Верхний ярус

ЧЕРЕЗ ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ в ее кабинете звенит телефон. Она ненавидит телефоны. Шизофрения на проводе. Шепот незримых голосов издалека. Теперь ей не звонят, если только по неприятному поводу. Это ее редактор, с которым она никогда не встречалась, из Нью-Йорка, которого она никогда не видела.

— Патриция? Твоя книга. Только что дочитал.

Патриция морщится в ожидании топора.

— Невероятно. Кто бы мог подумать, что деревья умеют столько всего?

— Ну. Несколько сотен миллионов лет эволюции как-никак расширяют репертуар.

— Они у тебя оживают.

— Вообще-то они и так живые.

Но сама вспоминает книгу, которую ей в четырнадцать дал отец. Осознает, что обязана посвятить свой текст отцу. И мужу. И всем, кто со временем обретет формы новые.

— Пэтти, ты не поверишь, что я благодаря тебе увидел между остановкой метро и офисом. Глава про щедрые деревья? Взрыв мозга. Мы тебе еще мало заплатили.

— Вы заплатили больше, чем я заработала за последние пять лет.

— Ты столько заработаешь за два месяца.

Заработать бы свое одиночество, анонимность, которых, чувствует Патриция — так же, как деревья издали чувствуют нападение насекомых, — она теперь будет лишена навсегда.

«Господство» выходит — и пути назад нет. Через два месяца после релиза в Северной Америке президент, руководитель компании и держатель контрольного пакета «Семпервиренс» включает его на своей рабочей лошадке, в квартире, находящейся над новеньким и блестящим головным офисом компании, у подножия холмов на Пейдж-Милл-роуд. Сплошь красное дерево и стекло — песочница причудливых, медитативных пространств. Непрямые углы окружают открытые атриумы, засаженные гигантскими пиниями. Работа в своей кабинке — как поход в национальном парке.

Приют Нилая укрыт высоко над ульем. Единственный путь к нему — на личном лифте, спрятанном за пожарной лестницей. Посреди тайного убежища стоит сложная больничная койка. Нилай ею уже почти не пользуется. Сорок минут, чтобы подняться или вернуться; в эти дни лечь в нее все равно что в гроб. Времени нет. Он спит в кресле, редко когда больше сорока минут за раз. Идеи мучают его, как фурии. Планы и прорывы для незаконченного мира без жалости гонят его по галактике.

Он сидит перед огромным экраном на рабочей поверхности — такой высокой, чтобы пододвинуть кресло под нее. Панорамное стекло за экраном являет вершину горы Белло. Этим видом и звездными пейзажами, сияющими в ночное окно на потолке, и ограничиваются заграничные путешествия Нилая. Сейчас его вылазки — как сегодняшняя: экспедиции по побережьям континентов, что начинаются окутанными туманом и оборачиваются открытиями. Он разработал основы игры, написал немалую часть кода и месяцами прорабатывал возможные пути. «Господство» больше не должно бы его удивлять; и все же не перестает ускорять пульс. Щелчок мыши, пара клавиш — и он вновь лицом к лицу с девственным континентом.

На самом деле игра ничтожна. Двумерна — ни запаха, ни осязания, ни вкуса, ни чувства. Маленькая и зернистая, а мировая модель проста, как в Бытии. И все же стоит ее включить, как она вгрызается в ствол мозга. Карты, климаты и рассеянные ресурсы каждый раз разные. Его противниками могут быть Конкистадоры, или Зодчие, или Технократы, Природопоклонники, Скупцы, Гуманитарии, или Радикальные Утописты. Ничего подобного этому месту еще не существовало. И все же там он как дома. Его разум дожидался такой игровой площадки с тех пор, как он упал с предательского дерева.

Сегодня он решает быть Мудрецом. По модемным бордам всего мира расходится слух о нечестной победной стратегии, которую игроки зовут Просвещением. Лидеры рейтингов требуют запретить этот подход. Но даже Мудрецом он обязан накопить достаточно угля, золота, руды, камня, древесины, еды, чести и славы, чтобы заплатить за рост своего населения. Обязан исследовать неведомые земли, прокладывать торговые маршруты и разграблять соседние поселения, пробираясь по ветвящимся деревьям Культуры, Ремесла, Экономики и Технологии. В игре представлены почти такие же серьезные выборы, как в Реальной Жизни — или, как привык называть ее персонал, слегка презрительно: РЛ. Этим утром графика выглядит утловатей в сравнении с «Господством 2», что уже в разработке. Но графика для Нилая никогда не играла роли. Видима только заплатка на месте истинного желания. Все, что нужно ему и полумиллиону других игроков «Господства», — простое и бесконечное превращение в вечно растущем царстве.

В нем что-то скручивается. Нилай не сразу распознает в ощущении голод. Надо поесть, но это такой затратный процесс. Он подкатывается к мини-холодильнику, хватает энергетический напиток и еще что-то, вроде пирожок с курицей, заглатывает, даже не разогревая в микроволновке. Вечером он приготовит настоящий ужин, или завтра. Он собирает из кипарисовых досок от своей лучшей бригады дровосеков исполинский ковчег, когда звонит телефон. Утренняя встреча с журналистом, тот хочет взять интервью у восходящей звезды индустрии — паренька, которому и близко тридцати нет, а он уже построил дом для столь многих бездомных пареньков.

Репортер кажется не старше своего субъекта — и оцепеневшим от волнения.

— Мистер Мехта?

Мистер Мехта — это его отец, которого Нилай пристроил в скромные хоромы под Купертино, с бассейном, домашним кинотеатром и прудом в окружении мандиров из розового дерева, где миссис Мехта готовит каждую неделю пуджу и молится богам, чтобы принесли ее сыну счастье и девушку, что разглядит в нем того, кто он есть.

Отражение в панорамном стекле дерзко поднимает на него взгляд: бурый щуплый богомол с мосластыми суставами и огромным черепом, обтянутым кожей, вместо головы.

— Зовите меня Нилай.

— О боже. Хорошо. Вау! Нилай. Я Крис. Спасибо за разговор. Так, сначала я хотел спросить: вы знали, что «Господство» будет таким хитом?

Нилай знал задолго до того, как игру выпустили на волю Знал с того самого момента, когда ему пришла эта мысль под огромным, раскинувшимся, пульсирующим деревом ночью, на Скайлайне.

— Примерно. Да. Из-за бета-релиза в офисе встала вся работа. Проект-менеджеру пришлось ввести запрет на игру.

— Черт возьми. У вас есть данные о продажах?

— Продается очень хорошо. В четырнадцати странах.

— Как думаете, почему?

Успех игры прост. Это сносное факсимиле того места, что Нилай представил себе в семь, когда его отец впервые притащил огромную картонную коробку по лестнице. «А теперь, Нилай. Что сделать этому маленькому созданию?» Мальчик хотел от него немногого: вернуться в дни мифа и зарождения, когда куда ни пойди, все зеленое и податливое, а жизнь все еще могла быть чем угодно.

— Не знаю. Здесь простые правила. Мир на тебя реагирует. Все происходит быстрее, чем в жизни. Можно смотреть, как растет твоя империя.

— Я… я признаюсь. Я просто влюбился! Вчера ночью, когда я наконец оторвался, на часах было где-то четыре утра. А я все себе говорил — «ну, еще один заход». И когда я отошел от экрана, вся спальня так и расплывалась перед глазами.

— Мне это знакомо. — И Нилаю правда знакомо. Все, кроме вставания.

— Как думаете, игра не влияет на мозги тех, кто в нее играет?

— Влияет, Крис. Но, думаю, как и все на свете.

— Вы видели статью в «Таймс» на прошлой неделе, об игровой зависимости? О том, что люди тратят пятьдесят часов в неделю на видеоигры?