Ветер и мошки

— Выбрали что-то? — спросила его продавщица.

Камил мотнул головой. Тонкими сизыми колбасками на эмалированном подносе лежали куриные шеи.

На узкой площади с бюстом какого-то деятеля, поставленного перед казенным зданием, Камил влип в толпу, в митинг. На дощатой трибуне у бюста выступал человек в костюме. Рядом стоял автомобиль. Звенел, урчал, раскатывал звуки голоса мегафон. Речь билась о фасады зажимающих площадь домов.

— Мы… р-ры! …кр-ря!

Человек сто, сто пятьдесят слушали. Кто-то держал флаг. Кто-то держал плакат. Один из митингующих, обернувшись, нашел Камила блестящими глазами.

— Слышал, что говорит? Правильно говорит!

— А что говорит? — спросил Камил.

Ему казалось, что вычленить отдельные слова невозможно.

— Сволочи, говорит, — поведал ему мужчина. — Ворье, пробы ставить некуда. Дорвались и тащат.

— Что тащат?

— Все!

Отражение солнца плыло по окнам. Камил все также не понимал, о чем говорит человек на трибуне.

— Гы!.. Сы!

— Правильно! — загудели люди вокруг Камила.

— Иди ближе! — сосед подтолкнул его в спину. — Про тебя говорит!

Про меня? — удивился Камил. Он протиснулся между женщиной с бумажкой, прикрепленной на фанерке, и пожилым мужчиной в шляпе.

— Простите.

Ему удалось приблизиться к центру митинга еще метра на три, но дальше ряды уже стояли плотно. Камил вскинул голову и сместился, чтобы полотнище алого флага не мешало ему смотреть.

Мужчина на трибуне имел круглое, расцвеченное нездоровым румянцем лицо. Мгновение — и его заслонил серый раструб мегафона.

— Что же мы видим? — вдруг ясно услышал усиленный динамиком голос Камил. — Заводы закрываются, потому что, оказывается, новым хозяевам эти заводы не нужны. Им бы все распилить на металлолом, а вместо цехов поставить лотки и торговые палатки! Вы собираетесь с этим мириться?

— Не — ет! — закричали вокруг.

— Я не по-ни-маю! — продолжил мужчина с трибуны. — Не понимаю, почему власти потворствуют обнищанию людей! Почему они оставляют их без работы! Куда нам идти? В бандиты? На большую дорогу?

Толпа электризовалась. Камил чувствовал, как опасное недовольство концентрируется в людях, как злость и мрачная решимость, будто по электрической цепи, передаются от одного человека к другому, от женщины в берете — мужчине с флагом, от мужчины с флагом — старику в темном пальто, от старика — юноше в футболке, видимо, студенту. А дальше — больше: будто единая волна заколыхала толпу.

— Хотите ли вы быть нищими? — спросил выступающий в мегафон.

— Не-е-ет! — ответили ему.

— Довольны ли вы тем, что вас обдирают, как липку?

— Не-е-ет!

— Стоит ли нам выразить свое неприятие нынешней власти и нынешним порядкам?

Мужчина на трибуне вскинул руки.

— Да-а-а!

Камил обнаружил, что кричит вместе со всеми. Не Василий, не носитель, он кричит, охваченный общим темным порывом. Он чувствовал, как агрессия и ненависть лепят из него чуждое существо. Камила сжало, стиснуло, вывернуло злобой наружу, ни дыхания, ни жизни, один крик.

— А-а-а!

— К администрации! — грянул мегафон.

Плечи и головы. Распаленные лица. Камил шел в третьем или в четвертом ряду. Мимо, мимо, мимо необходимой ему улицы. К администрации, конечно, к администрации! Соратник справа, соратник слева. Всех сомнем!

Голос гремел поверху и отзывался в груди.

— Они не добьются!

— Да-а-а!

— Мы имеем право!

— Да-а-а!

— Что нам терять? Нам нечего терять!

— Да-а-а!

Впереди вскрикнул клаксон. Толпа обтекла застрявший на проезжей части автомобиль. Кто-то стукнул кулаком по капоту. Знай наших! Мы — сила! Камилу запомнилось растянувшее рот за лобовым стеклом лицо молодого водителя.

Через квартал толпа стала гуще. В нее влились люди с соседних улиц. Где-то справа запели. Взвились новые флаги. Они все были как река, людская река, заключенная в каменную оболочку города. Камил кожей ощущал звенящую в толпе энергию. Он чувствовал ее биение, как биение гигантского сердца. Он слышал ее голос, сотканный из шороха шагов, дыхания и вырывающихся из глоток звуков.

Он сам был — она.

— Мы — не рабы!

— На администрацию! — билось между фасадами.

— Да-а-а!

Как рифы в море, стыли автомобили. Камила вдруг принялось трясти. Цепляясь за чужие плечи, локти, он кое-как выбрался на тротуар. Едва не упал, склонился, пытаясь перебороть тошноту.

— Товарищ! — запоздало плеснуло в его сторону.

Но Камил уже оттолкнулся от столба, отделился совсем, выставляя между митингом и собой сначала пустое пространство, потом стену, арку. Они — сумасшедшие, зазвенела в мозгу Камила мысль. Они же сами себя…

Он мотнул головой и заковылял подальше от пестрой людской реки. Она еще слышалась за спиной, но уже не имела над ним власти.

— Дурачье. Уроды. Слепцы, — прошептал Камил. — Это же по вам и шибанет. Недоумки. Не чувствуете, что ли?

Пошатываясь, он набрел на крыльцо, высоко вздергивающееся к заколоченной двери, и сел на ступеньку. Руки на коленях дрожали. К пустому запястью бы эмофон. Впрочем, чего там смотреть?

Каменный двор-колодец изгибался кишкой. Кирпичная глухая стена под углом врастала в серую пятиэтажку. Коробка лифтового ствола рыжела ржавыми листами.

— Ладно, — сказал себе Камил. — Ладно. Здесь просто так живут.

Он видел, что этот мир гораздо жестче и злее его родного мира. Он чувствовал это. В памяти Василия и прежних носителей имелась информация о недавних жутких здешних войнах. Десятки тысяч, сотни тысяч, миллионы мертвецов. Каких-то пятьдесят лет назад. Абсолютная бесчеловечность. Красное, красное, красное!

И сейчас тоже гибли люди. То здесь, то там, в разных точках Земли. Из-за чужой ненависти, жажды наживы, страха, зависти.

Ох, дурачье.

В мире Камила последняя война случилась триста лет назад. Войско сумасшедшего короля Карла Кээле попыталось приступом взять Ладожье. Пятьсот убитых. И все. Все! И Карла Кээле, связанного, бросили свои же. Конфликты случались и потом, и армия Фридриха сто пятьдесят лет назад стояла против армии Михаила. Грозно стояла. Только не произвела ни одного выстрела.

Мы мягче, подумал Камил, похлопывая по дереву ступеньки, мы добрее, мы не заряжены негативом, мы, черт возьми, понимаем друг друга и помогаем друг другу. Возможно, мы просто умеем остановиться.

А вы?

Он слепо посмотрел на глухую стену.

Только гадить, похоже, вы и умеете, проросло в нем. Даже если неосознанно, но ведь гадите все равно. Всех вас следует… Нет, нет, усмехнулся он, это я уже вашими категориями… Давить будем избирательно.

Митинги у них. Они не рабы.