Верховный Главнокомандующий

— …Вдруг: «ТРААА-ААА-АААХ»!!! Трясётся с вами земля и, сам дух ваш кажется — отходит от сотрясения воздуха! Если жив остался и, тебя заживо не засыпало в твоём окопе — видишь поднявшийся на невообразимую высоту столб огня, дыма, земли и человеческих останков — превратившихся в какие-то кровавые брызги.

«Так воевать больше нельзя! Как-нибудь до зимы дотерпим — но если к весне что-нибудь не придумаю и, хотя бы отчасти не исправлю положение… Ипатьевский расстрельный подвал, будем мне ещё — минимальной мерой высшей социальной справедливости!».

Полковник казалось, прочёл мои мысли:

— Господа! С этим надо что-то делать… Невозможно передать человеческими словами, морально воздействие огня германских гаубиц на наших солдат! Вид оторванных ног, рук и прочих частей человеческого тела, душераздирающие предсмертные крики ещё оставшихся в живых — непереносим для человеческой психики… Ещё более сильное влияние на моральное состояние бойцов, оказывает вид заживо похороненных — которых, находят по торчащим из-под земли конечностям. И, главное: чувство собственного бессилия, осознание того факта — что ты не можешь ответить врагу тем же, просто «убивает» в человеке солдата — ещё быстрее, чем его тело разрывает и хоронит заживо германский «чемодан»! Стоит ли тогда, господа, удивляться столь массовому дезертирству и сдаче в плен неприятелю наших солдат?!

Впрочем, не на всех офицеров и генералов, слова полковника произвели надлежащее впечатление. Как бы, не на большей их половине, на лицах читалась скука, недоумение — а то и, открытое возмущение. Если бы не моё присутствие и явное благоволение полковнику Чернышенко, его бы счас наверное поедом схарчили!

Послышались правда, весьма искусно завуалированные высказывания, мол — что с нижних чинов, этого тупого серого быдла, взять!

Полковник, с таким не согласился и, чтоб не быть голословным, привёл пример:

— Ну, не скажите! Офицер моего — тогда ещё батальона, поручик В, ещё в Галиции попав разок под обстрел австрийских гаубиц — после от каждого громкого стука, выпрыгивал из окопа и бежал куда подальше! Правда, каков молодец: знал за собой такую особенность и приказал солдатам каждый раз ловить его и возвращать на место. Да…

Глаза полковника затуманились печалью:

— …Как чуял, что ли — погиб он именно от «чемодана». Другой же, офицер из кадровых — капитан М, падал в обморок от каждого звука разрыва снаряда — как барышня на балу, от непристойного предложения гусара. Пришлось «списать» в тыл…

Генерал-артиллерист, тоже подержал мою и полковника Чернышенко точку зрения:

— Воистину так, господа: мне самому — хоть и весьма спорадически, пришлось пару раз находиться под обстрелом тяжёлых германских гаубиц… Никто не осмелится, зная моё прошлое, назвать меня слабодушным — но, впечатление у меня осталось надолго! Даже, не слишком близкий разрыв такого «чемодана», оказывает мощнейшее воздействие на человеческую психику…

Своё веское слово сказал и, «герой дня» (не считая конечно, мою августейшую особу) генерал-майор Свечин:

— Чтоб, выдержать многочасовой обстрел германской тяжёлой артиллерии, нужны стальные нервы. А после многомесячных тяжёлых боёв, ежедневно видя гибель товарищей, ясно понимая безнаказанность этого для неприятеля — ввиду бездействия нашей артиллерии, нервы у всех расшатаны! Стоит ли удивляться, господа, разложению дисциплины и дезертирству в пехотных частях?!

«Это всё — ещё цветочки, господа! — хотелось сказать мне, — а, ведь впереди ещё чего — более «интересного», великое множество! Например, отказы идти в наступление».

Подошёл к самому краю огромной могилы, бывшей воронки на вершине Высоты 72,7 — куда складывали останки погибших героев из Первого полка и, встал с непокрытой головой. Всё моё «сопровождение» — куда им деваться, проследовало за мной.

Помолчав, говорю:

— Паллиативное решение мною уже найдено: захоронением погибших занимается специальная полковая похоронная команда. Это, хоть как-то снизит моральное воздействие больших потерь на личный состав. Стоит, распространить этот опыт на все полки Действующий армии, господа генералы и офицеры!

Под моим пристальным взглядом, адъютанты начальничествующих лиц, споро зашуршали карандашами по блокнотикам.

— Но это, именно — «паллиативное решение», господа!

* * *

Как-то так случайно получилось, после окончания похорон, что мы с генералом-артиллеристом остались с глазу на глаз, немного в стороне от остальных:

— Нельзя ли как-то организовать контрбатарейную стрельбу уже имеющимися силами, господин генерал?

— Увы, Государь! Наша полевая артиллерия, вооруженная 3-х дюймовыми пушками — стреляющая шрапнелью по настильной траектории, просто не в состоянии хоть как-то вести контрбатарейную борьбу с германскими гаубицами.

— А где наши — русские гаубицы?

Из «послезнания», мне немного известна история такого состояния дел.

Теоретически, русское военное министерство совершенно не учитывало тенденцию развития оборонительных средств ведения войн. Даже получив в Русско-японскую войну «тревожный звоночек», русские генералы не помышляли о том, что военный конфликт с крупной европейской державой, обязательно примет форму позиционной войны. Все надежды связывались с крепостями, даже не задумывались о более современной, гибкой системы полевых опорных пунктов. Малейшие намёки на ликвидацию явно устаревших крепостей, генералы рассматривали как измену Родине!

В результате, хотя расходы на вооружение Российской императорской армии и были сравнимы с немецкими или даже их превосходили, тратились деньги на оборону крайне бестолково. Немцы развивали тяжёлую полевую артиллерию и стрелковое оружие, русские — крепости и их тяжелые стационарные орудий. Накануне войны 1914 года, в крепостях находилось около трёх тысяч современных тяжелых орудий, а в полевых частях — всего пару сотен тяжелых гаубиц и пушек.

Ещё одна фатальная ошибка — слишком большой акцент делался на кавалерию. В результате «конного блицкрига», мы так и не дождались — зато железнодорожная сеть оказалась забитой составами с фуражом для громадных конных масс.

Ну и, добило русскую сухопутную армию чрезмерное увлечение созданием флота. Гигантские линкоры, каждый из которых стоил — как пара тысяч шестидюймовых гаубиц с бесконечным боезапасом, всю войну простояли в гаванях, матросам от безделья захотелось «свободы» и началось…

— …Изначально, мы были бедны такими орудиями [174] : в немецком армейском корпусе их больше, чем в русской армии. К тому же, наши гаубицы по большей части лёгкие — 48-ми линейные, ни в какой мере не могут сравниться по силе воздействия на полевые укрепления, с германскими — шестидюймовыми! Нашей «лёгкой» 48-ми линейной гранате, я уже не говорю про трёхдюймовый калибр, нужно прямое попадание… А, шестидюймовый — разрушит любое полевое укрепление и убьёт находящихся там солдат, даже разоравшись в нескольких саженях от него.

174

Против 1 396 тяжелых орудий, с которыми начала войну австро-германская армия, русская армия имела всего лишь 240 орудий. По насыщенности воинских частей тяжелой артиллерией царская Россия уступала не только Германии, Англии, Франции и Италии, но и Румынии, которая имела на каждую тысячу штыков 1,3 орудия против одного орудия в русской армии.