Верховный Издеватель
Шрифт:
Дом Божий - наш дом. Не вечно же нам быть бомжами! Когда мы дома, нам нет необходимости верить или не верить в существование нашего жилища - оно просто есть. Мы ничего не анализируем - мы живём.
И может быть, это даже не Дом, а... Тело. Может, собор - сердце, а нескончаемая вереница людей к мощам - аорта. Всё вокруг - живое! всё - невидимо-единое. Можно ли, чувствуя пульс, приложив руку к сердцу, сомневаться в существовании живого Тела. "Да будут все едино, как Мы с Отцом едины".
В уголке этого тесно-бесконечного собора - куда тянулась, огибая столпы, очередь, - искрилась "ёлка" разноцветных огней.
Душа вдыхает этот свет и тянется к нему.
Когда Кирилл приложился к раке, вдруг словно нарыв внутри лопнул... что-то огромное, давящее вскрылось. "Гос-споди... неужели!" Обновление случилось как-то мгновенно, разом. Кирилл физически почувствовал, что у него есть душа - по тому, как она остро болела и вдруг, вздрогнув, встав на место, перестала болеть. А то, что её так мучило, прорвалось и излилось.
Что-то мягкое и тёплое, как бархатный покров на мощах, как епитрахиль священника, принакрыло душу... и смута вмиг сменилась ясностью. В чём эта ясность заключалась, передать вслух так же немыслимо, как рассказать музыку словами. Но всё же внешняя жизнь из слов состоит. И если перевести на человечий язык то, что открылось - перевести самой простой фразой, - это звучало бы примерно так:
"И будет Бог всё во всём".
Давая заповеди, Господь обращается на ты ко всему народу: "Слушай Меня, Израиль". То есть в Его глазах все - как один и один - как все. Он приглашает нас увидеть весь мир, как самого себя. Мир, как единого Адама. Значит, вообще нет чужих. Значит, "все - я"!?
Кирилл вспомнил, как ему в прошлый раз казалось, что у него болит ромкина нога. Как ощутил своё сиротство в сиротстве Саши - увидел в нём свою альтернативную жизнь. Как впал в депрессию от депрессии Веры.
ВСЁ ЕДИНО, и если мы этого не видим, то чувствовать-то можем совершенно явственно.
Как Саша и Рома в игре начинали иногда "путать" друг друга: кто из них кто.
Одно из самых живых впечатлений, что ближний и ты - одно, бывает от чтения "Канона молебного при разлучении души от тела". Когда тот, кто читает, обращается к Богу от имени того, кто умирает, полностью отождествляя себя с ним. Но при этом оставаясь самим собой! И оставаясь пока на Земле.
"Если Один умер за всех, то все умерли..." - как говорил апостол Павел. Умерли с Ним, чтобы в Нём воскреснуть.
– Но ведь человек может быть только тем, кто он есть... и никем другим он быть не может... разве это не аксиома!? Если кто-то думает иначе, то это шизофрения!
– живо представил себе Кирилл диалог со скептиком.
– А если человек вместил кого-то ещё– или даже всё человечество?
– В переносном смысле, что ли?..
– Нет, в прямом!
– В прямом, это уж, извините, диагноз! Раздвоение личности!
– А если личность не "раздваивается", а остаётся единой. Единой как... Троица.
Кирилл замер! Троица!
Вот ключ-слово к тайне, что мучила его всю жизнь. Концы с концами сошлись"Каким-то странным образом в нас живёт интуиция, что бытие единое... Натура наша создана по образу безначального Абсолюта, Который говорил: АЗ ЕСМЬ СУЩИЙ, "Бытие - это Я, и ничего другого нет, кроме Меня"(1).
Но ведь и каждая личность сохраняется, словно ипостась Троицы - вот что поразительно! Мы клетки, но мы же и личности. Мы - частицы, но в нас заключено - ВСЁ ЦЕЛОЕ. Ум за разум зайдёт от этого... но не от сложности, а от предельной простоты!
Когда ничто ничему не противоречит– это и есть Божия простота.
Но ведь как раз единство-то этого Тела и вызывает наши страдания. Всё, что в Теле болит, болит как бы везде. Мы страдаем не просто сами по себе, а как цельный организм. Попытка отбрыкаться: "Это твои проблемы" - от проблем не спасает. Палец не может сам отрубиться от Тела из-за того, что болит, например, зуб.
А земной коллективизм - издевательская пародия на единство всего сущего во Святой Троице. Коллективизм - самый страшный грех против подлинной любви, самая опасная, многотысячелетняя "социальная ересь" человечества. Бог призывает к Себе, в Себя, каждую личность, но не толпу. Толпа как Толпа не подлежит спасению. Можно и нужно спасти Сашу из интерната, но не сам Интернат.
С одной стороны - Интернат, с другой - Святая Троица...
Бывает, истина сначала мелькнёт ослепительно - а потом тускнеет и забывается в суете. Марина тогда уже говорила, на древе... о всеединстве Тела.
Истины-то мы узнаём, но ими не живём– и от этого они теряются.
"Где премудрость обретается? и где место разума? Не знает человек цены её, и она не обретается на земле живых. Бездна говорит: не во мне она, и море говорит: не у меня... Аваддон и смерть говорят: ушами нашими слышали мы слух о ней. Бог знает путь её, и Он ведает место её" (Иов 28, 12-23). А раз ведает, то кому хочет, открывает.
С этим знанием никогда не будешь одинок! Точнее... никогда - пока помнишь его. "Это и есть Царство Божие: мы чувствуем, что свободны от обладания. Хотя ничто не наше– так, чтоб это нельзя было бы у нас отнять, - однако всё это у нас есть. Всё, чем мы обладаем, есть дар и свидетельство любви Божией и любви человеческой; всё - непрерывный поток Божественной любви... А всё, что мы загребаем в собственные руки, чтобы присвоить, бывает тем самым вырвано из области любви. Да, оно становится нашим, но любовь потеряна. И только те, которые отдают всё, получают опыт подлинной, всецелой, окончательной, неизбывной духовной нищеты - и обладают всей любовью Божией, выраженной во всех его дарах"(2). Это знание равносильно любви. С ним не-любовь невозможна и абсурдна.
Но как же это опять не забыть!.. Как не забыть то, что превышает нас и потому долго в нас не задерживается. Значит, снова и снова страдания (наши или "чужие" - общие!) будут напоминать. Стучаться - и вновь сообщать через порог (порог боли?) знакомую нам истину. Она не умирает - она только засыпает. А всякая встряска её будит.
Марина повела ребят в сувенирную лавку, но Кирилл, ошеломлённый открытием, остался в соборе - буквально метрах в четырёх от мощей. "Я пока тут... вы меня потом позовите - или я сам вас найду..."