Весна, которой нам не хватит

– Тем не менее, мальёк Сиора…

– Был гениальным, но вздорным стариканом, который имел деньги и имя, и мог сходить с ума, как ему заблагорассудится. Например, он выявил жабью чуму – представляете? Не спрашивайте, что это такое, я не знаю подробностей. Но он вот выявил, потратил на это, кажется, полгода жизни – крайне важное исследование! И как лечить некоторые скверные хвори – тоже. Но он финансировал себя сам.

– Его вдова говорила, что после его смерти все его достижения были изъяты.

– Совершенно верно. Знание – это оружие. И скверные – это оружие. Могущественное орудие-сюрприз. Стреляет неизвестно какими ядрами в неизвестном направлении. Взяли бы вы такое на поле боя? Позволили бы завладеть им противнику? О, нет. Я бы запер его в бункере до «лучших времен», чтобы когда-нибудь потом разобраться, или вообще уничтожил. С этими «лучшими временами» есть одна проблема: они обычно никогда не наступают.

– И всё же…

– Да, останавливайте меня. Так вот, есть отдел научной магицины, а есть специальный отдел контроля над скверными. Это две разные организации. И хотя иногда у них общие подопечные, они крайне не любят друг друга. Впрочем, отдел контроля не любит сам себя, – Трошич утробно рассмеялся. – Никто его не любит, и они никого, даже полицию. Тамошние сотрудники – те ещё упыри. У них есть свой маленький личный научный отдел, занимающийся строго засекреченной деятельностью. Впрочем, легко догадаться, какой: контролем. Им не надо лечить скверных. Им надо контролировать их. Властвовать над ними.

– Не понимаю, – искренне сказала я, чувствуя, как от многословного сенатора начинает болеть голова.

– Ладно, неважно, – снова снисходительно улыбнулся сенатор. – У вас совершили убийство. Кто этим занимается? Обычная полиция. Отдел по контролю скверных узнает, что произошло убийство их человека, разумеется. Но по факту о том, что это их человек, они не могут сказать, потому что не хотят утечки информации о скверных среди нас – представляете, какая паника поднимется? Кстати, страх – ещё один инструмент контроля.

– Поэтому они говорят о том, что подозревают об участии скверных и посылают своего человека, и вообще законно вмешиваются в ход расследования, – озарило меня. – Хотя на самом деле их интересует жертва, а не убийца.

– Примерно так, да.

– Скверных, таких, как мой преподаватель, много?

– Об этом не знаю даже я. По закону отдел контроля подчиняется только Верховному сенатору, а я являюсь им лишь номинально, для порядка. Впрочем, мог бы и выяснить, вот только зачем? Я не боюсь скверных, малье Хортенс. Думаю, таких очень мало.

– Но зачем? – сказала я. – Зачем они его вот так выпустили? И почему только его? Чтобы следить?

– За кем? – приподнял брови сенатор. – Я думаю, скверный среди обычных людей – такой же эксперимент, как и прочие. Научный подотдел отдела контроля постоянно экспериментирует на людях. Однако Айвана прогрессивная страна, у нас республика, у нас всё прекрасно, у нас, говорят, отменяют смертную казнь со следующего года, мы входим в Совет благого мира наряду с пятью другими гуманными и прогрессивными странами. И вот такое маленькое чернильное пятно: у нас берут детей, пусть и альтернативно одарённых, и вкалывают им разную дрянь. Половина этих детей умирает сразу же. Ещё четверть получает множество побочных эффектов. И примерно четверть остаётся в живых. Я предполагаю – только предполагаю! – что этот ваш преподаватель был участником такого научного эксперимента.

– Но его дар сохранился, – пробормотала я.

– А какой у него был дар?

– Он превращал воду в кислоту… или что-то вроде этого.

– Не так уж и опасно, верно?

– Но есть множество скверных, которые тоже одарены совсем безобидными дарами! – я подумала о Ноэль, о Лажене.

– А отдел контроля берёт одного и контролирует, без особого риска, – мальёк Трошич отставил пустую кружку не без сожаления. – Я просто предполагаю, что… ну, допустим, вашему Симптаку был вколот некий яд. Если он не будет приходить за противоядием каждую неделю, то умрёт. Если он выкинет какой-то фортель – то же самое.

– Если он не сделает то, что от него требуют…

– Верно. И мы имеем совершенно послушного нам скверного, которого мы благородно отпустили жить своей свободной жизнью.

– Скверного, который не может иметь детей…

– Ну, не стоит валить всё в одну кучу. Уверен, что наши дорогие контролёры занимаются и селекцией. Скрещивают потихоньку подопытных скверных между собой, – хмыкнул Трошич. – Вот с благоодарёнными добровольцами, боюсь, беда. Они ж у нас сплошь благородного происхождения. Впрочем, тут только мои догадки и подозрения.

Меня передёрнуло.

– Простите, но это отвратительно. Они же… люди!

– Согласен, но кое-кто закрывает на это глаза, а я, пытающийся этому противодействовать, для многих – шут. И не больше. Но с другой стороны, тему скверных и не замалчивают окончательно. О ней так интересно спорить! Не то что о пенсиях для слуг и правах женщин, верно?

Я отвела глаза. Это было похоже на правду.

– Но почему тогда этот контроль осуществляется не над всеми скверными? Зачем нужны эти жуткие приюты и прочее?

– Ну, милая, тут тоже всё не просто. Побочные эффекты – это раз. Дороговизна подобных средств – это два. Неизученность – это три. Для науки двадцать лет – не тот срок, чтобы выявить все следствия-последствия, а ведь подобные исследования начались не так уж давно. А кроме того…

Он вдруг взял меня за руку. Погладил – жест был каким-то двусмысленным. Конечно, я не думала, что сенатор, по возрасту годящийся мне в дедушки, будет грязно приставать, однако и невинно-отцовского в этом прикосновении было мало.

– Вы так милы. Ох уж это очарование пылкой горячей юности… Может быть, вы повлияете на Армаля Гийома, а через него смягчите и каменное сердце его дядюшки? Я его смягчить не смог, – снова этот дребезжащий смех.

– Вы сказали «кроме того»… – руку я осторожно высвободила. Для верности сложила на колени.

– Кроме того скверный скверному рознь, – неожиданно заключил сенатор и поднялся. – Прошу меня простить, малье. Дела.

…я посидела в кафе ещё немного, глядя в окно. Четверг. Уже четверг, а Эймери всё нет. И, сказать по правде, окружающий мир нравился мне всё меньше и меньше.

***

– Малье Флорис, вас вызывают к директору! – с почтительным поклоном произнесла служанка, на лицо совершенно мне не знакомая. Я настолько глубоко закопалась в собственные печальные мысли, и с первого раза не поняла, что вообще происходит, кто я, где я и какой сейчас день. Поморгала – после почти бессонной ночи глаза горели так, словно в них щедро насыпали песку.

Утро, первая лекция, медитативная концентрация. Студенты в большинстве своём мирно дремали: у Мардж глаза были совершенно стеклянные, у Беренис в уголке рта предательски поблёскивала тоненькая ниточка слюны, Леа едва не касалась лбом столешницы, и только Олви героически шевелила губами, а пальцами перебирала бусинки на браслете: обычном, не помолвочном. Преподавательница, строгая и немногословная малье, недовольно смотрела на стоящую в дверях служанку, явно смутившуюся и повторяющую раза в два тише: