Верхний ярус

Горы высокие, почва редкая и пустая, деревья слишком часто вырубали, а все запасы драгоценных металлов израсходованы. Осталось лишь продавать ностальгию по тому недавнему «вчера», когда все были уверены, что «завтра» принесет ответы на все вопросы, какие только могут прийти на ум человечеству. Когда наступит лето, он нарядится шахтером и будет рассказывать байки туристам, которые отважатся проехать по дороге, похожей на стиральную доску, чтобы добраться до места, чья удаленность сама по себе делает его достойным галочки в списке подвигов. Дети подумают, что ему полторы сотни лет. Семьи ворвутся сюда и сделают несколько снимков по пути к Старому Служаке, в Глейшер или какое-нибудь другое место, достойное внимания.

Он садится за шаткий кухонный стол и берет в руки сокровище, которое хранит рядом с намертво забитой солонкой. Дуглас обнаружил эту драгоценную штуковину прошлой осенью, наполовину закопанной рядом с надшахтным копром. Темно-коричневая бутылка; на том, что осталось от выцветшей этикетки, можно разглядеть несколько китайских иероглифов, похожих на существ из доисторических океанов планеты. Бутылка — это загадка; что на ней написано, что внутри? Она принадлежала кому-то из многочисленных китайских рабочих, трудившихся в шахте и в прачечной. Он разглядывает иероглифы, прищурившись, и шепчет: «Что они делать?» Этой фразе его научила подруга — он не помнит, где и когда. Фраза как-то связана с Китаем и ее отцом. Она смеялась каждый раз, когда слышала от него эти слова. Он старался повторять их почаще.

Дуглас ставит бутылку на стол и приступает к утреннему ритуалу: написанию священной книги для своей новой религии, основанной на абсолютном смирении. С середины ноября он трудится над «Манифестом провала». Стопка желтоватых страниц, исписанных шариковой ручкой, высится там, где стол примыкает к стене. Они хранят историю о том, как он предал себе подобных. Он не называет настоящих имен, только лесные. Но больше ничего не скрывает: как пелена спала с его глаз, как осознание превратилось в ярость, как он встретил единомышленников и услышал, как говорят деревья. Он пишет о том, что они надеялись сделать, и как попытались. Объясняет, что пошло не так и почему. Его переполняет энтузиазм, он не жалеет деталей, но тексту не хватает хорошей структуры. Слова просто ветвятся, дают ростки и опять ветвятся. Он чувствует, что занят делом. Оно даже позволяет бороться с раздражительностью от сидения в четырех стенах; впрочем, бывают и плохие дни.

Сегодня Дуглас перечитывает написанное вчера — две страницы о том, каково ему было смотреть на Мими, которой протирали глаза пламенем. Потом он берет шариковую ручку и ведет ею по странице, оставляя борозды. Как будто опять сажает деревца на склоне холма. Проблема в том, что он, затронув общий вопрос «Провала», не может не коснуться соседней, родственной темы: «Что за хрень происходит с человечеством?».

Ручка движется; идеи рождаются, как будто под диктовку кого-то незримого. Что-то начинает вырисовываться — некая истина, до того самоочевидная, что слова спешат родиться на свет. Мы обналичиваем планетарные облигации, рассчитанные на миллиард лет, и тратим средства на всевозможную ерунду. Дуглас Павличек хочет знать, почему это так просто понять, когда ты один в хижине на склоне холма, и почти невозможно — когда выходишь из дома и вливаешься в миллиардное море людей, пошедших ва-банк из-за необоримой веры в статус-кво.

Он отвлекается, чтобы снова развести огонь. Собирает подножный корм — крекеры с арахисовым маслом и картошку, испеченную прямо на горящих сосновых поленьях. Потом наступает время прогуляться по городку и удостовериться, что призраки не шалят. Он напяливает несколько слоев одежды и пристегивает подержанные снегоступы. Большие перепончатые «лапы» — способ приноровиться к зиме — превращают Дугласа в химеру, помесь человека и прямоходящего зайца-великана. Спускаясь с горы к пустому городу через сугробы, он все равно проваливается в снег раз десять, если не больше.

На центральной улице ничего особенного не произошло. Он проверяет покосившиеся здания, витрины и экспонаты: не устроил ли кто-нибудь себе гнездо или логово, не погрызено ли имущество. Он сам себе придумал такую работу. Правда в том, что босс из «Кроу Нейшн» предоставил ему домик в пользование на зиму, потому что Бюро по управлению землями это ничего не стоит, а Дугги изобрел рутинную инспекцию, чтобы отработать подачку. С балкона верхнего этажа отеля он кричит: «Тут все сдохли!» Два-три раза «…хли» огибает Гранатовый хребет, а потом эхо успокаивается. Дуглас поднимается обратно длинным путем, вдоль хребта, ради полумили дополнительной физической нагрузки и ради возможности взглянуть на ущелье. В такой ясный день, как сегодня, видно заросли лиственниц за много миль от города-призрака. Хвойные деревья, которые зимой сбрасывают листву.

Он идет, нащупывая тропу снегоступами. Крутой поворот — первая из завитушек маршрута, — и открывается вид на долину. За крутым откосом расстилается ковер из деревьев — такой густой, что невозможно поверить, будто мир обветшал до предела и вот-вот треснет. На тяжелых ветвях скопилось столько мелкого снега, что они выглядят как волочащиеся по земле юбки. Пурпурные торчащие шишки пихт распались на семена. На верхушках елей их гроздья еще висят — этакие забывшие упасть яйца с белыми шляпками. Можжевельник растет прямо из девственных скал, на которых даже нет трещин. Еловые старейшины стоят над ним, будто собрались судить.

Дуглас не спеша подходит к краю откоса, чтобы полюбоваться видом — и то, что он принимает за твердый камень, осыпается под ногами. На первом же заснеженном выступе его подбрасывает в пустоту над тысячефутовой пропастью. За миг до падения кувырком по снежной осыпи он задевает ногой ель. Двести футов плотного снега ползут вниз прямо перед ним. Он кричит и умудряется схватиться за спасительный ствол. Деревья во второй раз не дают ему погибнуть.

Кровь застывает на покрытом ссадинами лице. Воздух такой холодный, что бьет током прямо в нос. Рука вывернута в плечевом суставе под неправильным углом. Снег укрывает его. Он лежит неподвижно, и ему кажется, что вокруг нет ничего, кроме ели в снежной юбке. Небо темнеет. То, что лишь казалось холодом, уступает место подлинным минусовым температурам. Мозг Дугласа просыпается, вынуждает его открыть глаза и посмотреть на смертоносную белизну. Он видит откос и, потрясенный обнажившейся каменной стеной, думает: «Я просто чуть-чуть передохну прямо здесь». И все-таки в конце концов мертвая женщина, которая стоит рядом с Дугги на коленях и гладит его по лицу, заставляет его подняться.

«Ты — это не просто ты».

— Разве?

Звук собственного голоса приводит его в чувство. Поглаживающие пальцы мертвой женщины превращаются в ветку ели, за которую он зацепился при падении. Нос сломан, плечо вывихнуто. Нога, поврежденная давным-давно, не слушается. Быстро приближается ночь, а с нею и мороз. Над головой крутой подъем в восемьдесят футов. Но факты — это ерунда. Мертвая женщина ему об этом сообщает в четырех словах: «Ты еще не закончил».

ДОСТИГНУВ ПЕНСИОННОГО ВОЗРАСТА, Патриция работает так, словно завтрашний день не наступит. Или наступит лишь при условии, что достаточно много людей будут трудиться, засучив рукава, У нее две работы, противоположные друг другу. На той работе, которую Патриция ненавидит, ей приходится стоять у трибуны, выпрашивая деньги и тараторя со скоростью черноспинного дятла, вбивающего клюв в сосну. Она предъявляет аудитории уйму цитат, подготовленных специально для таких популистских мероприятий. Блейк: «Глупец видит не то же самое дерево, что мудрый человек». Оден: «Культура ничем не лучше своих лесов». Десять процентов слушателей жертвуют на ее банк семян по двадцать долларов.

Она говорит о цифрах, хотя сотрудники просят этого не делать. Разве Шоу не был прав насчет того, что показатель истинного интеллекта определяется статистикой? Семнадцать разновидностей вымирания лесов, и все усугубляются глобальным потеплением. Тысячи квадратных миль в год отводятся под застройку. Ежегодные чистые потери составляют сто миллиардов деревьев. Половина древесных пород на планете исчезнет к концу нового столетия. Десять процентов слушателей дают ей по двадцать долларов.

Она рассуждает об экономике, добросовестном бизнесе, эстетике, морали, духе. Она рассказывает им истории, в которых есть драма, надежда, гнев, зло и персонажи, чтобы их полюбить. Она рассказывает им про Чико Мендеса. Она рассказывает им про Вангари Маатаи [66] . Каждый десятый дает ей двадцать баксов, а какой-то ангел — миллион. Этого достаточно, чтобы продолжать заниматься любимой работой: летать по всему миру — выбрасывая в воздух немыслимые объемы парниковых газов, ускоряя гибель планеты — и собирать семена и саженцы деревьев, которые вот-вот исчезнут.

66

Чико Мендес (1944–1988) — бразильский экоактивист, защитник каучуковых деревьев. Был убит на пороге собственного дома. Вангари Маатаи (1940–2011) — кенийская общественная деятельница, основавшая движение «Зеленый пояс», участники которого посадили более 50 млн деревьев.

Гондурасское розовое дерево. Дуб Хинтона из Мексики. Камедное дерево с острова Святой Елены. Кедры с мыса Доброй Надежды. Двадцать видов чудовищных каури, толщиной в десять футов и без единой ветки до высоты в сто футов и более. Фицройя с юга Чили — древнее самой Библии, но все еще дает семена. Половина видов из Австралии, южного Китая, африканского пояса. Инопланетные формы жизни с Мадагаскара, которые больше нигде на Земле не встречаются. Мангры, растущие в соленой воде — морские питомники и защитники побережья, — исчезают в сотнях стран. Борнео, Папуа — Новая Гвинея, Молуккские острова, Суматра: самые продуктивные экосистемы на Земле уступают место плантациям масличных пальм.