готовы.

— Томоко, почему ты ждала меня в больнице до последнего? — стараясь скрыть раздражение на самого себя, всё же сквозившее в голосе, спросил Рёхей. — Я ведь еще когда выезжал, позвонил тебе и сказал, что буду мчаться в Токио так быстро, как смогу, но просил идти в убежище, если не успею до объявления эвакуации. Почему не послушалась? Зачем ждала?..

— Рёхей-сан, не ставь под сомнение мою гордость и честь, — в голосе девушки на секунду зазвенел метал, но в следующий миг она улыбнулась и, несильно сжав ладонь парня, добавила: — Ты бы пошел прятаться, зная, что я еду к тебе, но могу не успеть до закрытия бункеров?

— Нет, конечно! Я дождался бы тебя и экстремально быстро начал поиск еще свободных убежищ!

— Вот именно. Но в нашем случае открытых убежищ уже не осталось, об этом даже электронные таблицы, развешенные по городу, свидетельствуют — напротив каждого убежища на карте сейчас стоит знак «заполнено». Так что мы ничего не можем сделать. Но, Рёхей-сан, это не твоя вина. Прости, сейчас я скажу нечто фаталистичное, но я не верю, что бомбоубежища спасут людей. Ты ведь слышал не только новости, но и доклады ученых, и, помнится, ты мне сам сказал, что, судя по этим докладам, после столкновения то, что останется от Земного шара, для жизни будет непригодно. Астероид слишком велик.

— Но это ведь не повод опустить руки и перестать надеяться на лучшее.

— Нет. Поэтому мы с тобой и идем ко мне домой — у нас очень крепкий подвал. Но я не думаю, что тешить себя иллюзиями и надевать на глаза розовые очки — хороший выход. Выживем — значит, такова наша судьба, и мы должны будем продолжать бороться за выживание изо всех сил. Нет — значит, надо принять неизбежное и смириться с этим. Смерть — не то, чего нужно бояться.

— Я не боюсь смерти, — голос парня вдруг стал очень тихим, и за ревом сирен его почти не было слышно, но резко затормозившая девушка, смотревшая на губы спутника, понимала каждое слово. — Но я не хочу тебя потерять. Не хочу потерять сестру, друзей, знакомых… Я… боюсь этого, — парень мотнул головой, словно желая отогнать раздражавшую его мысль. — Киоко сейчас с Тсуной, он позаботится о ней, я хочу в это верить. Мои друзья сильные, они сумеют выжить, если будет хоть один-единственный шанс. И я хочу верить в нас: в то, что пусть мы и будем всего лишь в подвале, сможем выжить.

— Знаешь, Рёхей-сан, — Томоко улыбнулась и, привстав на цыпочки, прошептала парню прямо в ухо: — если есть хоть крошечный шанс, что мы останемся вместе, мы им воспользуемся. Потому что я уверена — не важно, здесь, на Земле, или в мире мертвых — мы не расстанемся. Это то, во что хочу верить я.

Блондин вздрогнул и посмотрел на спутницу. В черных глазах, обычно спокойных, сосредоточенных, но холодных, плескались тепло и нежность, которые она больше не собиралась скрывать под маской отчуждения. На секунду губы Рёхея коснулись губ девушки, а в следующий миг парень уже быстро вел Томоко по залитому водой асфальту к одной им ведомой цели. К призраку спасения, которого могло и не быть. Ветер выводил старинные похоронные песнопения, дождь превращал улицы в полноводные реки, черное ночное небо, затянутое грязно-серыми тучами, отказывалось дать людям в последний раз увидеть звезды. А иллюминация жалобно взывала о помощи, прорезая темноту фальшивым светом. Свернув на очередном повороте, не поддавшиеся панике люди вдруг замерли. Прямо посреди улицы сидел мужчина лет пятидесяти в черной рубашке, строгом костюме, при галстуке. Глаза под полуприкрытыми веками пустым взглядом смотрели на тучи. Запрокинутое к небу лицо не выражало ни единой эмоции, висевшие вдоль тела руки больше походили на плети. А широко открытый рот планомерно и безучастно наполняли ледяные дождевые капли.

— Вы что делаете?! — крик Рёхея замер в пропитанном озоном воздухе, но кинуться на помощь обезумевшему мужчине ему не дали. Томоко, вцепившись в его локоть, преградила ему дорогу.

— Это его решение. Он не хотел умирать смертью, на которую его обрекли. Не мешай.

— Но он ведь себя убивает! — Рёхей вырвал руку, но не сделал и шага. Что-то в глазах Томоко заставило его замереть, словно от парализующего яда.

— Да. Убивает. И это его решение. Он выбрал смерть от собственных рук, а не навязанную кем-то, кто сильнее него. Достойный поступок — умереть так, как хочешь ты сам, а не ждать кары, которую на тебя обрушит кто-то более могущественный.

— Томоко, он просто обезумел от страха. Это не его выбор! Он просто спятил!

— Рёхей-сан, а мы разве не спятили? Идем в подвал, который не сумеет нас защитить, будем прятаться от угрозы вместо того, чтобы смотреть ей в лицо, и умрем в крохотной темной комнатке, вместо того, чтобы улыбнуться небу на прощание.

— Ты хочешь остаться здесь?.. Ты с ума сошла?! Я экстремально дотащу тебя до подвала, даже если…

— Я пойду сама, — перебила девушка самого дорогого для нее человека. — Вот только скажи мне честно, сняв розовые очки надежды на чудо… Мы выживем? Есть ли у нас хоть один шанс спастись?

Парень замер. Вода стекала по его щекам, смешиваясь с маслянистыми солеными каплями холодной испарины, а ресницы мелко дрожали, роняя на асфальт слезы неба. В памяти парня отчетливо вставали доклады ученых, которые он слышал, теории, выдвигаемые ими, и факты, которые они приводили. И набатным колоколом загудели вдруг в висках слова лучшего друга, Савады Тсунаёши: «Все говорят, что человечеству конец. Возможно, это правда, но я хочу верить в лучшее. Потому что люди сильные, хоть и бывают порой слабаками. Но если всё же человечество проиграет, спасибо, что были рядом, друзья. И да поможет нам Бог». Вот только несмотря на улыбку и оптимистичный голос, скрыть свои чувства Савада не сумел. И в карих глазах отразилась боль — всепоглощающая, острая, бесконечная. А еще чувство вины. И этот взгляд, прощальный взгляд, Рёхей не смог бы забыть, даже если бы захотел. Как не смог бы он забыть и дрожавшие пальцы сестры, обнявшей его на прощание и прошептавший еще более дрожавшими губами: «Спасибо, что всегда защищал меня, братик. Люблю тебя». Прощание. Последнее. И больше их уже не будет, потому что не будет встреч. Рёхей понимал это, но не хотел принимать. Точнее, он хотел надеяться на лучшее и отчаянно не желал хоронить своих друзей и близких раньше времени — заживо. Вот только судьба не любит считаться с желаниями смертных.