Вернуться в сказку

— Он тебе не поможет, дорогая, — шипит неизвестный. — Что ему ты, когда все его мысли лишь об одном?!

Человек будто чувствует присутствие Альфонса, оборачивается. Парень вдруг понимает, что со стороны незнакомца веет холодом, в его глазах такая злость, что монарху хочется кого-то позвать, приказать арестовать этого человека, но он не успевает ничего сделать. Голову пронзает болью, Ал не видит ничего, бессильно оседает на пол, чтобы не упасть. Он ничего не слышит в тот момент. Ничего.

***

Когда человеку в голову уже не приходят здравые мысли, когда нет сил что-либо предпринять, когда кажется, что весь мир летит в бездну, когда самые близкие люди предают, когда не остаётся уже совсем ничего, человек начинает молиться. Молить богов о смерти. Или о лучшей жизни. Кто как. Когда всё возвращается на круги своя, когда жизнь снова набирает обороты, когда мир вокруг расцветает, человек забывает о тех, кто помог ему вернуться к этой жизни. Так чем же является та сила, которую древние прозвали богами? И существует ли на самом деле эта сила? Быть может, достаточно лишь приглядеться повнимательнее, и ты увидишь то, что следовало за тобой на протяжении всей твоей жизни, то, что постоянно стояло за твоей спиной, то, что каждый день, каждый час, каждую секунду дышало тебе в затылок… Но, может быть, всё это лишь слухи, лишь бред больного воображения?

Так кем же являются эти самые боги? И почему они имеют право забирать всё у одного и отдавать другому, преподносить ему всё. Почему они несправедливы? Почему они имеют право распоряжаться судьбами людей? Что есть та древняя сила, которой древние так боялись? И действует ли она на людей, живущих здесь и сейчас, в одном из осколков того большого старого мира?

Когда человека оставляют все, он начинает молиться и просить богов о помощи; когда его оставляют боги, он заканчивает жизнь самоубийством. Или просто умирает. От болезни, от горя. Так было почти всегда. Почти всегда. Смерть — итог немилости богов. Неужели на всех когда-нибудь гневаются эти самые боги? Церковь говорила именно так, только Ричард в это уже не верил.

Почему?

Ричард сам не понимал этого. Он был предпоследним сыном своего отца, вечно болезненным мальчиком, которого никто никогда ни во что не ставил. Он был ребёнком, до которого вечно никому не было дела, и это давало ему определённые возможности, которых не было у его братьев и сестёр. Единственный из детей герцога Кошендблата, он не имел рыжих волос, вместо этого природа одарила его какими-то серо-русыми. Не слишком низкий, не слишком высокий, с неброской внешностью — самый обычный — он никогда не привлекал к себе слишком много внимания. Но, если ещё несколько лет назад это казалось ему проклятьем, сейчас его незаметность казалась ему даром.

— Что было с ним, когда ты нашёл его? — услышал Ричард голос брата. — Он до сих пор не пришёл в себя. Доктор говорит, что у короля нервное потрясение, но что такого могло произойти?

Ричард молчит. Не говорить же брату, отчего именно у его дорогого друга произошло это нервное потрясение, как назвал его врач. Сын герцога Кошендблата надеялся, что никто и никогда не узнает, из-за чего именно стало плохо этому мальчишке. А ещё он надеялся на то, что этот мальчишка вскоре умрёт. Умрёт… Это был бы самый лучший вариант. Интересно, что он успел запомнить? Больше или меньше того, что помнит сейчас Ричард? Конечно же, меньше. Этот мальчишка наверняка был куда менее внимателен.

— Он просто сидел на полу. Я не знаю, что с ним случилось.

Леонард кивает. Брат верит ему — эта мысль почти заставляет предпоследнего сына герцога Кошендблат засмеяться, юноша с трудом одёргивает себя. Сейчас не время. Только не сейчас. Он, Ричард, возможно, и не тот, кто будет заправлять всем, что существует в мире, но он просто не может остаться безучастным. То, что готовят этому миру сильнейшие из людей, — не то, мимо чего можно пройти. Ричард просто не может не поучаствовать в этом.

Кто стоял там, рядом с этой странной богатой девушкой? Девушкой, которой стало плохо чуть позже, чем королю Алу, и которая сейчас находилась в соседних покоях. Ричард знал только одно: этот человек ещё находится во дворце, и, пока он не ушёл, ему лучше не говорить о том, что это сделал именно этот человек.

Парню хотелось поучаствовать во всём, что готовили этому миру. По крайней мере, его исчезновение никто не заметит, как всегда было, когда он уходил куда-то. Даже мать никогда не замечала его отсутствие. Когда-то это было даже обидно. Сейчас Ричард старался сделать всё это своим преимуществом. В конечном счёте, какая ему разница до того, видят его или нет, если он сделает всё так, как нужно именно ему? Так было даже удобнее: никто никогда не знал, куда он идёт, что думает, что хочет сделать… И никто никогда ни о чём его не спрашивал.

— Его глаза… Врач говорит, что, если мы не разберёмся, что с ним там случилось, он может остаться слепым.

Ричард прекрасно знает, что это за магия. Он и сам ей владеет, но показывать кому-то этот дар сейчас было нельзя. Тем более, не при нём, не при этом человеке, что сделал это с новым королём. Ричард признавался себе в том, что боялся. Боялся того, что с ним может произойти то же самое.

Старое оскорбление старшего брата вновь всплывало в памяти. «Ты всего лишь трусливый мальчишка!» — Ричард так обиделся тогда на Роберта. Наверное, зря. Он действительно был трусом. А разве можно обижаться на правду? Даже сейчас, когда решалось, будут ли жить два человека, предпоследний сын герцога Кошендблата молчал. Молчал, потому что для него его жизнь была важнее этих двух.

— Что у него может быть с глазами? — спрашивает Ричард. — Король же ещё не очнулся, как мне казалось.

Леонард снова кивает. Лео — младший ребёнок в их семье. Любимый ребёнок бабушки и матери. Порой Ричард даже завидовал ему. Все любили его, баловали, играли только с ним. Даже старшие братья любили его больше, чем его, Дика. Конечно! Болезненный Дик никогда не мог играть с ними на равных, он обязательно проигрывал. И почти всегда плакал, когда ему было больно. Конечно, он был совсем не тем, с кем им хотелось играть. Никто их них не любил его. И отец, и мама, и бабушка, и Грегор, и Адам, и Роберт, и Майкл, и Людвиг, и Джим, и Хельга, и Леонард. Никто их них никогда не любил его. Он привык. Давно привык.

— Я не знаю. Ричард! Нужно позвать кого-нибудь из братьев! Я же не справлюсь со всем этим один!

Дик кивает. Парень молчит. Ему сейчас не хочется что-либо говорить брату. Только сейчас в его голове просыпается мысль, что, возможно, он бы сказал, что нужно делать, если бы его воспринимали всерьёз. Но теперь… Зачем говорить об этом? Его всё равно никто не услышит. Никто, кроме того человека, который и наложил проклятье. Так зачем же рисковать?

— Зови, — холодно произносит Ричард.

Он встаёт с кресла. Говорить сейчас совсем не хочется. Его просто не замечают. Снова это кажется молодому человеку самым настоящим проклятьем, хотя ещё несколько минут назад казалось даром небес. Вот как наказывают людей боги, приходит ему в голову. Они не отнимают свои дары. Они просто обращают их во зло. И наоборот. Боги никогда ничего не отнимают. Всё совсем не так, как написано в книгах, что когда-то его заставляли читать в Академии. Всё совсем не так. И жизнь — не дар богов. Совсем нет. Это просто одна из тех вещей, что посылаются каждому человеку, а будет ли это даром или нет, зависит только от человека. И от тех людей, что находятся рядом с ним. Ни от кого больше.