Весь Нил Стивенсон в одном томе. Компиляция

И это была не просто фигура речи. Армия предоставила Лаксу и его команде доступ к такому оборудованию. Теперь, сидя вдали от фронта, можно было вывести на стекла очков трехмерную карту типа «Гугл-Земли» и разглядывать Линию по всей длине, меняя масштаб, то приближая, то отдаляя, — хоть целый день или пока у тебя в глазах не зарябит. На расстоянии картинка выглядела вполне реалистичной, но при увеличении начинала распадаться. Этот эффект напоминал Лаксу школьные уроки рисования, где его учили вместо одной линии, простой и четкой, проводить множество мелких штришков, а затем обводить те из них, что проведены в нужных местах. Так же выглядела и Линия на виртуальных картах — с той поправкой, что каждый штрих на ней отражал не сегодняшнюю реальность, а ситуацию примерно трехнедельной давности.

Переключенное в режим дополненной реальности, устройство ничего не показывало, пока ты не оказывался на месте и нужная «картинка» не попадала в зону твоей прямой видимости. За день до сражения майор Раджу отвез Лакса на снегоходе на вершину западного хребта, чтобы тот взглянул на будущее поле боя сверху. Казарма в нескольких сотнях метров под ним казалась затянутой тускло-багровой паутиной. С помощью пользовательского интерфейса Лакс отфильтровал все данные до последнего месяца. Затем включил режим пошагового воспроизведения — и увидел, как линия фронта сползает с противоположного хребта, подступает к казарме, формирует выступ, похожий на кулак, после чего змеей извивается по речной долине и обрушивает этот кулак на дверь казармы. Несколько дней этот плацдарм соединялся с основными китайскими позициями лишь тоненьким «стебельком»; но, пока индийские защитники казармы тратили все силы на то, чтобы удержать второй этаж, «стебелек» расширился и окреп.

Индийцы тоже без боя не сдавались. Некоторое время — пока китайцы держали под контролем все здание — они оставались полностью отрезаны от мира. Все снабжение вели дроны. Никакой возможности кого-то туда прислать или эвакуировать персонал не было. Но стена долины с западной, индийской, стороны казармы отличалась крутизной; в сущности, казарма почти упиралась в отвесный утес, высотой чуть выше крыши здания, который затем переходил в намного более пологий склон, продолжавшийся до того места, с которого смотрел сейчас Лакс. За последние пару недель ущелье между утесом и стеной казармы наполовину засыпал снег. Добровольцы выше по склону устраивали рукотворные лавины и таким способом сумели полностью засыпать ущелье. Крышу казармы, прежде одинокую, словно остров в океане, теперь соединял со склоном снежный мост: узкая утоптанная тропа, по которой добровольцы пробирались по одному на снегоступах. По обе стороны тропы снег образовывал своего рода крепостные валы, поднимавшиеся со дна долины.

Китайцы, занявшие нижний этаж, теоретически могли выйти наружу и взобраться по этим «крепостным валам», но на практике это оказалось почти невозможно; свежие и хорошо экипированные индийские добровольцы, засевшие наверху, бомбардировали их плотными снежками величиной с арбуз. Китайцы попытались сделать под тропу подкоп, но добровольцы на вершине горы засыпали подкопы направленными лавинами быстрее, чем китайцы успевали копать.

К этому моменту дополненная реальность больше мешала, чем помогала. Лакс отключил электронику и перевел устройство в режим обычных солнечных очков, чтобы лучше разглядеть прибытие Лань Лу.

В военном деле двадцатого века важнее всего было скрыть передвижение частей; но «перформативная война» (пользуясь термином Пиппы) следовала прямо противоположной логике. Индийцы точно знали, когда с восточного хребта спустятся Лань Лу. Их движение фиксировали в реальном времени с разных углов четыре стримера, в бегущих строках под видео мелькали ставки, сделанные в Вегасе и Макао, и потоки комментариев на четырех разных алфавитах. Ибо Лань Лу уже три месяца занимали в топе лидеров первые места.

Единственная причина, по которой Лакс наблюдал за ними не из теплой палатки в нескольких километрах от фронта, состояла в том, что ему тоже следовало появиться на экране. Вот он стоит на утесе над казармой, наблюдая, как противники гордо входят в захваченное здание, — и, судя по всему, готовит им страшную участь. Кто же победит?

Структуру мандаринского языка Лакс пока не понял, но, судя по всему, «Лань Лу» могло быть как единственным числом, так и множественным, в зависимости от употребления. В единственном числе это прозвище одного человека, означающее «Синий Журавль». Во множественном — целая команда «Синих Журавлей», или попросту Стая. Журавли носили синие чаншанские халаты до колен из крученого шелка, рельефные и блестящие, с огромными белыми обшлагами, и серые брюки. Родом они были из Гонконга. Практиковали стиль ушу, созданный в Тибете, но в конце двадцатого века как-то попавший в Цзюлунь и там сильно изменившийся под влиянием местных школ. Китайские пропагандисты много кричали о его тибетских корнях — пытались сделать из этого пример благотворной культурной интеграции. Однако для самого лидера команды по прозвищу Лань Лу родным языком был кантонский, вторым — мандаринский. Да и ни в ком из Стаи, сколько ни всматривался, ничего тибетского Лакс не заметил. Стиль «журавлей» основывался на охватывающих движениях руками (наподобие журавлиных крыльев), под прикрытием которых наносились резкие точечные удары, вроде тех, какими журавль пронзает и накалывает на клюв лягушек и прочую мелкую добычу. При удачном попадании в нервный центр такой удар, даже несильный, может вызвать ошеломляющую боль и надолго вывести противника из строя.

Лакс прекрасно понимал, насколько эффективна такая система боя в казарме. Много часов он изучал это место в очках дополненной реальности. Казарма тесная, с низким потолком — не лучшее место для длинного шеста. У Лань Лу здесь есть все шансы сблизиться с врагом и начать бой врукопашную, в котором они получат преимущество.

Нельзя сказать, что бойцы гатки совсем не умеют хватать противника. А в кабадди схватить нападающего — уже половина победы. Но в тренировочном бою или спортивной игре всегда действуют определенные правила, и одно из них — не целить в нервные центры. Так что в мышечной памяти Лакса и его команды не было навыков подобной обороны. А в разгар боя, когда по мозгам шарашит адреналин, полагаться можно только на мышечную память.

Лакс размышлял целых шестьдесят секунд, прежде чем придумал план атаки. План был прост, даже очевиден; но чем больше он рылся в исторических источниках, исследуя тактику своих предков в Пенджабе, тем более убеждался, что в девяноста процентах случаев простое и очевидное берет верх над излишне замысловатым.

— Поиграем в кабадди, — сказал он и добавил: — Какое-то время.

Мраморный карьер

К своему новому жилищу и обратно Руфус ездил по Новой Мраморной дороге: после того как он первый раз проехал по ней из конца в конец, убрал на обочину несколько валунов и засыпал гравием крупные ямы, она сделалась вполне проходима даже для обычных легковушек. Дорога шла параллельно тому, что теоретически было руслом реки, — Т. Р., пожалуй, назвал бы его «стохастической рекой». В верхнем своем течении, за милю от карьера, «река» была суха и безжизненна, как и любая другая часть пустыни Чиуауа. Дальше в нее впадали еще несколько таких же арройо [587] . Здесь «река» протекала по впадине, в которой, происходи дело в любой другой части света, давно образовалось бы озерцо или хотя бы болото. Но в Чиуауа на этом месте росла лишь полоска чахлой пожелтелой травки, должно быть, добывающей воду откуда-то из недр земли. С травой соседствовали кактусы и другие подобные растения. В нескольких глубоких расселинах изредка и вправду попадалась стоячая вода, особенно теперь, когда сентябрь уступал дорогу октябрю и в пустыне становилось холоднее.

587

Сухое русло реки (исп.).

Единственная проблема жизни в карьере состояла в том, что ни одна служба доставки не повезла бы сюда товары, так что почти каждый день Руфусу приходилось гонять машину в Полуденный. Однажды утром — он как раз проезжал мимо травяной полосы на обочине — дорогу ему пересекли две лошади, мчащиеся галопом. Все произошло очень быстро, но он мог бы поклясться, что у одной лошади бок в крови.

Руфус притормозил и вышел оглядеться. В самом деле, в пыли рядом со следами колес виднелись капли крови и следы неподкованных копыт. Разумеется, неподкованных: бегать по прерии без присмотра в этих краях могут только мустанги.

А затем до Руфуса донесся очень знакомый звук: визг дикой свиньи, всего в какой-нибудь сотне футов.

Пригорок перед ним загораживал обзор; но Руфус залез в кузов своего пикапа и оттуда увидел, как еще один конь отбивается от какого-то низкорослого врага, мелькающего сквозь траву и колючий кустарник. Руфус сразу все понял.

Он прыгнул в кабину и, съехав с дороги, поднялся на пригорок. Затем выхватил из-за сиденья винтовку, снова залез в кузов и зарядил. Отсюда ему был хорошо виден дикий кабан, что кружил вокруг мустанга и старался вонзить клыки ему в ногу. Мустанг пятился и бил по врагу передними ногами или, развернувшись, лягал задними. Оба зверя были забрызганы грязью. Нетрудно было догадаться, что идет спор за источник воды. Должно быть, лошади пришли попить к одной из канав со стоячей водой, где уже обосновался кабан.

Звери явно дрались уже долго, оба устали. Время от времени останавливались и просто смотрели друг на друга. В одну из таких передышек Руфус выпустил кабану в сердце патрон 30-го калибра, и тот повалился, словно один из булыжников, что иногда с грохотом слетали со стены каньона.

Можно было ожидать, что при звуке выстрела мустанг стрелой помчится наутек. Нет: он вздрогнул, но не тронулся с места. Внимательно оглядев его через прицел, Руфус обнаружил, что это холощеный жеребец. Крайне странно для мустанга: как правило, дикие звери в прерии не делают друг другу хирургических операций. Более того, с шеи у коня свисал недоуздок. Старый, грязный, оборванный. Вот это уже нехорошо: он может за что-то зацепиться и обречь животное на долгую мучительную смерть.