Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа
Шрифт:
Он вскарабкался обратно в седло — неловко и неуклюже, точно древний старик. Почудилось, что лошади косятся на него с недоумением и скрытым разочарованием, безмолвно ворча: «Мы-то надеялись, что ты, человек, додумаешься, как нам попасть домой, в привычный мир с зелёной травкой и солнцем, но ты даже на это не способен!»
Треск костей, безжалостно перемалываемых лошадиными копытами в лёгкую пыль, казалось, зазвучал громче и приобрёл, если так можно выразиться, некую осмысленность. Франческо невольно вслушался, вскоре различив повторяемую на разные лады одну и ту же фразу: «Это ты виноват. Из-за тебя мы здесь. Ты мог бы спасти нас, а вместо этого предпочёл отойти в сторону. Ты виноват».
— Что я сделал не так? — тоскливо спросил Франческо, отстранено напомнив себе, чем закончился его предыдущий разговор с призрачными голосами, требовавшими открыть некую дверь. Тогда его спасло
«Они здесь, — обрадованно зашелестело вокруг. — Они остались с нами, чтобы никогда не воскреснуть. Ты виноват. Ты повернулся и ушёл, сказав, будто тебе не по силам эта ноша и ты не хочешь сломаться под её тяжестью».
— Какая ноша? Почему мои друзья здесь? Они умерли? — Франческо поймал себя на том, что говорит вслух, задавая вопросы несуществующим собеседникам, что, как известно, является наивернейшим признаком приближающегося безумия. — Почему их лишили надежды на спасение? В чём я совершил ошибку?
«Нас победили, — над пеплом равнины пронёсся короткий и еле заметный порыв ветра — первый за всё время пребывания незваного гостя с поверхности. — Последняя Битва состоялась и была проиграна, потому что ослабевшие людские души начали повторять то, чему их научил ты: «Это меня не касается». Ты мог бы научить людей смелости, но предпочёл отсиживаться в своём тихом углу».
— Я никого ничему не учил! — завопил Франческо. — Кто я такой, чтобы учить, если сам ничего не знаю?
Молчание. Глухие ритмичные удары шести пар опускающихся на землю копыт.
— Я никого ничему не учил, слышите? И не собираюсь этого делать! Я хочу выбраться отсюда, только и всего!
«Перестань нести чушь, — этот слегка раздражённый голос Франческо узнал сразу, и застыл с полуоткрытым ртом. Тихий, твёрдый голосок из невообразимой дали, голосок его «предчувствий» и смутных надежд на лучшее. — Какого ты обманываешь — самого себя? Последняя Битва ещё не состоялась, и наступит не скоро, но приготовлениям к ней не суждено прекратиться никогда».
— Но как мне быть? — он растерянно посмотрел на неподвижное небо, точно надеялся увидеть там ответ, начертанный огненными буквами. Голосок не отвечал, сказав всё, что считал нужным. Хор призраков тоже примолк. — Какую ношу я должен взять и куда её нести? Где я оступился? Эй, скажите хоть что-нибудь!
Застывшая, мёртвая тишина покинутого поля сражения. Ни единого звука, никакого движения, крохотные точки, ползущие из ниоткуда в никуда по навсегда опустевшему миру: три лошади и человек. Франческо никогда ещё не испытывал такого ошеломляющего одиночества — сколько он себя помнил, поблизости всегда находились люди, семья, родственники, дорожные попутчики… Он не умел быть один.
— Мне надлежит свершить нечто важное в этом мире, — выговорил он немеющим языком, и услышал тихий, жалобный звук — словно порвалась верхняя струна его виолы, самая тонкая и самая щемящая. Он подумал о чаше, наверняка оставшейся стоять на окне их комнаты в Ренне. Он хотел взять её с собой, но не смог: сначала потому, что не решился, потом — потому что не успел. Его попутчики, скорее всего, просто не обратили на неё внимания, и он не собирался обвинять их — вряд ли они разглядели бы в невзрачном деревянном кубке то, что померещилось ему, то могущество, которое он самоуверенно попытался разбудить. Чаша вернётся туда, откуда он её забрал — в крипту под часовней святой Магдалины. Вернётся, чтобы впредь не появляться на свет, теперь хозяева Ренна позаботятся об этом…
Призрачный звон повторился, став сильнее. Франческо устало огляделся — может, ему приготовили новый подвох?
Шагах в тридцати от него вспыхнуло блекло-желтоватое сияние, сквозь которое отчётливо просматривались два стоящих рядом человеческих силуэта. По мере того, как свет мерк, фигуры приобретали отчётливость и осязаемость, становясь всё более и более узнаваемыми.
Изабель опять услышала раздающийся где-то поблизости тяжёлый топот.
По весьма приблизительным подсчётам, она прошагала уже не меньше лиги, и этот путь стал дорогой от холодного ужаса, сковывавшего мысли и движения толстой коркой льда, до всё возрастающего раздражения. С ней ничего не происходило. Она шла по коридору с угрожающе низким потолком, через тусклый свет и полумрак. Пятнадцать шагов — очередной факел, с подтёками смолы и чёрной полосой копоти на стене. Под ногами хлюпали лужицы стоячей воды, время от времени
она поднималась или спускалась по лестницами или открывала двери — одинаковые двери из тёмно-жёлтого дерева, укреплённые бронзовыми полосами, закрытые, но не запертые. Ручками на дверях служили латунные головы всевозможных хищных животных, сжимавших в зубах сплетённые из колючек кольца. Иногда ей казалось, будто она улавливает запахи — в основном раскалённого металла или застоявшейся воды, но раз повеяло цветущим лугом, или звуки — вскрики, попискивания, шлёпанье тяжёлых капель с потолка. В каком-то месте её настигло звучание далёкого хора, тянувшего низкое, перекатывающееся по бесконечным переходам «о-о-о», от которого чуть заметно подрагивали стены.Сначала она боялась. Потом ей надоело подпрыгивать при каждом шорохе, и она начала злиться. Раз уж она угодила сюда, это неспроста. Вокруг ничего не менялось — коридор, выложенный тёмно-серыми, плохо обработанными плитами, сочащаяся между швов вода, налёт блекло-зелёного мха на стыках между стенами и полом. Никто не бросался из темноты, не выл дурным голосом и не пытался пролезть сквозь стены.
Отыскать выход пока тоже не удалось.
Изабель остановилась на очередной развилке, посмотрела влево-вправо, и пожалела, что у неё не оказалось с собой ничего, чем она могла бы оставлять знаки на стенах. Вполне возможно, она уже давно бродит по кругу — полутёмные коридоры ничем не отличаются друг от друга. Можно, конечно, выцарапывать на замшелых стенах стрелки кинжалом, но жаль портить лезвие. Она уже сообразила, что угодила в какой-то огромный и запутанный лабиринт, попыталась вспомнить всё, что знала о подобных сооружениях, но додумалась только до одной полезной вещи — на каждом повороте сворачивала налево. Мысль, что лабиринт может вообще не иметь выхода, она старалась гнать, как только та осмеливалась показать свою чешуйчатую морду, распяленную в гнусной ухмылке. Она не впадёт в панику. Возможно, по сравнению с остальными ей ещё повезло — она всего лишь бродит по гигантской пустующей норе. Чутьё утверждало, что она по-прежнему находится глубоко под землёй, и Изабель не видела причин оспаривать его выводы. Она всего лишь хотела поскорее убраться отсюда и по возможности отыскать своих попутчиков.
Из левого коридора несло гнилью и прелыми листьями. Изабель принюхалась, недовольно скривилась, поколебалась, но всё же пошла вперёд, чуть пригнувшись и сжимая в руке кинжал с тонким, острым лезвием. Пока она использовала его только один раз, и то не по назначению — после некоторых размышлений отрезала подол собственного платья до колен, чтобы не мешался под ногами. Неровно обрезанные лоскуты тщательно обернула вокруг ладоней — не перчатки, но хоть какая-то защита.
«Мак-Лауд носит юбку, и ничего, никто над ним не смеётся, — угрюмо размышляла она, возясь с плотной тканью, не желавшей поддаваться стали. — Впрочем, только полный дурак рискнёт острить по поводу его одежды… или манеры разговаривать… или поведения… Чёрт, я бы не отказалась от пары штанов — наплевать на приличия, зато бегать удобно».
Бегать, как упрямо подсказывало её сердце, придётся ещё много.
— Из огня да в полымя, — вслух проговорила Изабель, пытаясь хотя бы звуками собственного голоса разогнать осязаемо висящую вокруг хрупкую тишину. Кожаные сапожки еле слышно шлёпали по неровным плитам пола, она чувствовала, что натёрла мозоли на обеих ногах. Ещё немного — и придётся искать укромное местечко для отдыха, хотя вряд ли она сможет заставить себя вздремнуть в этом месте. Поэтому она шагала дальше и дальше, пристально вглядываясь в полумрак в поисках малейшего движения, вслушиваясь и раздумывая о том, как быть. В миг первоначального испуга, когда она пришла в себя в тупике одного из коридоров, её, точно безжалостная молния, пронзила мысль — вдруг ей предстоит целую унылую вечность скитаться по равнодушным пустынным коридорам? Отблески этого кошмара ещё порой мелькали в уме, затмевая все здравые соображения.
«Возможно, мне всё это только кажется, — упрямо твердила она. — Я сплю и вижу сон».
От этой мысли становилось ещё хуже. Любые сны рано или поздно подходят к концу, и что она увидит, когда проснётся? Комнату в замке Ренн и тусклые, похожие на фальшивые медяки, погасшие глаза наследника фамилии де Транкавель? Лучше уж мрачный лабиринт… За всё в конечном счёте приходится расплачиваться.
Она замерла, повернув голову набок и насторожившись. Нет, не показалось — издалека доносились непонятные звуки, похожие на ритмичное «топ-топ-топ». Убежать или пойти навстречу? Бегство выглядело более разумным — вряд ли тут можно наткнуться на доброго самаритянина или другого такого же заблудившегося посетителя. Это местечко мало походило на излюбленное место уединённых прогулок.