Верный меч

— Можешь не беспокоиться, — ответил Радульф. — Она не поняла ни слова из того, что мы сказали.

— Мы этого не знаем, — возразил Уэйс, подходя к женщине. — Настоятельница говорит по-французски очень хорошо. В монастырях они учатся разным языкам.

Монахиня стояла, вызывающе глядя на него, хотя и была головы на полторы короче. Понимала она нас или нет, но сейчас она явно знала, что мы говорим о ней.

— Может быть, нам стоит поговорить в другом месте, — предложил Филипп.

— Пожалуй, — согласился я. — Хотя мы не сказали ничего, что ей и так известно.

Она уже знала, что мы доставили сообщение для леди Эдгиты. И если она жила здесь, то, скорее всего, должна была знать о родстве этой дамы с узурпатором.

— И все же почему она здесь? — спросил Эдо.

— Таков обычай, — сказал я. — В монастыре один из братьев или сестер назначается оставаться с гостями и наблюдать за ними. Она здесь, чтобы заботиться о нас, и ради нашей безопасности.

Уэйс приподнял бровь над здоровым глазом.

— Она? — переспросил он, и ухмылка расползлась по его лицу.

Он повернулся к монахине, которая оставалась стоять на месте и смотрела на нас так бдительно, что даже перестала мигать.

— Во всяком случае, так было принято там, где я вырос, — сказал я, пожимая плечами.

— Что ты имеешь ввиду? — удивился Радульф. — Откуда ты так много знаешь?

— Оттуда. До того, как стать рыцарем, я воспитывался в монастыре.

Он издал странный звук, что-то среднее между фырканьем и икотой.

— Ты был монахом?

— Только послушников, — резко ответил я, глядя на него. — Меня отдали церкви в семь лет. Я сбежал, когда мне было тринадцать, почти четырнадцать. Я не принимал монашества.

Уэйс отступил от монахини, хотя по-прежнему не сводил с нее глаз.

— Оставь ее в покое, Уэйс, — сказал Эдо, улыбаясь и зевая одновременно. — Что она может сделать? Это просто старая женщина.

Теперь, когда Уйэс не нависал над ней, Бургинда решила заняться огнем. Рядом с очагом стояла почерневшая от сажи корзина, заполненная палками и поленьями, которые она начала устанавливать шалашиком.

Я представил себе обжаренное на огне мясо, и мой живот одобрительно заурчал. Вечерня в скором времени должна была подойти к концу; я надеялся, что монахини не будут затягивать с доставкой еды. Покидая утром таверну, мы купили у трактирщика свежий хлеб и колбасу, но они до сих пор оставались в наших седельных сумках, которые мы вместе с лошадьми оставили на конюшне.

— Спроси ее, когда нам доставят наши вещи, — попросил я Эдо.

Он на мгновение замер, вероятно, вспоминая нужные слова, потом присел рядом с круглой монахиней, которая зажгла от фонаря маленькую ветку и пыталась теперь развести огонь. Когда он говорил, она не смотрела на него, полностью занятая очагом, но пробормотала что-то в ответ.

Эдо поднялся.

— Она говорит, их принесут сразу после вечерней службы.

Так что, моему желудку пришлось подождать, но, как выяснилось, совсем недолго, потому что вскоре прибыла настоятельница. Она явилась с четырьмя монахинями, которые, как и обещала Бургинда, принесли наши мешки, а так же хлеб и кувшины воды — это было все, что они могли предложить в этот час. Ну, что ж, праздника в честь нашего прибытия устраивать не стали, но тем не менее, нас приветствовали. Гилфорд присоединился к нам за ужином, но не произнес ни слова, кроме короткой молитвы перед едой. К нему присоединились настоятельница и сестры, которые тихо сидели с нами за длинным столом. Они, вероятно, приняли пищу перед вечерней, и не должны были прикасаться к еде до следующего утра. Я всеми силами старался уклониться от взгляда настоятельницы, но она продолжала спокойно смотреть на меня, и я заметил проблеск тепла в ее глазах.

Наконец они ушли, а Гилфорд поднялся к себе наверх. С нами осталась одна Бургинда, весь вечер старавшаяся держаться незаметно. Она простояла на коленях у очага с закрытыми в молитве глазами, пока мы уничтожали наши собственные припасы, выложив их на середину дубового стола. Я не знал, распространяется ли на гостей запрет на азартные игры, безусловно, принятый среди сестер, но пожилая монахиня не сделала ничего, чтобы остановить нас, так что мы сыграли несколько партий в кости. Потом Эдо достал флейту и насвистел несколько коротких отрывков, пытаясь вспомнить давно забытую мелодию, он спотыкался на одних и тех же нотах, пока мы не уговорили его сыграть что-нибудь старенькое, чтобы можно было хотя бы спеть всем вместе.

В конце концов пламя в очаге стало сокращаться, и я почувствовал ночной холод, сочащийся от стен. Вскоре все начали зевать; первый Годфруа, за ним Радульф отправились наверх, где для всех нас были приготовлены отдельные кельи. Очевидно, монахини часто принимали паломников, и к тому же в большом количестве.

Наконец ушел Филипп, оставив нас с Эдо и Уэйсом втроем. На табурете у огня сидела Бургинда, но теперь ее подбородок покоился на мерно вздымающейся и опускающейся груди, я слышал ее тихий деликатный храп.

— Жена узурпатора, — пробормотал Уэйс. — Зачем Мале отправил ей послание?

— Я тоже пытался это понять, — я старался говорить тихо, чтобы не потревожить спящую монахиню. — Сначала я подумал, что они были любовниками, но Гилфорд чуть не прикончил меня за такие догадки.

Эдо посмотрел на меня с насмешливым восхищением.

— Ты вот прямо так и спросил его, не были ли они любовниками?

— Согласен, не самый мудрый поступок.

— Признаюсь, я бы подумал так же, — сказал Уэйс.

— Одно дело знать, а другое сказать вслух, — заметил Эдо. — Да еще собственному капеллану виконта.

— Но зачем он вообще сделал эту глупость? — оборвал его Уэйс. — Отправить к черту на кулички шестерых рыцарей, когда Эофервик лежит в осаде, да еще рисковать шкурой своего капеллана?

Я пожал плечами.

— Может быть, сообщение было настолько важно, что он должен был отправить его прямо сейчас?

— У меня только одно предположение, — сказал Уэйс, взглянув на монахиню, а затем на лестницу, словно кто-то мог появиться оттуда внезапно. — Хотя я затрудняюсь его высказать, если есть хоть малейший шанс, что нас услышат.

Я посмотрел через стол в серые глаза Уэйса. Мне пришла в голову та же мысль, но я сразу же отогнал ее, потому что очень не хотел в это верить. Может быть, Мале вовлечен в заговор с участием жены Гарольда?

— Мы ничего не знаем, — сказал я Уэйсу. — У нас нет ни единого доказательства. Только подозрения.

— Знаю, — ответил он. — Потому и помалкиваю.

— О чем? — спросил Эдо.

Я взглянул на Уэйса, размышляя, кто из нас должен произнести эти слова. Он обреченно вздохнул и понизил голос до шепота:

— Мале может оказаться предателем.

Эдо вздрогнул.

— Предателем? — повторил он слишком громко на мой взгляд.

Я толкнул его локтем и потянул за рукав.

— Есть одно обстоятельство, которое может иметь значение, — сказал я и вдруг запнулся, не зная, стоит ли продолжать.

Но они смотрели на меня выжидающе; если я не расскажу, они будут знать, что я что-то скрываю, а я превыше всего нуждался в их доверии.

— Что это? — спросил Уэйс.

Я попытался припомнить все, что рассказывал мне Гилфорд на корабле.