Вернуться в сказку
Шрифт:
Он уже не знал, откуда и когда появилось это чувство. Оно было давно, ещё после того случая с матерью, но теперь все эти ощущения возобновлялись — исчезновение Марии, потом смерть Алесии… Всё это не давало ему покоя. Теперь становилось только хуже, с каждым днём, и он ничего не мог с этим поделать.
Постоянно вспоминалось то время, время, когда он имел возможность к кому-нибудь обратиться за помощью, за поддержкой, когда он мог хотя бы решить проблемы самостоятельно… Теперь всё было иначе. Ал никогда не собирался становиться королём какого-то странного королевства из книжек, которыми зачитывались Мария и Бесси, он, вообще, всегда больше любил детективы, в которых не было всей этой глупой магии и прочих причуд выдуманных миров. Только преступление, преступник и тот, кто преступление раскрывал. Остальное было лишним.
Бесси… Его противная
Бесси… Девочка, которая постоянно следовала за ним по пятам в дни своего приезда в Эйджакс. Девочка, которая находила язык со всеми — с Марией, с Розой, с отцом, с Томом, с Биллом, со всеми остальными. Со всеми, кроме Ала. Бесси, как никто другой, умела вызывать раздражение у нынешнего короля Орандора. Почему только племянница его отца не могла усидеть на месте хоть несколько минуток? Неужели, так трудно было просто посидеть и помолчать немного?
Видимо, Бесси было сложно.
Что Мария, что Алесия были другими. Они умели говорить, любили говорить, но умели и молчать, когда это было действительно необходимо. Ал всегда мог просто помолчать в их присутствии, ничего не слушать, лежать с закрытыми глазами и думать о том, что в данный момент волновало его больше всего. А не слушать эту нескончаемую болтовню, от которой начинала болеть голова. Не слушать этот вечно восторженный громкий шёпот на каждое мало-мальски важное событие и приключение, который так раздражал порой, особенно, когда происходило что-то действительно важное и серьёзное.
Альфонс тяжело вздохнул. Теперь он не мог насладиться даже этим. Даже этим пониманием. Теперь ему оставалось только безмолвие, ощущать которое было мучительно больно. Вот бы снова оказаться на Земле, правда, не потеряв трона королевства Орандор… Вот бы снова увидеть всех их всех, вот бы снова почувствовать их руки, обнимающие его… Нельзя. Не стоит даже думать об этом лишний раз. Это только мучает его. Стоит успокоиться и отпустить. Отпустить их всех. Их троих. Отпустить и понять, что ничего поделать уже нельзя. Стоит только отпустить… Помочь им. И себе.
— За что ты так поступила со мной?! — закричал король вдруг, уже не совсем понимая, к кому обращается — к матери, к Марии или Алесии. — Я больше не хочу видеть тебя! Слышишь?! Не хочу!
Королю кажется, что зеркала вот-вот треснут и разобьются, что осколки полетят на пол, что он сам — растворится в этих осколках. Невозможно… Лишь глупые мысли, которые стали появляться у него не так давно… Стоило как-то избавляться от них, отпустить их, чтобы ему самому стало легче жить…
Фигура молящегося на коленях перед алтарём человека. Человека в белой рясе. Вокруг него разложены цветы. Огромное множество цветов. В комнате не горит ни одна свеча. Только луна светит в приоткрытое окно. Сиреневые блики царят в этой комнате. Сиреневые. Иногда — синие. Вот и всё освещение. Здесь достаточно темно, и на любого, кто вошёл бы сюда, комната произвела бы двойное впечатление. С одной стороны это было очень красиво. С другой стороны — было несколько жутко от этого. От этого безмолвия и от этой молчаливой красоты, царящей в этом помещении…
Человек, если приглядеться к нему, уже стар. Ему около шестидесяти, а может быть, и больше лет. Его желтоватая сухая кожа совсем не кажется некрасивой. Он что-то шепчет, одними губами, не произнося ничего вслух, в одной его руке чётки, вторая
же держит молитвенник. Лицо его безмятежно, а сам он настолько спокоен, что это кажется даже странным. Длинные холодные пальцы левой руки перебирают чётки, а правой бесшумно переворачивают страницы.Молодой парень заходит в комнату как можно тише. Старается не хлопать дверью, останавливается у самого входа и не делает ни шагу. Он боится прервать молитву того человека в белом. Тот же, кажется, и не замечает вошедшего. Продолжает молиться так же, как будто никого больше в комнате и нет.
— Иди сюда, мальчик мой, — произносит старик тем самым тоном, которым пожилые люди иногда подзывают молодых. — Иди сюда.
Парень бесшумно, стараясь ничего не задеть и не наступить ни на один цветок, подходит к этому человеку и помогает ему подняться на ноги. Старик смотрит на него с тем спокойным уважением и снисхождением одновременно. Что-то во всём происходящем здесь было не так. Что именно? Молодой человек всё пытается понять это. Какая-то мелочь, какая-то странная мелочь, которую он никак не мог заметить. Не так давно случилась атака на это место, и что-то изменилось. Что-то, чего они никак не мог понять. Вероятно, он уже заметил это, раз понял, что это что-то отличается от того, что он видит обычно. Теперь нужно только сообразить — что. Что? То же помещение, что и всегда. Те же цветы, что и всегда. Он всматривается в каждый цветок, в каждую тень, но не находит ничего странного или подозрительного.
Серые глаза пожилого мужчины кажутся слишком проницательными даже для человека его возраста. Очень ясные. Словно каждая мысль, которая только мелькает в его голове, отражается в них. Наверное, так оно и есть. Этот человек всегда наводил ужас на тех, кто его знал. Да какой он, впрочем, старик? Быть может, он даже моложе того возраста, на который выглядит… Только вот… Почему он внушал больше страха, чем кто-либо ещё. Молодой человек внимательно смотрит в эти глаза. Внимательно всматривается в эти серые глаза, много чего повидавшие. Серые…
Почему серые? Разве глаза этого человека не были карими? Он ещё сам расстраивался тому, что не унаследовал серый цвет глаз своей матери… Это было не так давно. Ещё до атаки. Но кто же тогда стоит сейчас перед ним, кто сейчас подзывал его к себе? И почему он только сейчас это заметил? Парень чувствует, как его горло будто сжимает чья-то ледяная рука. Кто был этот человек? Кто? Дыхание перехватывает. Юноша просто не знает, что ему дальше делать. Что делать? Только бы не дать понять, что он уже всё понял. И зачем он только посмотрел в эти глаза? В эти серые глаза… Зачем он только догадался, что перед ним стоит вовсе не его наставник. Разве эта информация что-то дала ему, кроме страха? Нет, эта информация не давала ничего. Лучше бы он понял это потом — выйдя из этой комнаты, придя к себе… Было бы куда безопаснее.
Только не отводить взгляд! Только не отводить! Это будет совсем понятно. Нужно просто успокоиться и сделать вид, что ничего не произошло. Чтобы тот, кто хочет провести его, думал, что его фокус удался. Так будет лучше. Лучше для всех. Лучше для него, для его друзей, для тех, кто ему ещё дорог.
— Что я должен сделать, сир? — спрашивает парень в ужасе понимая, что перед ним стоит совсем другой человек, не тот, кого он ожидал здесь увидеть. — Скажите мне…
Мужчина оценивающе смотрит на него, словно примеряет, насколько сложную миссию можно ему дать. Юноша же смотрит с надеждой. С надеждой на то, что в этом месте, наконец, примут его. Это место — храм бога луны и загробной жизни. Это место — самое таинственное, какое только можно себе представить… Самое таинственное и, возможно, самое опасное из всех.
Юноше хочется отступить, сделать пару шагов назад, чтобы только не наталкиваться на этот уважающий, но холодный взгляд, который, безусловно, пугает его, пугает так, что кровь будто стынет в жилах… Он удерживается от этого поступка. От этого крайне неразумного, с головой выдавшего бы его поступка.
— Тебе следует запомнить только три имени, — произносит, наконец, старик тихо. — Только три — Мария Фаррел, Джулия Траонт, Джордж Блюменстрост. Что с ними делать, я объясню тебе потом.
Юноша вздрагивает от ужаса. Он знает двоих из этих трёх людей. Не лично. Но знает. Он помнит Седрика Траонта, сына Джулии, проучившегося с ним в одном классе в Академии магов, он помнит упоминания Хельги Кошендблат о некой Марии Фаррел. Зачем они нужны этому человеку? Впрочем, это, пожалуй, не так важно. Важно только выйти отсюда.