Вернуться в сказку

Принцесса чувствует, что ей нечего ответить этому человеку. Она молчит. А что тут можно сказать? Вероятно, эта Алесия была близким другом Хоффмана. Вероятно, стоило просто понять это. Впрочем, это были уже не проблемы Марии — она ничего не знала об этом человеке, ничего не знала о его друзьях… Они были просто «партнёрами по бизнесу», если можно было это так назвать. Они просто общались, просто выполняли свою работу, стараясь достичь общей выгоды. Они и не обязаны были общаться.

Они оба молчат, а потом Хоффман вдруг почему-то начинает рассказывать о своей сестре, о той девочке — Мари, о которой Мария как-то слышала. Начинает рассказывать о том, как сильно он был к ней привязан, начинает рассказывать о её смерти, о том, как долго он не мог оправиться от этого трагического случая — да что таить, и сейчас ещё не сумел оправиться полностью… Граф начинает говорить то, что принцесса совсем не ожидала от него услышать. И от этого становится как-то ещё более неловко, нежели прежде. Лезть в душу к этому человеку совсем не хотелось, а история о смерти Мари, безусловно, была очень болезненной темой для него. Марии думается, что вот она — вторая из тех двух важных для Георга смертей, о которых он сказал до этого.

Девушке буквально наяву представляется та худенькая робкая девочка с такими же тёмными волосами, бледной кожей, серыми — или, всё-таки, чёрными — глазами, о которой с такой болью рассказывал этот мужчина, представляется её дрожащий голос, испуганные глаза, искривлённый в ужасе рот… Она, как наяву, представляет себе его искажённое болью лицо в день смерти этой девочки. Взгляд бывшей принцессы вдруг обращается к старой помятой фотографии, которая так и остаётся лежать на полу, там, где сидел ещё несколько минут назад граф. Она видит на этой фотографии маленького мальчика и маленькую девочку примерно одного возраста, и в мальчике она видит Георга, сидящего сейчас прямо перед ней и изливающего ей душу. И видит всепоглощающую боль, плещущуюся в его глазах. И от этого вдруг к горлу подкатывает тошнота. И чувство стыда. Стыда за то, что она не испытывала такого же горя из-за смерти Розы.

— Вы — хороший брат! — улыбается бывшая принцесса.

Ей, действительно, стыдно. Пожалуй, стыд — единственное, что заставляло её вспоминать о матери с Розой. Ей было стыдно, стыдно за то своё равнодушие, с которым она отнеслась к их смертям. И горечь, боль в глазах графа заставляет её ещё больше чувствовать свою вину… Вину — глупо звучит! Разве она виновата в том, что ничего не чувствует? Разве можно было осуждать её за это?

Разве она виновата?! От этой чудовищной несправедливости ей хочется почти закричать. Она знала многих братьев и сестёр, и почти все из них, даже имея на первый взгляд сложные отношения между собой, были готовы жизнь отдать друг за друга… А она… Мария никогда не чувствовала Розу родным человеком. С самого начала. Она сейчас куда больше переживала за дядю Джошуа, за Ала, даже за Бесси — кузину Альфонса Брауна, проживающую в Америке… Мария чувствовала, как ей хочется плакать при одном упоминании имени дяди Джошуа, как ей хочется поскорее увидеть его, обнять, заплакать у него на плече, рассказав всё… Ей хотелось видеть его, хотелось выссказать всё, что накопилось за эти долгие месяцы в Осмальлерде… Мария никогда не хотела так увидеть маму… Впрочем, нет — очень хотела. Хотела — когда была ещё ребёнком. Тогда она плакала, просила заняться ей, просила внимания. Только вот тогда её никто не услышал. И Марии казалось, что теперь она потеряла способность слышать.

— Я — ужасный брат! — не соглашается Хоффман как-то обречённо. — У меня было три сестры, и одну из них я столкнул с лестницы… Убил её. И не могу сказать, что сожалею об этом.

От этих слов девушка вздрагивает. Вот как… Что же — она сама ещё совсем недавно хотела узнать все тайны этого человека. Ей вспоминались дешёвые детективные истории, в которых сыщик раскрывал не только преступление, но и пару-тройку тайн каждого героя, который попадался на пути. Вот примерно так она себя чувствовала. Как героиня дешёвой детективной истории. Это было просто, интересно, увлекательно и одновременно как-то стыдно.

Мария снова пытается думать о Мердофе, который, вероятно, места себе сейчас не находит, пытаясь найти её. Разумеется, он не наорёт на неё, не будет ворчать, только тяжело вздохнёт и обречённо посмотрит, и от этого станет ещё более тошно, чем обычно. Айстеч был мастером на такие взгляды. Не то что Ал… Тот бы усмехнулся и пожал плечами, предварительно наорав на неё, а она орала бы на него, кричала бы, как сильно его ненавидит, а после они пошли бы вместе пить чай с тем конфетами, которые прислала тётя Альфонса…

А потом мысли возвращаются к Розе, к тому, как сильно Марии порой хотелось убить её, и к тому, как сильно она боялась последствий — психбольницы, колонии, всеобщего осуждения и порицания. Почему-то после признания в убийстве другой сестры Хоффмана ей хочется очень сильно уважать этого человека.

— Вы сильнее меня, — задумчиво произносит девушка. — Я так и не решилась. Боялась реакции других.

Марии вспоминается радостное улыбающееся лицо Ала Брауна, который рассказывал очередную глупую историю о своём классе. Ей вспоминается, как они смеялись и шутили, как ругались, ссорились, как дрались порой… Вспоминаются синяки на руках и ногах, вспоминается до сих пор ещё не исчезнувший шрам на брови Альфонса после одной из их драк. И она думает, что как бы сильно она не ненавидела порой Ала, она всё равно будет вспоминать о нём с улыбкой, грустить по нему и переживать за него.

Тут же в памяти всплывает и лицо Мердофа, вечно взволнованное, такое живое, близкое, такое непохожее на лицо Ала… У Альфонса были зелёные глаза, у Айстеча же — карие, и это почему-то казалось Марии принципиально важным. Как казались принципиально важными и различные цвета волос, и разные улыбки, и разное чувство юмора… Ей это кажется, действительно, очень важным. Почему-то бывшей принцессе вдруг думается, что находясь рядом с Мердофом она чувствует, что он сможет её защитить, а с Алом ей чувствовалось, что она в безопасности. Похожие на первый взгляд ощущения, но…

— Я не плакала по ней, знаете ли… — бормочет Мария задумчиво. — Мне было… просто всё равно. Я искала её, я беспокоилась, потому что мне казалось страшным остаться одной… И вот я одна. И я ничего не чувствую.

Девушка произносит это и чувствует, что ей становится легче — сразу куда-то исчезает это проклятое чувство вины, не дававшее ей покоя столько дней. Она поделилась с кем-то этим и чувствовала себя понятной. И от этого становилось приятно и комфортно. В конце концов, всегда становится легче после того, как с кем-нибудь поделишься секретом, тайной…

— Но ты до сих пор переживаешь за своего друга-короля, — отмечает Хоффман. — Мы с тобой очень похожи.

Мария кивает. От этих слов графа всё становится как-то проще. Теперь можно выбросить из головы весь этот мусор — все ненужные мысли — и сосредоточиться на чём-то действительно важным. А действительно важным является только одно — как Мария сможет выбраться из Осмальлерда на Землю.

Погода за окном была просто прекрасная. За окном светило солнце. Пронзительное, чистое, без единого облачка, небо так и манило к себе. Ярко-зелёная трава, тёплая погода… А солнечный свет будто обволакивал людей. На улице было тепло, но не жарко. Воздух вокруг не был горячим и сухим, как это часто бывает в летние жаркие дни.. В такие дни обычно особенно хочется гулять, а не сидеть в четырёх стенах, взаперти. Хочется бегать по ярко-зелёной траве, любоваться пронзительным голубым небом, а не сидеть на подоконике с книжкой в сером переплёте, довольствуясь лишь тем, что написано там. В такую погоду мелкие строчки букв кажутся почти не читаемыми.

Он сидит в бывшей детской комнате — раньше там было полно игрушек, а теперь почти ничего не осталось. Отец после смерти Аннэт забрал большую часть из них. Куклы, кукольные домики, сервизы, платья, кукольная мебель, разные мягкие игрушки — всё это когда-то принадлежало Аннэт, и отец не посчитал нужным оставлять это всё «этим двум выродкам». Джордж прекрасно слышал эти слова и больше всего на свете надеялся, что Мари — не слышала. Сейчас в детской стало слишком пусто. Книги из своей библиотеки отец не стал забирать с собой, и мальчик часто читал то, что там было. Можно было найти многое — от старинных легенд до научных работ, впрочем, ко вторым Джордж пока был абсолютно равнодушен. Куда интереснее было читать разные приключенческие истории, так давно пылившиеся на книжных полках — отец никогда их не брал в руки, и что именно они делали в его библиотеке было непонятно.

Мари обычно приходит в детскую около десяти утра — Джордж всегда вставал раньше сестры. Девочка всегда здоровается с братом, будто бы им нужно было здороваться, потом садится на пол, достаёт единственную оставшуюся в доме куклу и начинает что-то шептать ей. Мальчик никогда не понимал этой причуды сестрёнки — смысл говорить с тем, кто всё равно тебя не слышит? Впрочем, он никогда не скажет ей об этом. Мари чувствовала себя хорошо, когда говорила с куклой, а ему важно, чтобы Мари было хорошо.