Вернуться в Антарктиду

Вот с того дня и стало, наверное, предначертано, что род наш навсегда привяжется к Мадагаскарскому храму, станет с ним спаян одной судьбой, одной великой загадкой. Ваня пишет, что боги и духи выбрали его и его детей и внуков, взвалив на плечи труднейшие испытания. Пройдет немало лет, пока миссия по восстановлению древнего храма и его славы увенчается успехом. Много воды утечет, много жизней минует, но рано или поздно пророчество сбудется.

Сам Ваня доставил в храм первый божественный атрибут – Солнечный клинок, и тем самым положил начало. Спустя годы один из его потомков привезет в Анкаратру второй атрибут – Солнечное зеркало, Белое солнце. А третий потомок найдет последний – Поющую Чашу, и тоже поспособствует ее доставке на остров.

Но был нюанс. Миссия по сбору утраченных артефактов обязана протекать исключительно в мирном русле. Потому как если постоянно обагрять артефакты кровью, то они будут способны лишь на темные дела. А это противно их природе.

Должен признать, что дети Устюжанинова, внуки и правнуки действительно выбирали себе мирные профессии. Были горными инженерами, священниками, пахарями и учителями, и ни один из них не стал ни военным, ни охотником – кроме моего отца.

Иван тоже касался смертоносного оружия и убивал – и он был наказан увечьем. А мой отец, Петр Загоскин, заплатил за нарушение правила жизнями своих учеников и моральным поражением. Он и выжил-то, наверное, только для того, чтобы помнить и страдать.

Я не могу сказать наверняка, знал ли папа о пророчестве и привез ли он на Мадагаскар Солнечное зеркало по собственному почину. Возможно, все свершилось вне зависимости от его воли, ибо воля богов – сильнее человеческой. И не было иных вариантов, кроме как оставить Зеркало в храме рядом с Ножом.

Теперь на очереди Чаша, поющее Черное солнце.

Я ли найду ее? Или мой сын? Или не рожденный еще внук? Конечно, может статься, что время еще не пришло, и те изменения, которым я свидетель, предшествуют совсем другому.

Однако судьба упорно возвращала меня на Мадагаскар, и в этом постоянстве крылось больше, чем я был способен увидеть…»

8.6

8.6

Проснувшись утром, Вик осторожно, как привык уже за минувшие дни, встал, стараясь не потревожить Милу. Девушка спала, а книга Загоскина лежала на подоконнике.

Он задержался возле кровати, не отказывая себе в удовольствии полюбоваться немного на ее разгладившиеся во сне черты. Было заметно, что болезнь отступила: кожа порозовела, дыхание стало свободным, глубоким, и на губах блуждала улыбка. Миле снилось что-то хорошее, оптимистичное, и Вик порадовался за нее.

Он нарочно тянул время, не начинал никаких дел, а просто стоял и смотрел на нее. День обещался стать поворотным, вчерашнее напряжение тому было порукой, и Соловьев сознавал, что в круговороте забот не будет возможности расслабиться и пообщаться на приятные темы. «Злоба дня» планировалась непростой, далекой от душевности, поэтому он наслаждался кратким затишьем. Наслаждался родившейся в душе робкой надеждой и тем, что оказался прав.

Оно стоило того! Мила Москалева была как неваляшка – опрокинулась и встала. Держать удары ей приходилось не в первый раз, но запас ее прочности пока не исчерпался, и Вик был готов поддержать ее, чтобы так оставалось и впредь. Надо было, чтобы этот новый мир принял ее, не заставляя больше страдать. Никогда.

Он не понимал ее мужа. Как можно было не ценить доверенное ему сокровище? Девушка умела любить всем сердцем, иначе она не умела, а тот поднял на нее руку. И даже хуже – методично загонял в безысходность.

Из следственных материалов Вик знал, что Дмитрий Москалев слыл человеком жестким и жестоким, был крут в принятии решений, не стеснялся средств и не церемонился с подчиненными. Его служащие, скорей, боялись его, чем уважали. Вероятно, и за закрытыми дверьми, с женой, он вел себя похоже. Мила ни за что не расскажет, не станет жаловаться, но Соловьеву и не нужно было никаких признаний, чтобы понять, насколько ее семейная жизнь была невыносима. Домашние тираны тем и опасны, что их духовное уродство не видно окружающим, а любящее сердце искренне считает, что сумеет смягчить злобный характер и все исправить, если приложит усилия. Вот только не смягчить и не исправить садиста, хоть раз почувствовавшего сладость власти над покорной жертвой. Это – не лечится.

Вик плавным движением поправил на Миле одеяло, начавшее сползать на пол, и потянулся к подоконнику, намереваясь убрать книгу обратно в переносной сейф. Его рука замерла, не достигнув цели. В широкую щель между занавесками била в глаза яркая голубизна безбрежного неба.

Вик застыл. Потом рывком распахнул шторки – он не ошибся, там не было ничего, кроме неба и голых яблочных крон, чуть выступавших над поваленным забором.

Там не было здания пансионата «Счастливая старость».

Не доверяя глазам, Вик перешел к соседнему окну и точно так же раздвинул занавески. Вид не изменился. Пансионат исчез, растворился, и только армейский электронный бинокль по-прежнему лежал в углу подоконника, напоминая, что когда-то он за ним наблюдал.

Соловьев открыл форточку. Ворвавшийся в комнату свежий ветер пах чем угодно, но не гарью. Да был бы ночью пожар, Вик услышал бы шум и вой пожарных сирен.

Был бы пожар, от кирпичных стен что-то да осталось бы. Остался бы высокий забор и фонари вдоль него.

Соловьев оделся, но прежде чем идти выяснять на месте, достал сейф, чтобы убрать книгу и проверить шкатулку. Ни то, ни другое ни грамма не изменились, значит, дело было не в них. Зато исчезла папка с документами по делу об убийстве Москалевой, которые ему предоставил Салим. Бумаги не подменили – их просто не оказалось в стальном чемоданчике.

Бросив взгляд на по-прежнему спящую Милу, Вик не стал запирать входную дверь, но запер калитку. Бегом спустился по грязной улице вниз, потом поднялся по параллельной и не менее грязной грунтовой дорожке и уже через три минуты оказался у старого пепелища.

Пока бежал, Соловьев обращал внимание на произошедшие изменения. Местность выглядела неузнаваемо. Исчез супермаркет, вместо него раскинулся заросший прошлогодним сухостоем пустырь. Дорога – хорошая, асфальтированная – тоже исчезла. Там, где был аккуратный сквер, разбитый перед супермаркетом, возвышался некрасивый забор из разнокалиберных досок, прибитых сикось-накось. А в месте, где еще вчера находилась сторожка Михалыча и массивные ворота, не было ничего. Только низкие кусты и в отдалении – груда черных деревяшек.

Пожарищу было как минимум несколько лет. Вокруг фундамента успели вырасти тоненькие березки, а все более-менее уцелевшее – доски, вещи, железные листы с крыши – растащили соседи на дрова, металлолом или «на всякий случай, про запас».

Вик достал смартфон и забил в поисковике название пансионата. В этой версии вселенной Безруцкая заведовала «Счастливой старостью» за городом. Не в Уфе, а в какой-то Миловке. Однако то, что пансионат все-таки существовал, и те же люди там работали, немного успокаивало. Диффузия не привела к чему-то фатальному. По крайней мере в их окружении – про остальной мир Вик пока еще ничего не знал.

Он не успел дочитать новостной дайджест на сайте, как ему поступил звонок от Патрисии.

– Допрыгался? – сходу поинтересовалась она, но в ее голосе слышалось облегчение, а не язвительность. – Ты цел? Что там у вас происходит?

– Да кто ж его знает, - ответил Вик. Он успел прийти в себя после первоначальной оторопи и старался примириться с фактами. – Как ты узнала?

– «Вукки-Ноль-Два» включил сирену после серии утренних вычислений и анализа новых данных. Мы всю ночь мониторили изменения.