Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа
Шрифт:
— Интересно, что же ожидало меня? — холодно осведомился Гай.
— Ничего, — Тьерри сделал неопределённый жест рукой. — Рамон и отец единодушно отнесли вас к тем людям, которых, к сожалению, очень трудно уговорить и почти невозможно купить. Вас бы прикончили в первую очередь — в назидание остальным.
— Благодарю, — сэр Гисборн преувеличенно вежливо поклонился.
— Итак, вы на время ослабили внимание моего взбалмошного старшего братца, однако за вами по-прежнему присматривали. Когда вы улизнули с памятной вечеринки, дабы перемолвиться парой слов с Хайме, Рамону немедленно стало об этом известно. Он решил не рисковать понапрасну — наш младшенький, любитель копаться в чужих секретах, мог сболтнуть лишнего. Вдобавок, его уже много лет грызло подозрение, что отец благосклонен к Хайме, нежели к нему. Да, Рамон — первенец в семье, сын от первого брака, но Хайме тоже в своём роде первенец и его мать, сеньору да Хименес, отец жаловал больше, нежели мадам Беатрис…
Молодой человек замолчал, и Гай понял, что каменная броня спокойствия,
— Рамону не составило труда уйти с quodlibet, подняться на верхнюю галерею донжона и затаиться там, слушая ваш разговор. Он знал, что Хайме пойдёт наверх, а, возможно, сам окликнул его. Дальнейшие заняло сущие мгновения, после чего он спихнул труп вниз и преспокойно удалился, а спустя некоторое время, когда гости начали расходиться, отправился на поиски Хайме и нашёл его там, где рассчитывал. Он отлично сознавал, что делает, но потом… Настало полнолуние, а с ним — моя очередь беспокоиться. Я вытащил его на эту дурацкую соколиную охоту — подальше от замка и вас. Вообще-то я надеялся, что вы воспользуетесь ситуацией и догадаетесь улизнуть из Ренна, но, мессир Гай, ваш буйный приятель рассудил по-своему… Удивительно, как он смог остаться в живых?..
— Вы увели Рамона, чтобы он без помех мог прикончить кого-нибудь? — мистрисс Уэстмор сумела произнести это с противоречивой смесью отвращения и сочувствия. Гая передёрнуло: теперь все недостающие части головоломки вставали на свои места. На скулах Тьерри появились белые пятна сдерживаемой ярости, однако голос его не дрогнул:
— Совершенно верно, мадам. Я проделываю это не в первый раз. Рамон в первую очередь наследник фамилии. Порой я ненавижу его, но не могу допустить, чтобы на него пало какое-либо подозрение. Возможно, он расплачивается за грехи наших предков… возможно, Господу угодно видеть его таким чудовищем, и тогда я начинаю испытывать ненависть к Создателю, уж простите. Рамон появился на свет обычным ребёнком, его все любили, а я просто преклонялся перед ним — ведь он был моим старшим братом. Но потом ему в руки попала Книга. Мы все её читали, не потому, что нас заставляли, а просто наступал день, ты заглядывал в библиотеку — на урок или поболтать с отцом Ансельмо — проходил вдоль полок, видел Её, брал, начинал читать и не мог остановиться, пока не переворачивал последнюю страницу. Она что-то сделала со всеми нами — с отцом, с Рамоном, со мной и даже с Бланкой, хотя она ещё ребёнок. У Рамона, если так можно выразиться, в голове завелись черви. Его волновала только одна вещь: наше происхождение, эта проклятая кровь Меровингов, древняя, загадочная и до сих пор живая. Он перерыл всю библиотеку, заставил отца вскрыть замурованные входы в подвалы, где сохранились языческие капища. Мне казалось, он разыскивает нечто, давно утерянное, но жизненно важное для нашего рода, и поначалу я старался ему помогать. А он уходил от меня, от всех нас, всё дальше и дальше, в избранную им темноту. Четыре года назад он женился, мы надеялись — он изменится, бросит свою возню с пергаментами, однако всё пошло ещё хуже. Мадам Идуанна и её брат, они вцепились в него, как клещ в лошадиную шкуру, побуждая искать, не останавливаться, твердя, что он сумеет, добьётся своего и поднимется выше всех… Однажды он уехал в долину — якобы охотиться на оленей. Когда он вернулся, его руки были в крови, он смеялся и говорил мне, насколько, оказывается, легко и просто нарушать любые заповеди. Он отказался от Бога — от любого бога. С тех пор он обречён убивать — каждая смерть хоть на миг зажигает ослепительный свет в той тьме, по дорогам которой он бредёт неведомо куда, выхватывает из темноты окружающие его предметы и лица, напоминает ему, что он пока ещё человек и когда-нибудь ему придётся ответить за всё. Он всё больше становится похож на бешеную собаку — в душе её можно пожалеть, ибо за ней нет никакой вины, но на деле лучше её убить, пока она не искусала кого-нибудь ещё. Именно это я и прошу вас сделать. Вы уже решились начать охоту, а любые традиции запрещают оставлять зверя недобитым.
«Я ослышался, — рассеянно подумал Гай. Посмотрел на Изабель, увидел на её лице плохо скрываемый испуг, и обречённо понял — даже приглушённый выпивкой, слух не собирается его подводить. — Боже правый, что происходит вокруг?»
— Вы… — с трудом выдохнул он. — Вы серьёзно?
— У меня как-то не сложилось привычки шутить подобными вещами, — Тьерри наклонился вперёд, в упор смотря на Гая прищуренными глазами, настолько тёмными, что они казались лишёнными зрачков, и быстро, яростно заговорил: — Мой старший брат, если называть вещи своими именами — тот самый «волкодлак из Редэ», которого вот уже почти три года тщетно разыскивают по всем окрестностям. На его совести поболее двух десятков жизней ни в чём не повинных людей, в основном молодых девушек и парнишек из деревень. И примерно столько же ставших жертвами необъявленной войны против тех, кто представляет Бога на этой земле. Я не хочу выяснять причины, по которым он поступает так, как поступает, хотя понимаю — это своего рода сумасшествие. Очень опасное. Рамон как-то обмолвился, что убийство беззащитного и смертный
ужас жертвы могут доставлять удовольствие и… простите, монна Изабель, возбуждать мужскую страсть. Он говорил это отвлечённо, не упоминая, самого себя, однако я понял — Рамон попытался исповедоваться мне. Как брату. Я сделал вид, что не понял его излияний. Но запомнил.— Ужасно, — выдохнул Гай, — Я слышал о людях подверженных подобному безумию. Считается, будто они обуяны… дьяволом.
— Путь так. — спокойно согласился Тьерри, — Нам, обитателям Редэ к незримому присутствию Rex Mundi [36] не привыкать. Однако я всё равно не желаю, чтобы Рамона забрали в Алье, держали там в подвале на цепи, вымачивали в святой воде и изгоняли из него несуществующих бесов. Вы меня понимаете?
Сэр Гисборн и Изабель молча кивнули, не решаясь произнести ни единого звука.
36
Rex Mundi (лат.) — Князь Мира. Одно из имён сатаны у катаров, считавших дьявола абсолютным повелителем материального мира.
— Можете называть меня расчётливой сволочью и братоубийцей, но дальше так продолжаться не может. Рано или поздно он попадётся, вернее, уже попался — вашему приятелю, этому жуткому каледонцу, так умело изображавшему туповатого наёмника. Теперь вас не выпустят за ворота, даже если вы будете предлагать в уплату за свою свободу все секреты королевства Английского. Вы слишком любопытны и слишком много знаете. Рамон вкупе с папенькой выбьют из вас всё, что им необходимо, а потом… — он не закончил, и тут Гая словно что-то потянуло за язык:
— Мессир Тьерри, простите, вам знакомо такое имя — де Гонтар?
— Что? — Тьерри вскинулся и подозрительно наклонил голову.
— Мессир де Гонтар, — отчётливо повторил Гай, подталкиваемый неведомой силой, и, вспомнив непонятные слова, брошенные утром Франческо, вкупе с рассказом библиотекаря, добавил: — Он сделал вашего брата… таким? Вывел его на дороги тьмы, пообещав, что в конце он отыщет давно потерянное сокровище? Да?
Вместо ответа Тьерри де Транкавель дотянулся до ближайшего кувшина, встряхнул его, проверяя, осталось внутри что-нибудь или нет, торопливыми глотками осушил до дна, и еле слышно пробормотал:
— Он отправил Рамона преследовать призраков своих неосуществлённых желаний — призраков знаний, силы и власти. Он обманул моего брата, не дал ему ничего, кроме страданий и разделённой души.
— Мы согласны, — сэр Гисборн успел выговорить это прежде, чем его опешивший разум зашёлся в истошных воплях. Изабель резко вскинула голову, два или три удара сердца растерянно взирая на него, точно на давнего знакомого, чьё имя вертелось на языке, не даваясь в руки. — Но, как вы понимаете, у нас есть условия.
— Нынешним же вечером или ночью я обеспечиваю ваш побег, — на лету подхватил ещё не высказанную мысль ноттингамца Тьерри. — К сожалению, вы не сможете забрать с собой всех лошадей, но незаметно вывести двух или трёх, думаю, нам по силам. И, разумеется, вы увезёте бумаги, причинившие нам всем столько неприятностей. Если отец вздумает послать за вами погоню, я постараюсь отговорить его. Но, полагаю, у него хватит забот и без вас.
— Остаётся только решить: кто, собственно, возьмёт на себя это дело?
Изабель, услышав незнакомый голос, взвилась, опрокинув тяжёлый табурет, Гай сам не заметил, как оказался на ногах, а не шелохнувшийся Тьерри, замысловато присвистнув, выговорил:
— Мой братец пребывает в глубокой уверенности, что прикончил вас вчера ночью, и, похоже, он недалёк от истины…
— Я упал, — хмуро буркнул шотландец. Похоже, громкий разговор в соседней комнате заставил его проснуться, не шумя, добраться до дверей и, как заподозрил Гай, не пропустить ни единого сказанного слова («А если он подслушивал с самого начала? — от этой догадки сэра Гисборна бросило в дрожь. — С того момента, когда явился де Гонтар?»). Ноттингамец вдруг вспомнил, что символом родины его компаньона служит чертополох, и характер Мак-Лауда во многом напоминал это растение, от колючек которого так просто не избавишься. Дугал еле удерживался на ногах, намертво вцепившись в дверной косяк, взгляд у него по-прежнему оставался несколько отсутствующим, однако первый же заданный им вопрос прозвучал вполне здраво. Как, впрочем, и следующая краткая речь, больше смахивающая на раздачу последних приказов перед битвой:
— Собираемся. Немедленно. Едва Рамон пронюхает, что мне повезло, нам конец. Они не станут ждать монахов, опасаясь, что мы сумеем выбраться из крепости и непременно проболтаемся, — он едва ли не рявкнул на Гая, намеревавшегося оторвать напарника от дверного косяка и хотя бы усадить, с досадой спросив: — Где Френсис, чтоб ему пусто было? И куда вы дели моё барахло?
— Сожгли, — виновато признался Гай. — Оно больше никуда не годилось. Фибулу я сохранил… — в его разум вдруг пробилась коротенькая мысль, чуть не заставившая его глупо захихикать: никто, исключая единственную здесь женщину, не заметил бросающегося в глаза обстоятельства — Мак-Лауд стоял, по пояс завернувшись в содранную с кровати простыню, на желтоватой ткани которой начали проступать размытые красные пятна от потревоженных ран. Мистрисс Изабель скромно отвела взгляд, но Гай всё-таки поймал мелькнувшее в слегка раскосых голубовато-зелёных глазах девушки весёлое восхищение, недовольно подумав: «И эта туда же… Что они все находят в этом типе, не понимаю?»