Вензель твой в сердце моем...

Любовь.

«Все кончено, Анджела. Извини».

«Будь счастлив, Ламбо».

Пустота.

— Знаешь, Виктория, я его люблю. А себя — уважаю. Потому не буду его ни держать, ни проклинать. Я хочу, чтобы он был счастлив.

Анджела встала и положила на стойку деньги. Бармен печально покосился на недопитый виски. А он так надеялся, что она выпьет еще пару-тройку бокалов! Ведь тремя стаканами горе не залить, и она совсем не была пьяна… Виктория удивленно посмотрела на подругу, а та улыбнулась — печально, но уверенно. Ее пальцы не дрожали, взгляд был на удивление ясным и решительным. Бармен был прав. Да и не мог он ошибиться: столько пьяных повидал на своем веку… Анджела была трезва. Всё это время.

— Погоди, ты о чем?..

— О том, что это наш последний дружеский вечер, Викки. Я сегодня солгала лишь в одном. Я видела новую пассию Ламбо не мельком. А потому… философской беседы у нас тобой больше никогда не будет.

— Анджела!

— Прощай, Виктория. Сделай его счастливым. Учись на чужих ошибках…

Брюнетка развернулась и спокойно, уверено пошла к выходу. Вслед ей летела нежная, чарующая мелодия гитары, не вызывавшая ни слез, ни воспоминаний. Только улыбку, ведь оставляя позади подругу и любимого мужчину, Анджела шла вперед. К чему? Неизвестно. Но точно не к повторению своих собственных ошибок. Не к формальному поведению высших слоев общества. Не к слабости.

— Знаете, леди, а мужчины ведь бывают разные. Слабые — которые живут за счет других, глупые — за чей счет живут, и те, которые живут рядом с кем-то, но без зависимостей. Только с привязанностями.

Анджела обернулась. Бармен смотрел на гитару и протирал стакан.

— Хотите сказать, последние — сильные? Или, скорее, безразличные?

— Нет.

Последний аккорд замер в воздухе. Тихие аплодисменты заставили с ужасом смотревшую на подругу Викторию вздрогнуть.

— Тогда какие же?

— Настоящие.

Викки удивленно посмотрела на бармена. Он обернулся к стоявшей в середине зала Анджеле. Та улыбнулась. Искренне. И почему-то без боли.

— Может, Вы и правы, господин бармен. Викки, желаю вам с Ламбо стать настоящими.

— А ты, Анджи?..

— А я буду строить свою судьбу. Чтобы встретить настоящего мужчину, думаю, надо в первую очередь самой стать настоящей.

Анджела кивнула на прощание и пошла к выходу. Не оглядываясь. Бармен улыбнулся. Очередной кристально-чистый стакан занял свое место на барной стойке. А мужчина подумал о том, что порой помогать посетителям не так уж и плохо. Потому что некоторые из них приносят в его пустоту не только боль, но и улыбки. Вот только как же их мало, таких клиентов…

— Бармен, налейте и мне виски… Что за чёрт? Анджи… Почему всё так получилось?

Янтарная жидкость закружилась в стакане. На стойку легла одинокая купюра.

— Потому что судьбу свою люди строят сами. И отвечают за нее тоже.

— Но если делать выбор приходится, любовь или дружба, как выбрать? Ведь и то, и другое важно!

— Вопрос здесь лишь в том, что человек считает верным. И кого ставит выше — друга или любимого.

— Если любимого, это плохо?

— Кто знает. Если мужчина любит, его невозможно увести.

— Значит, меня всё же можно простить?..

— А вас уже простили. Обоих. Точнее, вас и не ненавидели. И кстати, с Вас еще два евро: у нас со вчерашнего дня повысились цены.

— Грабеж…

Бармен усмехнулся. Убрав в кассу деньги обеих клиенток, он отвернулся от девушки и, глядя куда-то мимо гитариста, тихо, не обращаясь ни к кому, произнес:

— Только люди, умеющие прощать от души, могут искренне улыбаться.

И струны вздрогнули, соглашаясь с человеком, улыбавшимся пустоте.

========== По вехам памяти (Фон) ==========

Серое небо рваными тучами нависало над иссушенной летним зноем землей. Черной паутиной оплетали его дрожащие от потоков электричества провода. С мерным гулом провожали они улетавших ворон, так и не решившихся присесть на черную, странно пахнущую резину. Словно кого-то решили казнить, но электрический стул дал осечку. Воздух наполнялся ароматами озона, долгожданной прохладой и гулом линии электропередач. Рассекали небо вдалеке бледные, смертельно усталые вспышки молний. Ревела, вглядываясь в серое небо, не менее серая, безликая, стылая река. С самого утра по небу бродили тучи, с самого утра ветер заплетал в проводах древние заунывные мотивы, с самого утра река теряла последние крохи тепла, всё больше напоминая своих северных собратьев, опасавшихся встретить день, когда сын Фенрира поглотит луну. И только мост, высокий, бетонный, с толстыми, изрытыми мелкой сетью трещин поручнями, казался чем-то незыблемым в этом изменчивом, словно готовом сорваться в пропасть мире. Этот мост безразлично отражался в реке, она безразлично отражала небо. Небу же не было дела вообще ни до чего. И оно пустым взглядом мертвых глазниц-облаков смотрело куда-то вниз. Наверное, в никуда.

Мужчина в алом традиционном китайском наряде быстро шел по тропинке, вытоптанной босыми детьми, любившими играть у бурной реки. Черные подошвы тряпичных туфель скользили по иссушенной земле, не взметая в воздух ни пылинки. Словно призрак ступал по воздуху, притворяясь частицей жизни. Взгляд пронзительных черных глаз смотрел прямо вперед, не задерживаясь ни на угрюмом небе, ни на раздосадованной воде, ни на спокойном мосту. А ветер терялся в волосах цвета воронова крыла, пытаясь вырвать их из туго затянутой косы и превратить в плотный занавес, стелющийся по плечам. А может, и не только, ведь превратить мужчину лет двадцати с глазами старика в призрака Садако ветер тоже мог захотеть… А мужчина всё шел вперед, глядя на точку, важную во всей вселенной лишь одному ему. На белую ткань, словно парус игравшую с ветром, на длинные черные волосы, застилавшие бледное лицо, на тонкие серебристые полосы, опоясывавшие худые, словно тростинки, руки. А может, на босые ноги, словно нехотя стоявшие на изгрызенном временем бетонном парапете?

Мужчина старался идти быстро, но не привлекать внимание девушки, застывшей на мосту, словно мраморное изваяние — прекрасное, но уже не живое. Он отмерял секунды ударами собственного пульса и вслушивался в монотонный вой ветра, стараясь угадать, в какой миг тело девушки решит обратиться в прах. А провода безразлично гудели, знаменуя победу века двадцать первого, с его техническим прогрессом, над исковерканным временем старым мостом и глупыми людьми, решившими подчинить себе всё вокруг.

— Ох… — донес ветер ничуть не грустный голос. Задорный. Слишком контрастирующий с самой сутью вздоха.

«Пора», — переливом колоколов зазвенела грустная мысль в висках мужчины.

— Ах… — бледные руки взметнулись к небу. Зазвенели браслеты на тонких запястьях.

Мужчина мчался к мосту изо всех сил, не слыша шепота ветра, говорившего, что не стоит так гнаться за поимкой чего-то… Ведь ветер может не захотеть тебе его отдавать.

«Дилинь-дилинь», — пели цыганскую песнь серебристые полосы металла, сталкиваясь в воздухе. А руки девушки выписывали странные пируэты, словно она играла с ветром, плела из него узор.

Мужчина оттолкнулся от берега, коснулся черной подошвой тряпичных туфель бетонной опоры моста, оттолкнулся вновь. Еще секунда, и мозолистые, крепкие пальцы с загорелой, натруженной кожей вцепились в край моста. Алой тенью взлетело спортивное тело, словно подхваченное воздухом, и мужчина замер на парапете. Шаг. Еще один. И он застыл рядом с незнакомкой. Но с незнакомкой ли?..

— Ох… — прошептали потрескавшиеся искусанные губы.

— Не стоит, — ответил человек в алом. — Что бы ни случилось в твоей жизни, подумай над тем, что ты упустишь, сделав шаг.