Вернуться в сказку

Недолго думая, Леонард спускается по лестнице с учебной башни на первый этаж, где и стоит Эрна, помогая держаться на ногах какому-то странному мужчине, которому меньше тридцати дать очень сложно. Куртка этого человека насквозь пропитана кровью в районе живота, а сам он едва ли не теряет сознание. Очень странно то, что до сих пор его ноги не подкосились. Кошендблат почти что подбигает к Эрне, чтобы помочь дотащить этого мужчину до ближайшего дивана.

Хоу говорит, что этого человека зовут Андреа Сонг, что она обнаружила его, когда искала обещанные Константину Райну за одну услугу травы, что очень испугалась, когда увидела рану на боку у Сонга, что нёс он какую-то ерунду, должно быть, из-за поднявшегося жара… Говорит Эрна много и очень быстро, что на неё не слишком-то похоже. Похоже, она действительно очень напугана. И Леонарду тоже передаётся её страх — он даже забывает о том, что скоро к нему должны будут приехать отец, мать и Хельга. Он бежит на кухню, ищет аптечку, бинты — словом, всё, что попросила его найти Эрна. Он помогает снять с того человека оружие, пропитанные кровью куртку и рубашку, помогает промыть раны… Ему страшно. Страшно, что кто-то может умереть в их спокойной и тихой Академии, где всё всегда было хорошо. Страшно, потому что Эрна слишком напугана, а никого больше из бубнов рядом нет. И эта ситуация не кажется ему хоть сколько-нибудь странной — лишь пугающей, волнительной…

Это уже потом герцогу думается, что это было очень странно — какой-то тяжело раненный мужчина, по виду скорее напоминающий головореза, в окрестностях Академии. Это потом уже Леонард поймёт, что что-то в этой ситуации было не так — никто не мог пробраться на территорию Академии со стороны леса, потому что там стоял слишком сильный магический барьер. А если бы пробрался — директор уже давно поднял бы тревогу…

Комментарий к II. Глава сорок первая. Любовь.

Тэм Гринхилл – Твои волосы пахнут ветром

========== II. Глава сорок вторая. Гнев. ==========

Божественный Цезарь, созданье Луны,

Вы бредите странными снами:

Что все Рубиконы перейдены,

Все жребии брошены вами,

И каждый использовал право свое

Сказать триумфатору гадость…

Сражений поля зарастают быльем,

А вам ничего не осталось.

И вы год от года

Вините погоду —

Дожди, мол, задрали в июле —

Отбросьте личину!

Не в том ли причина:

Вам нечего больше желать,

Божественный Юлий?

С небесного круга стекает вода,

Чихает домашний ваш гений,

А ваша супруга, конечно, всегда

Превыше любых подозрений.

Куда вы идете — не спросит она,

Поскольку привыкла к изменам…

Дождь тихо шуршит, и бросает луна

Унылые блики на стены.

Печальны и гулки

В ночи переулки,

Вы прочь от Субуры свернули —

Пускай ловят слухи

Матроны и шлюхи,

Вам некого больше хотеть,

Божественный Юлий.

Но вам среди зыбких ночных миражей

Увидеть придется когда-то

И солнечный отблеск на гранях ножей,

И кровь на ступенях сената,

И то, как сорвется последний вопрос

С немеющих губ в изумленье…

Пока все спокойно средь пиний и роз

В дождя неживом обрамленье.

Виденья проверьте

Улыбкою смерти —

Ведь вы ей в глаза заглянули!

И мысли в полете,

Но вы не умрете,

Ведь боги бессмертны…

Ведь так,

Божественный Юлий?

Около пятисот лет назад…

И всё же, Сонг мог поклясться, что этот день был крайне странным. Начиная с заплаканных глаз Лори — их медика — и заканчивая тем, что Андреа стоял в камере Драхомира и думал, как помочь ему сбежать. В первом было удивительным то, что Лори вообще могла плакать, впрочем, возможно, это были какие-то глупые капризы. Вроде того раза, когда она сбежала в падишахи к Чёрному князю. Во втором случае удивительным было то, что Андреа вообще додумался до такого безумия. В конце концов, Драхомир заслужил ту боль, которая его теперь не покидала. Он был братоубийцей, ренегатом, ублюдком, полукровкой, герцогским палачом и… Вообще-то, Драхомир был хорошим другом. Вот не повезло же ему — влюбиться в эту девчонку из оборотней. И он не был своим отцом, чтобы заставить весь Интариоф принять эту девушку к себе. Сонг знал, что настоящей матерью Драхомира была осмальлердская ведьма. Женщина крайне неприятная, пусть и довольно симпатичная. Она была третьей женой Киндеирна и получила бессмертие взамен на сына, которого довольно быстро отдала мужу. Однажды Сонг её видел. И, пожалуй, не мог не признать, что во многом Мир походил на неё — хотя бы своим постоянным враньём. Без лжи он никогда не мог прожить больше, чем пару часов. Его мать тоже всегда была такой. А ещё — наглой, безудержной, злой. И весёлой. И Андреа жутко скучал по тому времени, когда и Драхомир был таким. Тогда не случилась ещё вся та история с предательством и Сонмом. Тогда ещё всё было вполне хорошо.

Сейчас они оба находятся в подземных камерах уровня Раджнор. В тюрьме Интариофа, предназначенной для худших преступников. В тюрьме, которая имела далеко не самую лучшую репутацию (как, должно быть, это странно звучит). Правда, Драхомир здесь узник, тогда как Сонг — тюремщик. И Андреа признаётся сам себе, что, пожалуй, заслуживает тюрьмы не меньше. Он творил зла не меньше, предавал не меньше, убивал не меньше — просто был более осторожен. И лжив. Несмотря на то, что лживостью из них двоих всегда отличался Мир. Лживостью и скрытностью. О Сонме в Интариофе узнали уже тогда, когда Драхомира не оправдал бы даже Киндеирн. О цитаделях холода и Фальрании в Интариофе узнали лишь тогда, когда Драхомир несколько сотен лет пробыл в тюрьме. А о том, что Деифилия на момент смерти носила под сердцем ребёнка, не знал уже и сам Мир. Сонгу думается, что если бы ренегат узнал об этом, никакие стены бы его не удержали здесь. Во всяком случае — тогда. Драхомир всегда был достаточно умён и находчив, чтобы выбираться из любых переделок. И если бы только он знал о Дее… Андре не был уверен, что в таком случае Малус был бы жив сейчас. Впрочем, и сам Сонг вряд ли бы выжил, если бы Драхомир гневался на него. Тогда. Сейчас Мир был в не самом лучшем состоянии, чтобы суметь перехитрить их всех. Впрочем, недооценивать его было бы последней ошибкой, которую Сонг успел совершить в своей жизни.

Андреа задумчиво смотрит на руки своего бывшего лучшего друга. Ожоги не проходят. Впрочем, даже если бы это был бы не тот огонь — Якобина повторяла эту пытку почти что каждый день. Да что там говорить — Сонг порой и сам не мог удержаться от того, чтобы не испытать эту дрянь на Драхомире. Ожоги от того огня не заживали даже на Мире. И ни на ком другом. Эту дрянь называли «огнём Киндеирна», потому что алый генерал наиболее часто её использовал в сражениях. Это было и изобретением старого демона. Андреа и Мир, когда были ещё детьми, не раз видели в лабораториях Киндеирна котлы и склянки с этим жутким варевом. И не раз пробирались туда, несмотря на строгий запрет. Впрочем, как порой Сонгу казалось, запретов для Мира просто не существовало — Киндеирн был весьма строг, но своего старшего сына он любил слишком сильно, чтобы серьёзно на него сердиться. Андреа не раз замечал это. И не раз пользовался в детстве тем, что за шалости с Драхомиром могли и не наказать вовсе, если Киндеирну нравилась проделка. Это было весьма полезно. Во всяком случае тогда, когда Сонг чувствовал себя таким одиноким…

И всё же, задуманное стоило осуществить. Помочь Миру сбежать — это единственное, что Андреа может сделать для того, чтобы вселенная перестала трещать по швам. Драхомир был тем, кто постоянно подвергал опасности все миры, которые существовали. Но вселенная любила его. Каким бы ублюдком не был Мир — вселенная умирала без него. И он умирал без вселенной. И Сонг должен был сделать хоть что-нибудь, что было в его силах, чтобы остановить этот ужасный процесс. Но Малус не понимал. Госпожа Элина Горская не понимала — эта старая снежная дура, слишком пафосная и чопорная, чтобы хоть что-нибудь понимать. Никто не понимал. И Андреа становилось почти что горько от мысли, что вся его карьера может пойти прахом из-за этого выжженного придурка, а никто даже не поймёт, почему он это сделал. А сам придурок, ради которого приходится идти на такие жертвы, будет чертовски неблагодарным и ещё, возможно, хорошенько врежет своему спасителю. «За все прошлые прегрешения». Ещё ведь припомнит даже то, что Сонг вряд ли сможет вспомнить — что-то вроде тех детских обид, когда Андреа прятался за спину своего лучшего друга. И Миру будет совершенно плевать на то, что изначально они были не в равных ситуациях. Впрочем, зачем понимать это сыну великого Киндеирна?

Драхомир даже не открывает глаза, когда Сонг входит в тюремную камеру. И совсем не шевелится — не дёргается, не раскачивается на цепях, не шипит что-нибудь зло, даже не усмехается. И Андреа спрашивает сам себя — не подох ли этот «несчастный» пленник от дурного с ним обращения со стороны дражайшей Якобины. И усмехается — это было весьма забавной шуткой. Сонг подходит к ренегату ближе, но и тогда тот никак не выдаёт своё внимание. Будто бы заснул. И Андреа прекрасно знает, что все были бы не против, если — вечным сном. Драхомир совершенно никак не реагирует даже тогда, когда Сонг снимает с бывшего друга оковы. Даже не морщится, когда грубый металл касается его обожжённой кожи. А ведь это, должно быть, больно — впрочем, Сонг никогда не пробовал чего-то такого по отношению к самому себе. Госпожа Элина называла подобную осторожность своего падишаха нарциссизмом, он же считал это обыкновенным здравым смыслом, который должен присутствовать у любого. У госпожи Горской этот здравый смысл тоже, между прочим, присутствовал. У Мира, разумеется, нет, хотя и его отец, и его мать здравым смыслом обладали. Какая генетическая осечка вышла с Драхомиром Сонг никак не мог понять.

До смены Якобины остаётся не так уж много времени — основной палач она, а вовсе не Андреа. Сонг довольно грубо хватает Драхомира под руку, дёргает на себя, заставляя открыть глаза. Якобина фон Фюрст — обычная обиженная на несостоявшегося любовника женщина. Она не пощадит того, кто пренебрёг её чувствами. И в таком случае Мира остаётся только жалеть. И Андреа прекрасно знает, что Якобина сердилась бы вовсе не так сильно, если бы в жизни Драхомира не было бы Деифилии. Если бы Мир по глупости не влюбился в эту девчонку из оборотней. Астарны любят всего один раз, ведь так? И из-за этого Якобина сердится тоже. Уж Сонг примерно это знает — сколько раз ему приходилось пить с ней из-за её несчастной любви и своих косяков. И каждый раз она жаловалась на одно и тоже — у Андреа хоть косяки периодически менялись. Якобина же просто не умела переключаться на что-то другое. И Сонг ужасно уставал из-за её постоянных жалоб. Впрочем, собутыльницей она была неплохой, пить умела даже лучше Андреа Сонга, так что глупо было на что-то жаловаться. Порой бывало так, что падишах Элины Горской засыпал прежде, чем Якобина успевала что-нибудь начать рассказывать — первые несколько часов их бесед она обыкновенно бывала не слишком разговорчива. И это было ужасно глупо с её стороны — ей нужно было быть более… Торопливой.