Верити значит истина

— Могу я задать тебе вопрос? Джереми кивает.

— Просто скажи мне, если я слишком любопытна. Но, есть ли шанс, что Верити сможет полностью восстановиться?

Он качает головой.

— Доктор не верит, что она когда-нибудь снова будет ходить или говорить, так как она ещё не достигла такого прогресса.

— Она парализована?

— Нет, у неё не было повреждений спинного мозга, но её разум сейчас похож на ребёнка. У неё есть основные рефлексы. Она может есть, пить, моргать, немного двигаться, но ничего из этого не является преднамеренным. Я надеюсь, что с продолжением терапии мы сможем увидеть небольшое развитие, но….

Джереми отворачивается от меня и смотрит в сторону кухни, когда слышит, как по лестнице спускается Крю. Он выходит из-за угла в своей пижаме с человеком-пауком, а затем прыгает на колени Джереми.

Крю. Я совсем забыла о нём, пока читала. Если Верити действительно ненавидела этих девочек после их рождения так же сильно, то как она относилась к другому ребёнку.

Это может означать только то, что она должна была быть связана с ними. Наверное, поэтому она и написала то, что написала, потому что в конце концов она влюбилась в них так же, как и Джереми. Может быть, писать о своих мыслях во время беременности было для Верити чем-то, вроде освобождения. Как католик, идущий на исповедь.

Эта мысль успокаивает меня, вместе с объяснением Джереми её травм. Она обладает физическими и умственными способностями новорождённого. Мой разум делает намного больше, чем её.

Крю облокачивается на плечо Джереми. Он держит свой *iPad, и Джереми прокручивает его телефон. Они такие милые вместе.

Я была так сосредоточена на негативных эмоциях, которые произошли в этой семье, и мне нужно думать больше о положительных вещах, и это определённо связь Джереми с его сыном. Крю любит его, постоянно смеётся рядом с ним, ему комфортно с отцом, и Джереми не боится показать ему свою привязанность, поцеловав голову Крю.

— Ты чистил зубы? — спрашивает Джереми.

— Ага, — говорит Крю.

Джереми встаёт и поднимает его вместе с собой, без особых усилий.

— Это значит, что пора спать. — Он перебрасывает Крю через плечо.

— Скажи Лауре, спокойной ночи.

Крю машет мне рукой, когда Джереми сворачивает за угол и исчезает вместе с ним наверху.

Я замечаю, как он называет меня псевдонимом, которое я буду использовать перед всеми остальными, но он называет меня Лоуэн, когда мы находимся наедине. Я также отмечаю, насколько мне это нравится. Я не хочу, чтобы мне это нравилось.

Я съедаю остаток ужина и мою посуду в раковине, пока Джереми остаётся наверху с Крю. Когда я заканчиваю, чувствую себя немного лучше. Я не уверена, это из-за алкоголя, еды или от осознания того, что Верити, вероятно, написала эту ужасную главу, потому что за этим последует что-то лучше. Может, дальше она осознает, что это благословение для неё — иметь таких девочек.

Я выхожу из кухни, но мой взгляд привлекает несколько семейных фотографий, которые висят на стене в коридоре. Я останавливаюсь, чтобы посмотреть на них. Большинство фотографий — это дети, но в некоторых есть Верити и Джереми. Они имеют поразительное сходство с матерью, в то время, как Крю похож на Джереми.

Они были такой прекрасной семьёй. Настолько, что эти фотографии удручают, когда ты на них смотришь. Я рассматриваю их всех, замечая, как легко отличить девушек друг от друга: у одной из них огромная улыбка и маленький шрам на щеке, а другая — редко улыбается.

Я поднимаю руку, чтобы прикоснуться к фотографии девушки, со шрамом на щеке, и задаюсь вопросом, как долго он у неё, откуда он взялся. Я двигаюсь вниз по линии фотографий к гораздо более старой фотографии девочек, когда они были малышками. У улыбающейся, даже на этой фотографии есть шрам, значит она получила его в младенчестве.

Джереми спускается по лестнице, а я смотрю на фотографии. Он останавливается рядом со мной. Я указываю на близняшку со шрамом.

— Кто это?

— Честин, — говорит он. Джереми указывает на другую. — Это Харпер.

— Они так похожи на Верити.

Я не смотрю на него, но краем глаза вижу, как он кивает.

— Откуда у Честин этот шрам?

— Она родилась с ним, — говорит Джереми. — Доктор сказал, что это рубцы от фиброзной ткани. Это не редкость, особенно с близнецами, потому что они были тесны долгий период времени.

На этот раз я смотрю на него, гадая, откуда на самом деле шрам у Честин. Или, может быть, каким-то образом это было результатом неудачной попытки Верити сделать аборт.

— У обеих девочек была одинаковая аллергия? — спрашиваю я.

Как только я спрашиваю об этом, я поднимаю руку и сжимаю челюсть в сожалении о сказанном. Единственный способ узнать, что у одной из них даже была аллергия на арахис, это то, что я читала о её смерти. И теперь он знает, что я читала о смерти его дочери.

— Прости, Джереми.

— Всё в порядке, — тихо говорит он. — И нет, только у Честин, на арахис.

Он не уточняет, но я чувствую, что он смотрит на меня. Я поворачиваю голову, и наши глаза встречаются. Он задерживает мой взгляд на мгновение, но затем его глаза опускаются на мою руку. Он поднимает её тонкими пальцами, переворачивая.

— Как ты его получила? — спрашивает он, проводя большим пальцем по шраму на моей ладони.

Я сжимаю кулак, но не потому, что пытаюсь это скрыть. Его почти не видно, и я редко вспоминаю о шраме. Я научила себя не думать об этом, но я прикрываю его из-за того, как моя кожа чувствовала, когда он касался её, как будто его палец прожёг дыру прямо через мою руку.

— Не помню, — быстро отвечаю я. — Спасибо за ужин. Я пойду приму душ. — Указываю мимо него в сторону хозяйской спальни. Он отходит с моего пути. Когда я добираюсь до комнаты, я быстро открываю дверь и так же быстро закрываю её, прижимаясь спиной к двери, желая расслабиться.

Дело не в том, что он заставляет меня чувствовать себя неловко. Джереми Крауфорд - хороший человек. Может быть, именно рукопись заставляет меня чувствовать себя неловко, потому что я не сомневаюсь, что он разделил бы свою любовь поровну со своими тремя детьми и женой. Он не сдерживается, даже сейчас. Даже, когда его жена практически в кататонии, он всё ещё любит её беззаветно.

Он из тех мужчин, к которым такая женщина, как Верити, может легко пристраститься, но я не думаю, что когда-нибудь пойму, как Верити могла быть настолько поглощена и одержима им, что создание ребёнка с ним воспламенило бы такую ревность в ней.

Но я понимаю её влечение к нему. Я понимаю это больше, чем хочу.

Когда я отталкиваюсь от двери, что-то тянет меня за волосы, и я снова прижимаюсь к ней. Какого чёрта? Мои волосы во что-то запутались. Я дёргаю себя за волосы, пока не вырываюсь, а затем поворачиваюсь, чтобы посмотреть за что я зацепилась.