Верхний ярус

Вдруг Патриция выскакивает на лужайку у пруда. Над ней извергается звездное небо — никакого другого объяснения не нужно, чтобы понять, почему люди объявили вечную войну лесам. Деннис рассказывал, что лесорубы говорят: «Прольем свет в это болото». Люди паникуют от лесов. Там слишком много всего творится. Людям нужно небо.

То место, куда Патриция идет, пусто, ждет ее, — покрытое мхом питательное бревно у кромки воды. Стоит бросить взгляд над прудом, как голова проясняется, и Патриция находит те слова, что искала. Она искала название для великих и древних кряжей невырубленного леса, тех, что поддерживают рынок углеродов и метаболитов. Теперь оно есть:

Грибок разрабатывает камень, чтобы снабдить деревья минералами. Он охотится на вилохвосток и скармливают их хозяевам. Деревья, со своей стороны, хранят в синапсах своих грибков больше сахара, чтобы делиться с больными, затененными и ранеными. Лес заботится о себе, строя местный климат для своего выживания.

Перед смертью пихта Дугласа, возрастом в полтысячелетия, отправит запас химикатов обратно в корни, а оттуда — грибковым партнерам, жертвуя в последней воле свои богатства сообществу. Можно называть этих древних благодетелей щедрыми деревьями.

Читающей публике нужна такая фраза, чтобы чудо стало ярче, зримей. Это Патриция узнала уже давно, от отца: люди лучше видят то, что похоже на них. Щедрые деревья — это поймет и полюбит любой великодушный человек. И этими двумя словами Патриция Вестерфорд предрешает свою судьбу и меняет будущее. Даже будущее деревьев.

НАУТРО ОНА ПЛЕЩЕТ холодной водой в лицо, готовит завтрак из органических хлопьев и красных ягод, выпивает его, перечитывая вчерашние страницы, потом сидит за сосновым столом, зарекаясь вставать без абзаца, достойного внимания Денниса за обедом. Запах карандаша из красного можжевельника приводит ее в восторг. Медленное давление графита на страницу напоминает о постоянном испарении, каждый день поднимающем литры воды на десятки футов в пихтовых стволах. Возможно, сам этот акт ожидания над страницей, когда сдвинется рука, больше всего похож на просветление растений, ничего ближе Патриции не доведется испытать.

Последняя глава ускользает. Ей нужна невозможная триада: надежда, польза и правда. Например, можно написать о Старом Тикко — ели, что живет в Швеции. Над землей дереву всего несколько сотен лет. Но в богатой микробами почве его корни уходят на девять тысяч лет или больше — они на тысячи лет старше, чем письменность, с помощью которой Патриция пытается о них рассказать.

Все утро она втискивает девятитысячелетнюю сагу в десять предложений: череду стволов, что падают и поднимаются вновь от одного и того же корня. Это та надежда, что она ищет. Правда куда безжалостней. Ближе к полудню Патриция нагоняет настоящее, и в нем новая, созданная человеком атмосфера умасливает обычно согбенный снегом криволесный ствол Старого Тикко распрямиться в полноценное дерево.

Но людям ни к чему надежда и правда без пользы. Неловкими, неуклюжими словами, всегда больше похожими на рисование пальцами, а не кисточкой, она на ощупь ищет пользу Старого Тикко — Старого Тикко на голом кряже, дерева, что бесконечно умирает и возрождается с каждой переменой климата. Его польза — показывать, что мир создан не для нас. Какая польза от нас деревьям? Патриция вспоминает слова Будды: дерево — это нечто чудесное, оно укрывает, кормит и защищает все живое. Даже дарует тень дровосеку, что его срубает. И в этих словах находит финал книги.

ДЕННИС ПРИЕЗЖАЕТ В ПОЛДЕНЬ, надежный, как часы, привозит лазанью с брокколи и миндалем — его очередной обеденный шедевр. Патриция думает, — и эта мысль приходит ей в голову несколько раз за неделю, — как же ей повезло прожить эти немногие благословленные годы замужем за единственным мужчиной на Земле, что не мешает проводить большую часть жизни в одиночестве. Согласный, терпеливый, добродушный Деннис. Защищает ее творчество и так мало просит взамен. В глубине своей ремесленнической души он и так знает, насколько немногим вещам мера человек. И он великодушный и неунывающий, как сорняки.

Обедая на пире, сотворенном Деннисом, Патриция зачитывает ему сегодняшнюю часть о Старом Тикко. Он слушает в изумлении, как иной счастливый ребенок слушает греческие мифы. Она заканчивает. Он хлопает.

— О, детка. Просто замечательно. — В глубине своей неискушенной зеленой души ей нравится быть самой старой в мире деткой. — Жаль тебе говорить, но, кажется, ты закончила.

Страшно, но он прав. Она вздыхает и смотрит в окно кухни, где три вороны вынашивают сложные планы вторжения в ее бак с компостом.

— И что мне делать теперь?

Его смех такой душевный, словно она шутит.

— Напечатаешь, мы пошлем издателям. С опозданием на четыре месяца.

— Я не могу.

— Почему?

— Все не так. Начиная с названия.

— Чем тебе не нравится «Как деревья спасут мир»? Деревья не спасут мир?

— Уверена, что спасут. Когда мир скинет нас с шеи.

Он посмеивается и собирает грязную посуду. Отвезет ее домой, где глубокие раковины, дуршлаги и горячая вода. Смотрит на нее с другого конца кухни.

— Ну назови «Спасение леса». Тогда не придется объяснять, кто кого спасает.

— Как же я тебя люблю.

— А кто-то говорит, что нет? Слушай. Детка. Это же чистое удовольствие. Рассказывать людям о величайшей радости в твоей жизни.

— Знаешь, Ден. В последний раз, когда я оказалась в центре всеобщего внимания, дела повили так себе.

Он решительно машет рукой.

— Да это было-то в другой жизни.

— Свора. Они не хотели меня опровергнуть. Они хотели крови!

— Ноты реабилитировалась. Не раз и не два.

Ей хочется рассказать ему о том, о чем она не рассказывала никогда: травма тех дней была столь велика, что она устроила себе смертельный лесной пир. Но Патриция не может. Слишком стыдно за ту давно скончавшуюся девчушку. Сейчас ей даже не верится, что она вообще могла думать о таком пути. Сейчас все кажется театром. Игрой. И потому она скрывает то единственное, в чем ему никогда не признавалась: как поднесла ко рту вилку с ядовитыми грибами.

— Детка. Ты нынче практически пророчица.

— А еще я провела кучу лет парией. Пророчицей быть веселее.

Она помогает ему донести до машины грязную посуду. — Люблю тебя, Ден.

— Пожалуйста, хватит так говорить. Ты меня пугаешь.

ПАТРИЦИЯ НАБИВАЕТ ЧЕРНОВИК. Подрезает пару слов и прививает пару фраз. Теперь есть глава «Щедрые деревья» о ее любимых пихтах Дугласа и их подземном государстве общественного благополучия. Она охватывает леса всей страны, от хлопковых тополей, что за десятилетие превышают полсотни футов, до остистых сосен, что медленно умирают пять тысяч лет. Потом — почта, где все тревоги испаряются в тот же миг, как она покупает марки и отправляет рукопись на другое побережье.