Веселыми и светлыми глазами
Шрифт:
«Немка» уже успела взять себя в руки. Серьезная, собранная, она окинула взором присутствующих и сказала:
— Запишите, пожалуйста, задание на следующий раз. Страница тридцать два. Стихотворение «Дер винтер» выучить наизусть… А сейчас я вам почитаю. Чтоб вы почувствовали, как великолепно звучит этот прекрасный немецкий язык, язык, на котором разговаривали величайшие ученые и писатели, композиторы, поэты, философы, такие великие люди, как Шиллер, Гете, Бетховен, Энгельс и Карл Маркс. Это был их родной язык.
Этот язык знали Тургенев и Толстой. Им владел Владимир Ильич Ленин.
Она
— Да нам в столовую надо идти, на дежурство, — прошептал Филька.
— Кому?
— Мне, Егорову и вот Вальке.
— Отпустите, пожалуйста, их, — тоже шепотом попросила Малявка прервавшую чтение и повернувшуюся к ним «немку». — Им в столовую.
Филька и Валька тотчас проворно выскочили.
— А Егорова сегодня нет, — подсказал кто-то.
— Я вместо него, — поднялся Аристид.
«Немка» кивнула, разрешая им выйти. Малявка тоже встала.
— Я вас попрошу, зайдите, пожалуйста, ко мне после урока.
13
В столовой дежурили поочередно ежедневно по нескольку человек из тех, кто получал дополнительное питание. Дежурные должны были минут за десять — пятнадцать до начала большой перемены получить из раздаточного окна на кухне сразу на всех то, что полагалось на обед, расставить на столе, приготовить вилки и ложки, разложить хлеб. А затем, когда прозвенит звонок и когда оголтелая толпа примчится к столовке, построить своих ребят и всех разом запустить в зал. Опаздывающих здесь не должно быть. Да их и не бывало. Уж что-что, а вот вовремя прибежать на обед, это почему-то успевали все.
Когда дежурные по пятому «б» пришли в столовую, здесь уже во всю «работали» ребята из пятого «а». Выстроившись в цепочку от раздаточного окна до длинного, как в солдатских казармах, наспех сколоченного стола, они передавали по рукам алюминиевые солдатские миски с супом, отсчитывая количество переданных.
— Три, — на мгновение мелькнув в окне, считала краснолицая распаренная повариха-раздатчица, передавая очередную миску.
— Три, — хором повторяли за ней мальчишки.
— Четыре!
— Четыре!
Но так продолжалось обычно только до счета «пять». А после этого все несколько менялось.
— Семь! — по-прежнему громко выкрикивала раздатчица.
— Шесть! — откликались ей.
— Восемь!
— Семь!
— Девять!
— Восемь! Шесть! Семь!
Все это делалось в тщетной надежде на то, что раздатчица собьется в счете и удастся «закосить» одну лишнюю порцию супа. Однако если это и случалось, то очень редко.
Вот и сейчас слышалось, как выкрикивали в этой своеобразной игре:
— Шестнадцать!
— Пятнадцать!
— Семнадцать!
— Тринадцать!
А вся компашка из пятого «б» стояла и ждала, ревниво следя, получится что-нибудь у их предшественников или нет.
— Э, пацаны, пацаны! А что я видел! — тормошил Вальку и Аристида возбужденный и озадаченный Филька. И он рассказал про чертежик, который подметил у «немки». — Откуда он у нее?
— Может, Малявка дала, — предположил Валька.
— Да нет, почерк не ее. А потом, откуда же она знала, что Егорова сегодня не будет,
если он только вчера вечером ногу вывихнул? И ты тоже не знал.— Я? — удивился Валька. — А при чем здесь я?
Но здесь их окликнули, подошла очередь, и они побежали к раздаточному окну.
Кто бы ни дежурил, а Филька неизменно первым стоял у окна. Принимая тарелки, он выкрикивал счет, а за ним повторяли уже все остальные.
— Восемь, — где-то еще у плиты произносила раздатчица, звякая черпаком.
— Семь!
— Девять.
— Восемь! — помогая дежурным, хором вопили из коридора. Это из какого-то класса отпустили пораньше, до звонка, и теперь они табунились возле дверей, заглядывали в столовую. Их предупреждай не предупреждай закрыть дверь, все равно не закроют, потому что всем интересно посмотреть, удастся «смухлевать» пятибэшникам или нет. И харчем так пахнет!..
— Десять!
— Девять!.. Восемь!..
Но у Фильки был еще и свой прием. Иногда он специально пропускал счет, молчал некоторое время. Молчали и остальные. И вот, как ни странно, именно это-то молчание чаще всего и путало в счете раздатчицу. Правда, на этот раз и такой прием не помог.
Лишь умолк Филька, как из коридора позвали.
— Соколов, Соколов, тебя «немка» ищет.
— Пусть, — отмахнулся Аристид.
— Она просила тебя прийти.
— Наплевать. Скажите, что я отказался.
После большой перемены пятый «б» отпустили, домой, не было двух последних уроков, заболела «ботаничка».
14
Она очень волновалась сейчас. То, что Аристид отказался прийти к ней… Это уже подло!.. Перед дверями кабинета она поправила волосы, одернула кофту, ей нужна была какая-то пауза, чтобы собраться… Ай, была не была!.. Все равно теперь!..
И вошла.
Софья Петровна стояла возле окна, зажав в кулаке трубку. Будто раздавив ее там, — из кулака струился дым. Она была задумчива, даже не взглянув на вошедшую, трубкой указала на стул: «Садитесь».
И она села. На самый краешек, будто готовясь вскочить и бежать. Она напряжена была, как сжатая пружина, которую чуть отпусти и вылетит за дверь.
— Выпейте чаю, — предложила Софья Петровна. — Вот таблетка сахарина.
— Нет, благодарю.
Покусывала губы.
Софье Петровне тоже, очевидно, нелегко было говорить. С каким-то раздражением она сунула на стол трубку.
— Что же вы не придете, не пожалуетесь? — вроде бы с упреком спросила она. — Пришли бы, сказали.
— О чем?..
Софья Петровна досадливо пожала плечами.
— Мне не на что жаловаться. — Она сразу вспыхнула, застеснявшись своей такой наивной и прозрачной лжи.
— Да, я понимаю, — сказала Софья Петровна, вроде бы и не расслышав ее. — Я сама такая же. Такой дурацкий характер. А иногда, наверное, просто надо бы ткнуться кому-нибудь лицом в жилетку и поплакать, и легче будет. Но, черт возьми, я тоже не умею!.. И по-бабьи я с вами поговорить не могу.
А потому слушайте, что я вам скажу. Я тоже не знаю, что делать. И наверное, ничем не смогу вам помочь. Ни у кого, ни у меня, хотя я отдала школе тридцать лет, ни у кого другого не было подобного опыта. Никто не скажет, как поступить.