Веселие Руси. XX век

Как известно, каждый алкогольный напиток обладает особым действием на человеческий организм. Чем выше качество напитка, тем меньше в нем содержание сивушных масел, альдегидов, азотной кислоты, эфира или даже метила – всего того, что в разных комбинациях можно было встретить в крепких напитках в начале века. Как доказал Д.И. Менделеев, картофельный этиловый спирт вызывает у человека агрессивность, ведет к непредсказуемым, неконтролируемым брутальным действиям, в то время как зерновой и особенно ржаной спирт вызывает всего лишь сонливость и временное оглупление. Учитывая, что наиболее доступной была «ханжа», самодельно изготовлявшаяся из спиртовых отбросов и разбавлявшаяся всем, что только могло попасть под руку, воздействие каждой новой бутылки на организм человека было совершенно непредсказуемо. Вводя «сухой закон», противоречивший физиологическим, культурным и социальным потребностям российских граждан, правительство толкало людей на подпольное производство и употребление алкоголя, который по своему химическому составу был чистой отравой, приводил к психофизическим нарушениям в организме, порой необратимым. В этой связи рассмотренные случаи можно изучать не только в контексте алкоголизации и падения нравов населения в период революционного кризиса, но и как примеры психических заболеваний, вызванных напитками с целым букетом неожиданных химических соединений, опасных для внутреннего применения.

Таким образом, как ни старалось правительство ужесточением правил «сухой жизни» ограничить пьянство, оно со все нарастающей быстротой распространялось по стране, являясь одним из зримых признаков революционного кризиса 1917 года.

Досуг и выпивка

«Сухой закон» не мог уничтожить сложившихся привычек проведения досуга. К примеру, большую роль играли рестораны. Кавалеры приглашали туда своих дам, деловые люди в неофициальной обстановке обсуждали будущие сделки, собравшиеся вместе старые друзья предавались воспоминаниям. И в любом случае бутылочка вина, коньяка или просто русской водки румянила лица, помогала установить между собеседниками особую душевную близость. Даже разразившаяся революция не смогла нарушить эту традицию.

В первые мартовские дни, когда возобновилось трамвайное движение, люди постепенно стали возвращаться к своим будничным заботам, но не утратили еще недавнего воодушевления и уличные митинги стали перетекать в уютные пространства недорогих трактиров и чайных. Один корреспондент описал царившую там атмосферу: «Шумно и весело сейчас в московских трактирах и чайных. Серые солдатские шинели заполнили все столики, все уголки заведений. Ведутся оживленные, нескончаемые разговоры о новой жизни. У всех настроение бодрое, веселое» [342] .

342

Московский листок. 1917. 5 марта. С. 3.

Тем не менее созданная милиция, немалую часть которой составляло студенчество, с первых дней революции предприняла «кавалерийскую атаку» на заведения, в которых мог продаваться алкоголь. Газеты сообщали: «революционные дружины обходят чайные, кофейные, шашлычные и прочие кабаки. Отбирают водку и суррогаты и уничтожают их» [343] . Так в первые дни революции зарождалась неприязнь населения к новым органам власти.

Однако граждане давно привыкли к тому, что мероприятия властей редко соответствуют желаниям большинства населения. Привычка приспосабливаться, находить лазейки стала частью общественной психологии. Юридический запрет воспринимался лишь как барьер на пути наездника-спортсмена, квалификационный уровень и последующие лавры которого зависели от того, насколько легко он сможет этот барьер преодолеть. Поэтому такие строчки из городского фольклора встречали понимание и сочувствие граждан:

343

Газета-копейка. 1917. 3 марта. С. 3.

Привыкло население винишко выпивать. Явилось настроение привычек не лишать. С решением отличным давно сжились у нас. Вдруг с мерами привычными не то на этот раз. В борьбе с вином нет резвости, расставшися с винцом, бороться против трезвости — решили мы пивцом [344] .

Владельцы ресторанов понимали, что желания клиентов – превыше всего, даже закона, поэтому по-прежнему в отдельных кабинетах раздавались выстрелы шампанского, появлялись цыгане. Да и в общем зале можно было заказать бутылочку коньяка. Правда, цены на алкоголь подскочили, но обывателей, не желавших отказывать себе в давнишних привычках, это не останавливало. Возмущались, но пить продолжали. 18 июля московский служащий Н.П. Окунев записал в своем дневнике: «Как-то на днях нужно было пойти в ресторан, по делам, так мы втроем заплатили 93 рубля и были не в «Метрополе» или «Эрмитаже», а у Мартьяныча. Съели там по куску белуги, по полтарелки супа с курицей, выпили по стакану кофе (бурда какая-то), еще одну бутылку портвейна и полбутылки коньяку… Я об вине упомянул для того, чтобы засвидетельствовать, что и с пришествием революции, и с устранением полиции пить еще на Руси можно, и взятки кто-то берет по-прежнему, только все это день ото дня дорожает. (За полбутылки коньяку, кажется, посчитали 43 рубля). Спирт через ловких людей можно достать рублей 40 за бутылку» [345] .

344

Московский звонарь. 1917. № 5. С. 3.

345

Окунев Н.П. Дневник москвича. М., 1997. Т. 1. С. 60.

Время от времени представители власти, знавшие об основных путях, по которым люди могли получить заветную бутылку любимого напитка, производили облавы. От них не были застрахованы ни мелкие забегаловки и чайные, ни рестораны высшего класса. В мае в Москве произошла громкая история – был закрыт известный и пользовавшийся большой популярностью среди москвичей ресторан 1-го разряда «Марс». Сам начальник московской милиции А.М. Никитин издал предписание о решительной борьбе с тайной продажей вина в московских ресторанах. В соответствии с ним инспектор милиции 1-го отдела В. Марц произвел обыск, при котором в отдельном кабинете ресторана было обнаружено поданное в кувшине шампанское, а на столике в общем зале у одного из посетителей бутылка с суррогатным спиртом. При осмотре двора у кухни ресторана нашли две спрятанные бутылки с остатками водки и разбитые бутылки с коньяком и портвейном [346] .

346

Московский листок. 1917. 18 мая. С. 3.

Но закрыть все рестораны было невозможно. Поэтому тайная продажа спиртных напитков продолжалась. И пить продолжали, как прежде. Хотя милиция (вопросами распространения наркотиков, тайной продажи водки чаще всего интересовались милиционеры-студенты, создававшие для этого даже особые «летучие отряды») проявляла большую изобретательность. Осматривали не только сами рестораны и трактиры, но и устраивали обыски в домах их владельцев, не ленились залезть на заснеженную крышу – излюбленное трактирщиками место для хранения коньяка [347] .

347

Газета-копейка. 1917. 11 марта. С. 4.

Самой скандальной известностью в Петрограде пользовалось кафе «Ампир» на Садовой улице. Если милиции необходимо было найти какого-нибудь «дельца», первым делом заходили сюда. Здесь же можно было задержать торговцев кокаином, рецептами на спирт и прочий алкоголь. «Ампир» на протяжении революции оставался постоянным героем питерской криминальной хроники.

Участившиеся обыски ресторанов и кафе не позволяли обывателям расслабиться и предаться удовольствию от беседы со спутниками или спутницами, от кушания деликатесов, выпивки вина и пр. Поэтому представители высшего света, культурной богемы предпочитали устраивать застолья в меблированных комнатах или специально снимали для этого квартиры. Более предприимчивые в арендуемых квартирах устраивали нечто вроде частного дома свиданий. Сюда можно было прийти, вкусно и сытно поесть и попить, поиграть в карты и даже провести время с девушкой, выбрав ее предварительно из специального фотоальбома. Но милиция добиралась и до таких квартир. В мае подобный притон, скрывавшийся под вывеской «Институт красоты», был обнаружен в Петрограде в доме № 23 по Загородному проспекту [348] .

348

Петроградский листок. 1917. 2 мая. С. 5.

Таким образом, ни на улице, ни в трактире, ни в ресторане, ни в частной квартире обывателям нельзя было предаться безобидным слабостям жизни – опустошить в приятной компании бутылочку-другую. «Культурно посидеть» стало практически негде. Зато по улицам продолжали разгуливать пьяные вдрызг солдаты, милиционеры и прочие хозяева революционной жизни.

Осень: улица и «ханжа»

Общество находилось в состоянии глубокой депрессии. Правительство проводило «разгрузку» Петрограда, эвакуируя культурные ценности. После падения Риги 21 августа многие обыватели размышляли: «Ведь теперь уже ясно, что моральное разложение наших войск непоправимо, и, значит, они не спасут родные земли от дальнейшего вторжения неприятеля… Ну, отдадим Петроград, Одессу, Киев, а потом что же? Образовать «Московскую» республику и тогда только просить Вильгельма, чтобы он пощадил нас, сирот и убогих!» [349] . Представители художественной интеллигенции, творческих профессий, пребывали в апатии. А. Бенуа в этот период записал: «Сейчас положительно не до искусства, когда речь идет просто о жизни. Лежа на одре тяжкой болезни, можно еще, пожалуй, заботиться о том, чтобы закрепить на случай печального исхода свои драгоценности за наследниками… Но трудно, пребывая в муках и страданиях, самому наслаждаться» [350] . Даже те, кто никогда не пытался «решать» проблемы с помощью бутылки, теперь обращались к ней.

349

Окунев Н.П. Дневник москвича. М., 1997. I том. С. 72.

350

Цит по: Лапшин В.П. Художественная жизнь Москвы и Петрограда в 1917 году. М., 1983. С. 162.

В фольклоре возросшее пьянство объясняли серьезным санитарным кризисом, поразившим города. Количество отравлений и случаев дизентерии летом-осенью достигло размеров эпидемии. В этой связи и появился стишок под названием «Страхи» с примечанием «В Москве ждут эпидемий»:

…Теперь избегну стонов; Чего ж я думал, коль Убьет всех вибрионов Лишь чистый алкоголь! Решеньем превосходным Обрадован был я И с жажды вот сегодня Напился как свинья. И крупно веселился, И весело я пел… Ну что ж, пускай… напился, Зато не заболел [351] .

351

Московский звонарь. 1917. № 1. С. 2.

Однако безответственно-веселое отношение к пьянству, в принципе свойственное русскому человеку, осенью 1917 года встречалось все реже. В Михайловском театре во время представления пьесы Островского «Грех да беда…» произошел скандал. В литерной ложе 1-го яруса сидела компания, у всех на виду пила лимонад, разбавленный спиртом, и делала громкие замечания в адрес игравших артистов. Один из компании, субъект в солдатской форме, дошел до того, что положил ноги на барьер. Возмущенная публика требовала вывести пьяных скандалистов из театра. В ответ из литерной ложи раздалось улюлюканье и горделивое пьяное мычание: «Посмотрим, кто смеет меня вывести, я член исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. У меня мандат!» [352]

352

Театр и искусство. 1917. 8 октября. № 41. С. 718.