Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

— Пусть даже ты прав. Что мне грозит, если я немного поковыряюсь в грязи, пока есть возможность?

— Столбняк?

— Перед поездкой мне сделали все необходимые прививки.

— Нет, Дюб, я серьезно. Меня ты этим не купишь.

— Не куплю? Чем же, по-твоему, я тебя пытаюсь купить?

— Идеей, будто люди предназначены жить в естественной окружающей среде. Гипотезой, что грязь только на пользу.

— Ну, наша эволюция очевидным образом происходила на природе. В каком-то смысле такая среда для нас именно что естественна.

— Но ведь мы уже эволюционировали, Дюб! Мы больше не животные. Мы развились в существ, способных создавать вот такое! — Тав обвел вокруг себя рукой, указывая на крашеную сталь авианосца. — И вот такое! — Он поднял свою чашку кофе и чокнулся с Дюбом.

— И ты утверждаешь, что это хорошо.

— По сравнению с тем, что тебя разорвут гиены? Разумеется, хорошо!

— Меня не разорвут гиены. Я просто собираюсь выбраться на природу.

Улыбка Тава выглядела несколько вымученной. «Не хочешь меня понять, да?» Он сказал:

— Послушай, ты же знаешь, что я думаю по поводу Сингулярности? Загрузки в компьютер?

— Я для твоей книги написал текст на обложку.

— Кстати, спасибо тебе.

Тав говорил об идее, что человеческий мозг можно, во всяком случае в принципе, оцифровать и загрузить в компьютер. И что рано или поздно это произойдет в больших масштабах. Быть может, уже произошло — и все мы живем внутри гигантской виртуальной реальности.

Дюб кое-что сообразил.

— Ты потому и пытал короля насчет реинкарнации?

— Отчасти, — согласился Тав. — Послушай, я просто хочу сказать, что, разделяй ты ту точку зрения, к которой я пришел уже давно, относительно…

— Иными словами, испей я отравы из чаши Сингулярности? — уточнил Дюб.

— Да, Дюб, тебе прекрасно известно, что именно это я и сделал, и тем самым навсегда распрощался с представлением, будто я — дитя природы. Я им никогда уже не стану. Я уверен, что сознание человека изменчиво почти до бесконечности и что люди за какие-то месяцы, если не дни, начнут чувствовать себя в Облачном Ковчеге как дома. Мы просто превратимся в другую цивилизацию, отличную от той, в которой выросли. Сама идея возвращения к природе будет начисто забыта. Тысячелетия спустя люди будут ходить в другие турпоходы — спать в каплях, пить растворимый сок, мочиться в трубочку, все как у предков.

— Для них, — заметил Дюб — это тоже будет возвращением к природе.

— Наверное, мы будем думать именно так, — кивнул Тав.

Дюб чуть не процитировал: «Кто «мы», бледнолицый?», но вовремя передумал.

Следующие несколько недель Дюб, следуя принятым на себя обязанностям, мотался по всему свету: участвовал в том, что фотограф Марио назвал «вылазками за живым товаром», и препровождал добычу в тренировочные лагеря для облачников, где им предстояло провести остаток земных дней за сложными компьютерными играми на тему орбитальной механики. Тависток Прауз тоже участвовал в нескольких вылазках. Все остальное время он писал в соцсетях на темы, которые озвучил на авианосце. Каждый раз, открывая его посты, Дюб поражался, сколько у них читателей. Тав уже породил целую волну последователей и приобрел репутацию незаурядного мыслителя в области социологии будущей космической цивилизации.

Когда у Дюба выпадало два-три свободных дня, он обрушивался туда, где жил кто-нибудь из детей, хватал их в охапку и устраивал выезд на природу.

Генри поселился в Мозес-Лейк на постоянной основе — насколько это было вообще возможно в нынешнем мире. Он был младшим. Средняя, Гедли, жила в Беркли; она работала волонтером в благотворительной организации, так что проблем со свободным временем у нее не было. Дюб вытягивал ее на однодневные пешие походы по Маунт-Тэм или на более длительные, в Сьерра-Неваду. Старшая, Геспер, находилась неподалеку от Вашингтона — ее молодой человек, военный, проходил службу при Пентагоне.

Последний Великий Поход случился в начале октября. Дюбу оставалось еще около месяца, но он знал, что проведет его или тренируясь, или рассказывая о тренировках по телевизору. Может быть, ему еще доведется разок-другой сбежать с уроков и выбраться в короткий поход на полдня. Одно было ясно — в следующий раз он заберется в спальный мешок только в невесомости, в уютной жестянке без единого окна.

Возможно, почувствовав то же самое, Амелия неожиданно прилетела к нему в Вашингтон. Обычно в это время года она должна была вести уроки в школе, но их расписание в последнее время стало довольно зыбким. Было трудно поддерживать иллюзию, будто образование так уж необходимо детям, которые все равно не доживут до того, чтобы воспользоваться знаниями. И никогда не сдадут экзамены, к которым их готовят. По словам Амелии, это привело к своего рода Возрождению в педагогике. Ученики, на которых не давила необходимость получить хорошую оценку или поступить в приличный университет, учились просто ради того, чтобы учиться — как оно, собственно, и должно быть. Расписанная по часам учебная программа исчезла сама собой и заменилась мероприятиями, которые придумывали каждый день учителя и родители — походы по горам, художественные проекты на тему Облачного Ковчега, беседы с психологами о смерти, просто чтение. В определенном смысле Амелия и ее коллеги никогда еще не чувствовали себя настолько нужными и не имели такой возможности проявить себя с наилучшей стороны. Тем не менее расписание стало мягче, так что Амелия смогла взять пару дней отпуска, совершенно неожиданно для Дюба сесть на самолет до Вашингтона и там вместе с ним, Энрике и Геспер отправиться в горы любоваться осенней листвой.

Дюб никогда не испытывал особых чувств к Энрике — афропуэрториканскому полукровке из Бронкса, армейскому сержанту и американцу до мозга костей. Но сейчас, когда он сидел, свесив ноги из кузова прокатного внедорожника, укутанный с Амелией одним одеялом, смотрел на сияющий всеми красками осени горный пейзаж и ждал, когда на угольной печке разогреются сосиски, он ощутил к нему теплоту как к родному. Видимо, Энрике тоже почувствовал, что Дюб оттаивает.

— Так что же вы все-таки собираетесь построить там, наверху? — спросил он.

Насколько Дюб переменился за последний год, можно было судить по тому, что он не фыркнул в ответ на вопрос. И не изменился в лице — во всяком случае, так ему хотелось верить. Он посмотрел на Амелию рядом с собой, ожидая подтверждения. Амелия старалась ему помогать. Это ради детей, объяснила она. Неважно, что ты думаешь, Дюбуа, и что чувствуешь. Речь вообще не о тебе. И даже не о науке. Сейчас речь исключительно о том, чтобы дети у меня в классе знали, на что им надеяться. Поэтому заткнись и делай свое дело.

Это было важно. И дело даже не в том, что требовалось скрывать свои истинные чувства. Потому что, если скрывать их достаточно хорошо, сам ты тоже меняешься. Несколько месяцев назад Дюб не смог бы полностью спрятать скепсис, и Энрике бы это заметил. Несколько месяцев назад Дюб бы, вероятно, начал подробно объяснять, чем вызван этот скепсис, а в итоге все бы поняли, что Облачный Ковчег — наспех сымпровизированный эксперимент по выживанию с призрачными шансами на успех.

Сейчас ничего подобного не произошло. Дюб смотрел на лица Энрике и Геспер, с одной стороны освещенные голубым предзакатным светом, с другой — красным свечением углей, и говорил, словно перед телекамерой, ведущей прямую трансляцию в Интернете:

— Доступные на орбите ресурсы практически неисчерпаемы. Так было еще до взрыва Луны. Теперь она тоже раскрылась, словно пиньята. Надо лишь создать на основе этих ресурсов правильную инфраструктуру, обитаемые помещения, которые можно будет наполнить воздухом и оплодотворить всем генетическим наследием Земли. Это произойдет не сразу, поначалу придется пройти через трудные времена. С эмоциональной точки зрения будет очень тяжело, когда начнется Каменный Ливень и мы навсегда распрощаемся с тем, что было раньше. После этого тоже будет нелегко: облачникам предстоит научиться жить вместе и принимать не самые легкие решения. Перед человечеством никогда еще не стояло столь сложного вызова. Но мы сумеем выжить. Из орбитальных ресурсов мы создадим инкубаторы для Нашего Наследия, где оно будет жить, развиваться само и развивать то, что мы принесли с собой. Рано или поздно наступит день, когда мы вернемся. Каменный Дождь — не навеки. Хотя он и продлится в течение жизни многих поколений, столь же долго, сколько человеческая цивилизация просуществовала до сегодняшнего дня. Он оставит после себя раскаленную каменную пустыню. Но к тому времени множество поколений уже успеет посвятить свою жизнь и свой творческий гений решению новой задачи — как воссоздать тот мир, что мы видим сейчас, или даже лучше, чем сейчас. Мы вернемся. Вот настоящий ответ на твой вопрос, Энрике. Выживем ли мы? Да. Будет нелегко, но мы справимся. Построим ли мы орбитальные поселения? Безусловно. Начнем с маленьких, потом перейдем к большим. Но не в этом истинная цель. Чтобы достичь нашей истинной цели, потребуются тысячелетия. Эта цель — создать Землю заново, и лучшей, чем была.