Вертеп

— Если хотите…

— Это ваше право. Но почему вы все-таки не пришли ко мне сами, а написали заявление? Вас так коробил мой сугубо практический подход?

— Я поняла, что мама не преступница. Ее нельзя разыскивать. Она совершила ошибку, а не преступление. Нужно дать ей возможность пройти через сомнения и вернуться. Она страдает. Вы бы слышали ее голос. Каждое слово сквозь слезы. Может быть, она уже узнала об участи Марины. Может быть, то, что случилось, поможет ей вернуться.

— К отцу? — спросил он, подумав. — «Неужели она настолько наивна?»

Оказалось, что нет.

— Нет, к отцу она не вернется. Я тоже решила уйти от него.

— Сейчас? Когда он в таком тяжелом положении?

— Не говорите! Мой долг быть рядом с ним, я знаю, но это невозможно. Он сам гонит меня. Пока я у бабушки. Ей я нужнее. Отца выручает бутылка.

— Он дома? Один?

— Да. Но не нужно сейчас об отце. Вернее, я не могу. Простите. Побегу к бабушке. Спасибо, что пришли.

— Если вам это оказалось полезным, я рад.

Мазин поклонился, ничего не добавив к своим словам. В душе он был доволен, что Лиля направилась не домой. У него были соображения, требовавшие повидать Дергачева немедленно и желательно с глазу на глаз. Конечно, существовала опасность найти его, как говорится, в отключке, но Игорь Николаевич уже заметил, что Алферов и Дергачев пьют по-разному.

Так и оказалось. Художник был действительно пьян, но выглядел довольно разумным, сосредоточенным и угрюмым.

— Что это вы? — спросил он хмуро, радости от визита не выражая.

— Я с кладбища.

— Вот оно что! Заскочили помянуть покойницу? Или все за миражами гоняетесь, призраки ищете?

— Ищу. И помянуть не прочь.

— Рюмка найдется.

И на этот раз художник усадил его в скрипучее кресло, но выпивку не пожалел, а, напротив, поставил бутылку на столик как-то подчеркнуто решительно.

— Прошу! Хотя вообще вам у меня делать нечего, — сказал Дергачев совсем трезво. — Моя вторая супруга отнюдь не скрылась. Нынешнее место пребывания ее, как я понял, вам известно лучше, чем мне. Можете хоть завтра проводить, как это у вас называется, эксгумацию, что ли?

— Эксгумацию, — подтвердил Мазин.

— Ничего себе, словечко состряпали, так и прет трупной вонью.

Дергачев изобразил рвотный спазм.

— В эксгумации нет нужды.

— Неужели нашли убийцу?

— Не знаю.

— Не темните!

— И не думаю. Кажется, милиция задержала подозреваемого.

— Кто ж такой?

— Кавказец какой-то.

— Слава Богу! Хоть тут я чист. Не убийца!

— Ну, теоретически это не исключено. У вас были основания.

Дергачев, который наполнял как раз стопку Мазина, откачнулся и пролил водку на столик.

— По-вашему, я псих? По-вашему, я стал бы убивать женщину, которая мне давно осточертела? Стала равнодушной?

— Некоторые так делают. Нужно же избавиться, если осточертела?

— Вот как вы думаете? Не верю. Не вешайте лапшу на уши. А развод зачем?

— Вы говорили о зависимости от жены.

Дергачев набычился.

— Кому?

— Какое это имеет значение? Разве не говорили?

Художник напрягся, вспоминая.

— От сторожа ветер дует? Ну, трепло. Мог, конечно, по пьянке. Но это так, не серьезно, на безденежье, возможно, и жаловался.

— Только?

— А что еще?

Вдруг он расслабился, посмотрел на Мазина, затряс головой и засмеялся пьяным, неприятным смехом.

— Ха-ха! Я вас понял. Черный юмор? Вам смешно? — Так же неожиданно, как начал, Дергачев прервал смех. — А мне не смешно. Об этой постельной вакханалии весь город говорит. Мои косточки без порошка перемыли.

— А была ли вакханалия? — спросил Мазин без тени насмешки. — Возможно, ваша супруга по делу заехала к знакомому врачу.

— Ну, это уже за пределами черного юмора! Вы что, того? — Дергачев покрутил пальцем у виска. — Что же я, не опознавал ее? Она была голая, как очищенное яйцо. А вы знаете, что она голая вытворять может? Так что постельку я себе хорошо представляю.

— Если хотите, — позволил себе Мазин, — экспертиза не обнаружила у вашей супруги признаков близости с мужчиной.

Дергачев замотал головой.

— Приемчики! Приемчики! Насквозь вижу. Чем же она, по-вашему, голая занималась? Импортные трусы примеряла? Или не успели? Конечно, не успели! Подумать только, как ей напоследок не повезло!

— Возможно, преступник угрозой оружия принудил ее раздеться, чтобы совершить насилие.

Мазин говорил подчеркнуто отстраненно, будто протокол читал, не обозначая никакого собственного отношения к произносимым словам.

Дергачев уже заметно волновался.

— Почему ж не совершил?

— Понятия не имею. Это мог быть маньяк со странными наклонностями.

— Бросьте. Маньяк бы своего не упустил, — сказал Дергачев убежденно и, опрокидывая в рот стопку, добавил: — И поминать такую стерву не хочется. Вы еще скажете, что она мне вообще не изменяла с этим козлом.

— Откуда я знаю, — пожал плечами Игорь Николаевич, — о мертвых не принято…

— Ах! Вы не знаете! О мертвых не принято? Где не принято? Только не в нашем вертепе.

— Поэтому вы и на кладбище не пришли?

— Еще бы! Я не нанимался в этот цирк. Вас-то туда чего понесло? Ведь Лилька прекратила поиск. А вы все рыщете? Чего ради?

Нелегкий вопрос был поставлен ребром.

— Я видел Лилю на кладбище. Знаете, я испытываю чувство вины перед ней, потому что не справился с поручением.

— Вот как? Никаких следов?

Вновь захмелевший Дергачев произнес свои слова не без удовольствия и тут же наполнил посуду.

— Пейте! Помянем и сестру-покойницу!

— Покойницу? — уточнил Мазин.

— А то как же? Раз никаких следов, значит, на свете нету.

— Я не говорил, что никаких следов. Это ваши слова.

— Где же следы?

— А телеграмма? А телефонные звонки?

— Лилькины выдумки.

— Вы все-таки считаете ее больной?

— Ничуть.

— Откуда же такие фантазии?

— Не знаю, не знаю. Она жила своей жизнью. Ее кришнаиты охмурили, наверняка на наследство целят. Ведь старуха, ее бабка, на ладан дышит. Одной немецкой железной волей держится. Но скоро капут. Лильке новые похороны предстоят. Зато богатая наследница. Вилла на берегу. Да вы знаете, что в этой мутной водичке и Артур икру метать пытался?