ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

— Гриша, кричал он, — сыграй «Караван».

Вадик молча входил в его комнату, и все стихало.

Деньги у Юры заканчивались быстро, и тогда в ход шла огромная библиотека, которую его покойная к тому

времени матушка, учительница словесности, собирала всю жизнь. Книги предлагались за бесценок, и Юра, забыв обиды и синяки, право первого отбора предназначенной к реализации классики предоставлял Вадиму. По-моему — высший признак уважения. Когда «Витязь» вновь покидал пределы Родины, становилось немного грустно. Работая в смену и учась на вечернем, я часто днем зависал дома. Дядя Гриша, конечно, не был Дюком Эллингтоном, но благодаря дружбе с Вано Мурадели, в свое время перебрался в Москву и, с его же подачи, руководил маленьким джазовым оркестром в ресторане на Новом Арбате. Его жена и, естественно, мать Вадима, работала в аппарате Союза Композиторов. Тучная, высокая, всегда с поднятой головой, тетя Женя находилась в непрерывном поиске дефицита. Коробки с обувью, мохер и даже дубленки, освященные в глазах работников прилавка высоким своим предназначением, не ложились на плечи авторов великих музыкальных творений, а прямиком шли на историческую родину дяди Гриши.

— Маленький гешефт матушки, — называл все это Вадим.- К тому же, — подчеркивал он, — если переводить нашу фамилию получится: мокрый еврей.

К чему здесь мокрый, я не спрашивал, потому что на Вадика я смотрел снизу вверх, раскрыв рот. Это был авторитет старшего брата, причем во всем.

Вечерний образ жизни дяди Гриши оставлял ему массу свободного времени днем, и если я тоже не

120

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

знал, как убить свое время, мы общались, и в ходе этого общения я имел возможность оценить и качество табачной продукции империалистических Соединенных Штатов, и вкус виски Соединенного королевства. Настоящие глянцевые журналы с картинками, которые раньше я видел лишь в затертом черно-белом изображении в стопке любительских фотокопий, запущенных из рук в руки по кругу, просматривались небрежно и со знанием дела. Однако, вряд ли моя показная осведомленность могла обмануть прожженного всеми слабостями порока дядю Гришу.

Часто наше общение прерывал звонок в дверь. Как жаль, что такого красивого слова «кастинг» не было тогда в обиходе, но то, что теперь называют этим словом, с солистками своего оркестра дядя Гриша проделывал регулярно. Высокая входная дверь нашей квартиры тихонько закрывалась за очередным вокальным дарованием, и труба дяди Гриши возвещала отбой просмотра. Хватало его только на монотонные гаммы, и эта бесконечно занудная печаль легко загоняла меня в депрессивное состояние.

И тут наступал вечер. С черным футляром в руках легко выскальзывал из супружеских объятий за порог седеющий грузин дядя Гриша, прихожую наполняли коробки с обувью и громкий голос тети Жени:

— Вадик, ты дома?

<30 121

С. Г Федина

– Да мама, дома, — рычал в ответ низкий бас, и это означало, что Вадик не один и дверь его комнаты неприкосновенна.

– У тебя Листик, — смягчалась в интонациях тетя Женя. Листик — единственная из многочисленных девушек Вадика, которая нравилась тете Жене.

Да, мама, Листик, — пресекал домогательства Вадим.

Ну, хорошо, — отступала тетя Женя, — я буду готовить ужин.

Сейчас, когда жизненные приоритеты выстроились для меня совсем по-другому, по-другому воспринимаются и закрывающаяся на ключ комната с широкой кроватью, на которой спал только дядя Гриша, и исчезающий вслед за отцом Вадик с очередной подружкой, и ужин тети Жени, иногда на кухне, а чаще в комнате перед телевизором в полном одиночестве.

Но это грустный сценарий вечера в нашей квартире. Другой, если очень коротко, оптимистичный, можно сказать по-современному — позитивный. Я хорошо усвоил почему в КВНовских командах так много студентов-медиков (взрослые врачи тоже любят шутить, это мой отец доказывал неоднократно). А тут — последний курс Второго меда, без пяти минут дипломированные эскулапы, но я бы очень подумал тогда, стоит ли попадать в руки этой компании, которая, во главе с Вадиком, вваливались в нашу квартиру. Я, первокурсник физического факультета, грыз основы

<5© 122 <3*0

ВЕРЮ, ПОМНЮ,ЛЮБЛЮ... =

естествознания, и это было, по крайней мере, видно по заваленному учебниками столу, а тут:

Вадик, ты дома?

Вадик, у тебя Листик?

А Вадик — шасть, и уже на Новом Арбате у отца в ресторане.

Бац, и весь вечер вся честная компания обсуждает на нашей кухне кого «сделает» в Москве Тбилисское «Динамо». Хорошо, что Слава Метревели примирял мое «Торпедо» с их «Динамо». Попутно, как завязывать галстуки, (спасибо и сегодня за эту науку), прав или не прав кумир компании — Буба Кикабидзе, выйдя на сцену с часами на руке, и так далее.

Какие тут скелеты, какие симптомы? Все на Арбат. Мои родители серьезно считали, что если я буду оставаться под влиянием этой компании институт мне не закончить. Поэтому на Арбат, было без меня. И отцовское:

Ты когда будешь заниматься? — словно гвоздем прибивало меня к порогу родной квартиры. Кто теперь скажет в чем больше толку?

Не были и не стали разгильдяями Вахтанг — замечательный детский врач, профессор; преуспевающий всегда и во всем Сандро, Вадик, еще до тридцати защитивший кандидатскую в Герцена. Просто пенили им кровь не свойственные тогда большинству раскрепощенность и свобода, звала вперед неуемная жажда жизни.

<j€) 123

С. Г Федина

В самом начале восьмидесятых по новым столичным микрорайонам разъехались жильцы нашего дома, но еще трижды пересекутся наши с Вадимом пути...

Многодневное наше с мамой хождение по разным врачам Онкологического института имени Герцена закончилось кабинетом заведующего отделением. Здесь перед профессорской дверью я ждал итогов консилиума. Первой я увидел Г алину, заведующею регистратурой, по просьбе Вадима опекавшую нас. Пропуская матушку вперед, она усадила ее рядом со мной на кушетку и, кивнув мне головой, направилась к себе в регистратуру. Я не задавал вопросов, а мама молчала. Меня пугало ее бледное неподвижное лицо. Не было смысла спешить на разговор с Галиной. Услышать то, чего боялся услышать сразу, как только шагнул за порог этого старинного особняка? Кроме вопросов: за что и почему, — в голове ничего не было. Вечером позвонил Вадим.

Словно добрую весть принесли в камеру смертника накануне его казни: дело ушло на рассмотрение в высшую инстанцию и только она может вынести окончательный приговор. Моя надежда, которую вновь заронил голос с едва уловимым кавказским акцентом, была в руках седой старушки — научного руководителя Вадима. Охранная грамота, выданная ею, вопреки, казалось бы, очевидному, говорила: неподсуден. Именно она взяла на себя всю ответственность, когда накануне неотложной операции хирурги и анестезиологи из

<5© 124 <3*0

ВЕРЮ, ПОМНЮ,ЛЮБЛЮ..

вестного медицинского центра, обнаружив темное

пятно в легких моей мамы, отказались от хирургиче-

ского вмешательства. Я видел, как плакала мама, кото-

рой только что отменили очень тяжелую, особенно для

пожилого человека, но необходимую операцию.

Гонцом, загнавшим в мыло свою лошадь я летел в