Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

В какой-то момент он почувствовал, что его резко тянут сзади за воротник. Комбинезон от этого сполз достаточно низко, так что Дюбу удалось, виляя плечами, высвободить руки.

— Спасибо! — сказал он, обернулся через плечо и увидел, что на него вопросительно смотрит знакомое лицо.

— Для морпеха ты как-то ростом не вышел.

— Мойра?! — воскликнул Дюб и схватился за поручень на стене, чтобы развернуться полностью и вглядеться как следует. Очки во время борцовской схватки сползли куда-то набок, пришлось другой рукой загнать их на место. Да, это была именно она — и со столь же явно луноподобным лицом.

Последний раз он видел доктора Мойру Крю на Кратерном озере, где она помогала своему учителю Кларенсу Краучу, выдающемуся генетику и нобелевскому лауреату, которому выпала неблагодарная задача объявить всему миру о Жребии. Кларенс уже умер от рака у себя дома в Кембридже, окруженный своей коллекцией биологических образцов и научных наград, которой не суждено пережить Каменный Ливень. Смерть несомненно была для него избавлением. С тех пор Дюб ничего не слышал о Мойре, однако из всех людей на Земле она была одним из самых очевидных кандидатов на Облачный Ковчег. Предки Мойры были из Вест-Индии, и волосы она заплетала в дреды длиной в палец, которые на удивление хорошо вели себя в невесомости — уж во всяком случае лучше, чем волосы представителей белой расы. Округлившееся лицо сделало ее чуть старше, но Дюб знал, что ей еще нет тридцати. Она выросла не в самом лучшем районе Лондона, но смогла получить стипендию в крутой школе, за которой последовал оксфордский диплом по биологии. Диссертацию она писала в Гарварде, в рамках проекта по возвращению вымерших видов. Харизма Мойры и акцент, который американцы считали просто очаровательным, сделал ее одним из основных лиц всего проекта. Она участвовала в конференциях и делала публичные выступления, рассказывая о том, как в ее лаборатории пытаются вернуть к жизни мамонтов. Затем Мойра проработала некоторое время в Сибири на русского нефтяного магната, планировавшего создать заповедник возрожденной мегафауны, и вернулась в Великобританию, чтобы продолжить исследования под руководством Кларенса.

Дюб уже не первый раз оказывался приятно удивлен, наткнувшись здесь на коллегу, которого тоже отправили на Ковчег, о чем Дюб и понятия не имел. И каждый раз возникали проблемы с этикетом. Человека хотелось радостно обнять, как он, разумеется, и сделал бы, столкнувшись с ним на вечеринке в Кембридже или на улице в Нью-Йорке. Однако встреча здесь подразумевала обстоятельства отнюдь не радостные. К тому же у Мойры в таких случаях всегда был чуть насупленный вид, помогавший ей держать дистанцию.

Да и обнимать людей в невесомости совсем не так просто. Сначала нужно оказаться к ним очень близко.

Дюб развел в стороны руки и сказал:

— Обнимаю.

Мойра сделала то же самое, потом спросила:

— Здесь что, так принято?

— Не то чтобы совсем, но бывает. Мойра, ЕЗНО я рад встретить тебя здесь.

ЕЗНО было аббревиатурой для «если забыть нынешние обстоятельства», без которой сейчас обходилось редкое сообщение в Фейсбуке, Твиттере и так далее.

— Я вроде бы слышала, что ты наверху, — ответила Мойра, — но как-то пропустила мимо ушей, голова была занята совсем другим.

— Могу представить. Пока я носился туда-сюда, рекламируя Облачный Ковчег, ты-то, надо полагать, занималась настоящей наукой, а?

— Будет вернее сказать — готовилась заниматься, — ответила Мойра. — Кстати, «вперед» — это сюда? — Ее карие глаза за стеклами очков, технарских, но все равно стильных, указали направление.

— Да.

— Мое рабочее место находится так далеко впереди, как только возможно — от меня потребовали, чтобы лаборатория была укрыта за большим камнем.

— За Амальтеей.

— Да. Пошли со мной, я чутка покажу, чем занимаюсь. Я бы охотно и чаем тебя угостила, вот только не слишком хорошо знаю, как его здесь принято заваривать.

Ее манера говорить вызвала у Дюба улыбку. В Оксфорде она была заядлой театралкой и вполне могла бы стать актрисой. Мойра прекрасно чувствовала разницу между манерой разговора своего лондонского квартала и тем, как говорили в ее школе и в Оксфорде, и могла для пущего эффекта свободно переключаться между акцентами.

— С удовольствием бы взглянул. Кажется, я знаю, о каком модуле ты говоришь — я видел на днях, как он стыкуется, и еще тогда заинтересовался.

Пустой скафандр Дюб повесил на стену в лаборатории, предоставив тому безмолвно наблюдать, как Мойра показывает свои богатства. Дюб никогда особо не разбирался в биологии и не понимал половину сказанного, но это было неважно. Радовало уже то, что можно расслабиться и слушать, как науку объясняет кто-то другой.

— Ты слышал про черноногих хорьков? — спросила Мойра.

— Нет, — ответил Дюб, — и ты можешь сразу исходить из того, что таким будет мой ответ на почти любой вопрос из биологии и генетики.

— Девяносто процентов их диеты составляли луговые собачки. Фермеры истребили собачек, и популяция черноногих хорьков уменьшилась настолько, что осталось лишь семь особей. Задача была — возродить популяцию из этого количества.

— Всего семь? Должны были возникнуть сложности с вырождением?

— Мы пользуемся термином «гетерозиготность», — уточнила Мойра, — который по существу означает генетическое разнообразие в пределах вида. В общем случае это считается достоинством. Если гетерозиготность низкая, то появляются проблемы, которые мы ассоциируем с вырождением.

— Но если у тебя осталось только семь производителей… то больше, получается, не с чем работать?

— Все не так плохо. То есть чисто технически да, ты прав. Но мы можем создать искусственную гетерозиготность, манипулируя отдельными генами. А заодно и устранить генетические дефекты, которые иначе распространились бы на всю популяцию.

— В любом случае, — согласился Дюб, — сейчас эта тема представляет очевидный интерес.

— Если население Ковчега будет таким, какое нам обещают, и мы получим замороженные яйцеклетки, сперму, эмбрионы и так далее, с человеческой популяцией все должно быть в порядке. Моя задача скорее в том, чтобы следить за нечеловеческими популяциями.

— То есть…

— Ну, ты, надо полагать, слышал, что мы будем разводить водоросли, чтобы получать кислород. Это положит начало простой экосистеме, которая будет развиваться и расти, и спустя годы сделается уже далеко не столь простой. Многие растения и микроорганизмы, которые станут частью экосистемы, придется культивировать из относительно небольших популяций. Не хотелось бы, чтобы с растениями, которые нужны нам для дыхания, приключилось что-нибудь вроде ирландской «картофельной чумы» [494] .

494

Массовое заражение картофеля фитофторой в Ирландии в 1845–1849 гг., вызвавшее голод, от которого умерло по разным оценкам от полумиллиона до полутора миллионов человек (Великий ирландский картофельный голод).

— И твоя работа — делать с ними то же, что и с черноногими хорьками?

— Часть моей работы.

— А другая часть?

— Буду кем-то вроде викторианского музейного куратора. Ты бывал дома у Кларенса в Кембридже?

— К сожалению, не довелось. Но я наслышан о его великолепной коллекции.

— Дом забит чучелами птиц, звериными головами и ящиками с жуками, которые викторианские джентльмены-коллекционеры в пробковых шлемах натащили со всех концов империи в научных целях. Они, конечно, не были учеными в нынешнем смысле, но свой вклад, безусловно, внесли. Музеи подобным добром переполнены, так что Кларенс скупал экспонаты грузовиками, особенно когда Эдвина умерла и уже не могла ему запретить. В общем, теперь Кларенс — это я, с той разницей, что все мои экспонаты хранятся в цифровой форме вот здесь. — Она постучала пальцем по флешке, плавающей на цепочке вокруг ее шеи. — Вернее, на ее радиостойких эквивалентах. — Технический термин Мойра произнесла, придав голосу такой одновременно фальшивый и иронический оттенок, что стало ясно — ей и Международной космической станции еще друг к дружке привыкать и привыкать. — Да ты же в курсе всего этого, я видела на «Ютубе». — Она переключилась на вполне правдоподобную имитацию среднезападного акцента Дюба. — «Мы не можем отправить на Ковчег синих китов и секвойю. Даже если бы мы и смогли, они там не выживут. Но мы можем отправить туда их ДНК, закодированную в виде последовательности нулей и единиц».