Вернуться в сказку
Шрифт:
Как бы этого не хотелось…
Тут — в этой галерее — не нужно было думать обо всей этой политике, о том, сколько тонн зерна было произведено и не будет ли страна голодать в этом году, о том, что нужно будет куда-то уезжать, не нужно было думать о том, какой камзол лучше всего надеть на приём, чтобы выглядеть в соответствии со всеми правилами этикета… Можно было подумать о том, что волновало его куда больше — о Марии, об Алесии, об отце, о Леонарде… О людях, которые были ему дороги, признавал он это или нет. О людях, которым он был дорог, признавали они это или нет. Альфонс сильно скучал по ним всем, сильно переживал за всех них. И как оказалось в случае с Элис — не напрасно. И почему Ал не мог пригласить её в Орандор на недельку-другую для того, чтобы тот человек, убивший её, не нашёл её, не убил, чтобы сейчас Браун мог смотреть на весёлое, живое лицо мисс Хайнтс, которая так помогла ему в первые дни правления? И почему только он не догадался сделать это? Как не догадался не отпускать далеко от себя Марию тогда… Всё же, он идиот, каких поискать ещё следует. А ещё — король! Какой из него был король? Но всё же, почему-то, так не хотелось делить эту, незаконно доставшуюся ему, власть с кем-то ещё — с Теодором, Алесией, Леонардом, Джулией, даже с Марией. Почему-то хотелось властвовать, властвовать единолично, не подчиняясь никому и ни к кому не
Галерею ещё называли фальранской. Альфонс и не обратил бы на это внимания, если бы Теодор не сказал ему не так давно о том, что скоро в Орандор приедет для решения неких особо важных политических вопросов император Фальрании. Что представляло из себя это государство? Граф сказал только то, что находилось оно на севере и было богато рудами, драгоценными камнями, углём, а сам король больше ничего и не знал. Альфонс Браун после своей коронации был вынужден заняться своим образованием. Точнее, той его частью, которая касалась мифов, легенд и традиций этого мира и конкретно этого королевство. Было так стыдно осознавать, что среди всех этих напыщенных лордов он один не знает ничего о своём собственном королевстве, которое досталось ему так неожиданно. Ал чувствовал себя чужим. Он и был чужим здесь, как бы ни прискорбно было это признавать. Мария хотя бы была внучкой предыдущего короля и сыном графа Траонта — одного из самых влиятельных и владетельных лордов Орандора, а Альфонс Браун был просто мальчишкой, простолюдином, воцарением которого мало кто был доволен. Что же… Первоначально, он сам не был им доволен. Ал чувствовал себя чужим. Ему было не избавиться от того болезненного ощущения ненужности и ущемлённости, которое теперь преследовало его повсюду. Омеловая или фальранская галерея в орандорском дворце пересекала яблоневый, весь застеклённый, павильон и «входила» в основной корпус дворца. Альфонс как-то измерил расстояния от окон до стены в самой широкой части омеловой галереи, это было ещё до того дня, когда убили старого Генриха… А они тогда ещё с Марией сидели там, и она смеялась над тем происшествием с Алесией в конце бала… Принцесса сидела на подоконнике и по-девчачьи хихикала над ним, над Альфонсом, и он был готов прощать ей этот смех… Он был готов прощать почти такой же смех Алесии, когда та в первое время после коронации приезжала в Орандор и сидела рядом с ним… Теперь же в королевском дворце не было ни Марии, ни Алесии… Да и Леонарду день ото дня становилось только хуже, и ничего нельзя было с этим поделать.
Он остался совсем один…
Один — среди тех людей, которые сейчас кричали, что поддерживают его, но в любой момент готовы предать, как предали когда-то Генриха Траонта, пусть не слишком хорошего короля, но, всё же, человека, старавшегося как-то справиться с доставшейся ему страной… Что удивительно, при всём своём властолюбии, Джулия Траонт и Теодор Траонт править страной не хотели. Отказывались. Отказывались от предложения Ала занять трон вместо него. Впрочем, теперь молодой монарх и сам вряд ли хотел, чтобы кто-то стал королём вместо него. Словно кто-то теперь вместо него говорил, что хочет править, не хочет делиться теми толиками власти, которые Брауну достались в результате действий Малуса. Кажется, демон был благодарен парню за то, что тот сумел найти его дочь. Интересно, как там сейчас эта девочка? Наверное, неплохо. Ал сам хотел бы снова увидеть своего отца, но… Он не знал ни того, что ему придётся тому говорить, не представлял самой этой встречи. К тому же, злость ещё до сих пор не прошла. Пройдёт ли она когда-нибудь? Альфонс этого не знал, да, впрочем, и не особенно хотел знать. Ему должно было быть хорошо здесь теперь. Он сам думал всегда, что жизнь королей, других людей, приближённых к власти или властью являющихся, мало отличается от жизни в каких-нибудь сказках. Теперь же приходило осознание того, что всё было несколько не так, как он раньше считал… Точнее, всё было совсем не так. Все его убеждения теперь летели к чертям, то, во что он всегда верил, оказывалось ненужным и совершенно бессмысленным… Альфонсу Брауну до смерти хотелось изменить это королевство, сделать его лучше, помочь всем тем людям, которые в нём жили. Он до безумия хотел помочь им всем, но не толком не понимал, что именно он должен сделать. Мария бы понимала… Она всегда понимала это. Лучше чувствовала, что и как можно и нужно сделать, да и рисковать не боялась. Орандор был не слишком большим королевством, но Альфонс постоянно чувствовал, что он не справляется с возложенной на него задачей.
Ал вздохнул и перевёл взгляд с пола на стену, на которой висели портреты всех королей и наместников Орандора. Теодор всё хлопотал над тем, чтобы портрет Альфонса тоже скорее написали, чтобы можно было смотреть и на его изображение в омеловой галерее. Браун не слишком хотел этого. Видеть своё лицо, постоянно видеть своё лицо не только в зеркалах, но и на чёртовом портрете, было бы не выносимо. По правде говоря, он уже не слишком понимал, чего именно хочет от себя и от жизни в целом. Быть может, вернуться на Землю? К родным и близким людям, к привычному укладу жизни, в котором не было места всей этой ответственности, всей этой придворной мишуре, в которой он успел погрязнуть даже за то короткое время, которое являлся королём? Но без гроша в кармане, без планов на будущее, в ужасном районе ужасного города… Или остаться здесь — среди шелков, золота, самоцветов, среди той ответственности, которая доселе не была известна ему, ответственности не только перед собой и близкими людьми, но и перед всем королевством, перед всем миром…… Альфонс чувствовал себя чужим среди всех этих людей — напомаженных вельмож в расшитых золотом камзолах, но само это место было для него чем-то важным, хоть он и не мог понять — почему. С тех пор, как Браун в последний раз видел Марию прошло уже полтора месяца… С тех пор, как он видел Алесию в последний раз — недели две. И Алесия погибла. Её похороны должны были состояться дня через четыре. Ал не представлял, как он смог бы смотреть на её мёртвое тело, смотреть на эти прекрасные, вероятно, теперь поблёкшие, светлые волосы… Только сейчас в голове на самом деле стала рождаться мысль, что убить могли и Марию… Нет, нет, этого не могло быть! Он бы почувствовал! Альфонс всегда чувствовал, когда той становилось плохо, она всегда звала его… Нет, нет, она просто не могла умереть, сдаться перед трудностями, которые её ожидали! Нет! Мария не могла сдаться! Это он, Альфонс Браун всегда так хотел сдаться и остаться в сторонке во время их игр, это он, был готов отсиживаться там, где было бы комфортнее, спокойнее, безопаснее… Известия о том, что происходило теперь из-за него с близкими ему людьми, подкашивали его.
Сначала ушла Мария, потом — Алесия… А теперь ещё и болезнь Леонарда, так старательно пытавшегося служить ему… Те лекари, которые
ещё остались во дворце после того, как правление Генриха закончилось, разводили руками и что-то бормотали о заклятье, которым ударило юного Кошендблата… За что? За службу новому королю? Как бы не стали люди бояться служить Брауну после всего этого… Как бы не остаться парню наедине со всеми проблемами, которые означало то, что он был королём этого всеми проклятого королевства. Как бы не стать совершенно беспомощным перед людьми, преимущественно, аристократами, презирающими и ненавидящими его, готовыми в любой момент наброситься на него, словно свора псов, разорвать…Альфонс скучал по Марии всё то время, которое они не виделись. Где там она — его сестрёнка? Как она там? Что с ней происходит сейчас? Ал разрывался из-за желаний, терзавших его душу — бросить всё, чтобы только увидеться с ней или остаться здесь, чтобы не потерять то, что он так неожиданно приобрёл.
Джулия была пару раз во дворце после коронации нового монарха, и каждый раз молодой правитель натыкался на её строгий, осуждающий взгляд. Пожалуй, она знала то, чего Альфонс Браун пока не знал. Разумеется, она знала то, чего Альфонс Браун пока не знал, и, может быть, никогда не узнает. Зелёные глаза ведьмы смотрели каждый раз зло и настороженно, в них не было ни капли того тепла, которое было в глазах Алесии. Впрочем, может быть, королю только казалось так на счёт герцогини Траонт, потому как он сам относился к ней настороженно. Да и сама ведьма казалась какой-то монументальной при всей своей хрупкости… Монументальная хрупкость… Что же… Нужно запомнить это словосочетание. Оно звучит довольно любопытно. Как раз то, что подходит такой эксцентричной женщине, как леди Траонт!
Говорили, все короли, которые когда-либо правившие Орандором, сходили с ума так же, как начинал сходить с ума и Ал. Что это было за проклятье такое? Альфонс никогда ранее в них не верил, считал себя разумным человеком, а не ребёнком или психом, верящим во все эти сказки. Никогда раньше он не верил в проклятья, а тут… Браун с ужасом осознавал, что он сходит с ума, что всё, что было дорого и привычно ему ранее, становится другим, что он сам меняется и меняется не в лучшую сторону. Словно какой-то демон пожирал его душу изнутри. И имя тому демону было — жадность. Альфонс никогда не считал себя жадным. Может, зря? Может, зря он не видел в себе этого ужасного порока, который теперь рвал на части его душу? Может, следовало с самого начала следить за этим? Почему раньше гордость не давала ему увидеть этого ужасного демона, сидящего внутри него? Потому что сама гордость тоже была страшным демоном, сидящим внутри него? Может быть, именно поэтому Малус помог ему — увидел в нём кого-то похожего на тех, кем он правил в своём мире. Впрочем, кем именно был Малус? Альфонс не знал о нём ничего, кроме того, что демон был очень силён и являлся отцом той девчушки…
Ал обернулся и подошёл к зеркалу. На секунду ему показалось, что там отразилось не его лицо. Отразилось чьё-то ужасное, тёмное, со злобно сверкающими глазами, лицо, так похожее на его собственное. Но ведь — не его? Существо отразившееся в зеркале вместо него быстро исчезло, но Альфонс почему-то до сих пор стоял и не двигаясь смотрел на своё отражение. Будто не верил самому себе, своим глазам, своему разуму… Впрочем, он действительно уже не верил.
Омеловая галерея… Странное название, впрочем, происходило оно из того, как говорил как-то Теодор Траонт, из-за пристрастия королевы Аделаиды к веточкам этого… А чем являлась омела? Деревом? Альфонс никогда не задавался этим вопросом. Портрет Аделаиды висел тут, напротив клёна с порыжевшими уже листьями, ветки которого стучали прямо в окно галереи… Альфонс зачем-то снова посмотрел на этот клён. На это прекрасное дерево, которое отчего-то напоминало ему о доме, о Земле…
Потом король зачем-то снова глянул на портрет. Женщина на нём была одета в довольно простое серое платье и по какой-то причине казалась весьма суровой. В ней не было той величественной аристократичной строгости, что сквозила в каждом движении, даже самом лёгком и простом, герцогини Джулии Траонт. Герцогиня была красива, красива той возвышенной королевской красотой, тогда как Аделаида не казалась даже симпатичной. Её худое, бледное лицо было лишено той строгости, той утончённости, как это было с Джулией или Алесией, да даже с Марией, которая совсем не была похожа на принцессу. Живое, подвижное лицо Фаррел всегда отражало её мысли, её эмоции, девушка просто не считала нужным, что-то скрывать. И всё же, Альфонсу подумалось, что Аделаида совсем не была похожа на королеву, даже больше, чем Мария не была похожа на принцессу, Аделаида казалась скорее изнурённой тяжёлой работой фабриканткой, нежели владычицей Орандора… Её серое платье было слишком простым, а вид в целом — слишком измождённым, но на шее её красовалось рубиновое ожерелье, которое до свержения Генриха. Браун никогда в жизни не видел чего-то более парадоксального, нежели эта королева. Впрочем, возможно, он всё ещё увидит. Не следовало думать, что всё, что видел он когда-либо — единственное, что на самом деле существует. Нужно было уяснить это ещё с того самого дня, когда Седрик появился в их дворе. Но Ал почему-то правильных выводов тогда не сделал. Только подумал, что стоит чуть меньше всему удивляться и всё.
Послов из Фальрании ждали, кажется, через две недели. Нужно было всё подготовить к их прибытию. А ведь новый король толком и не знал, что делать в таком случае — ранее он принимал у себя в гостях только Марию. Впрочем, что за слово такое — «принимал»? Эту девушку никогда не нужно было принимать. Она была ему почти родной. Нет, не так! Она была ему родной. На самом деле. Она была его сестрой, его младшей сестрой, которая никогда не любила, когда её защищали.
Альфонс тяжело вздохнул и подошёл к окну. Отсюда прекрасно виден тот сад, в который его однажды потащила гулять Алесия… Подумать только — он её больше никогда не увидит. Не увидит её смеющихся голубых глаз, её светлых волос, которые так приятно было сжимать в руке, её красивого лица, гибких рук… Он никогда больше не почувствует её дыхание на своей шее, никогда больше не обнимет её… Подумать только — умерла! Умерла, ушла, бросила! Как и все, кто когда-либо был ему дорог! Мама, отец, Мария… Почему они все уходили? Почему бросали его одного, среди этих всех проблем? Почему они не могли остаться рядом с ним? Почему не могли помочь ему? Остаться, просто остаться рядом и немного побыть с ним, помочь хоть как-то.
— Ты бросила меня здесь одного! — воскликнул король отчего-то зло. — Почему ты это сделала?! Я так нуждаюсь в тебе!
Хотелось кричать. Плакать. Умолять. Но ничего из этого монарх не мог себе позволить — не позволяло положение, не позволяли те глупые уставы, соблюдать которые от него постоянно требовал Теодор Траонт. Глупости! Зачем ему этот трон, эти богатства, когда он не имеет права даже на то, чтобы сожалеть о ком-либо? Альфонс буквально разрывался из-за переполнявших его чувств и эмоций. Разрывался не только из-за жадности, вдруг пробудившейся в нём, но и от того чувства брошенности, незащищённости, которое раз за разом появлялось в нём всё с новой силой.