Ветер и мошки

Василий в отнорке вздохнул.

Ты вот купил ей продуктов, сказал он, а мне жить на что? Это были мои деньги. У меня, между прочим, ни пособия, ни зарплаты.

Камил закрыл глаза, стоя на крыльце магазина. Прости, сказал он. Я не знаю. У вас тут все навыворот…

Прекрасно, прошептал Василий.

Ты можешь как-то… — сказал Камил. У тебя две руки, две ноги. Что, не найдешь работы?

Ты — дурак? — спросил Василий. Здесь полгорода только этим и занимаются. Был вот завод, как-то держал в рамках…

Сам дурак, сказал Камил.

— Чего-о? — остановился, взявшись за ручку магазинной двери, высокий, плечистый мужик.

От него плеснуло такой готовностью ввязаться в драку и выместить накопленную на душе злобу, что Камил отшатнулся, запоздало сообразив, что последнюю фразу произнес вслух.

— Простите. Это я себе.

Мужик хрустнул костяшками пальцев.

— Ладно, — процедил он, блуждая взглядом по худому лицу Камила-Василия. — Прощаю на этот раз.

Дверь хлопнула. Камил торопливо сбежал по ступенькам.

Во дворе дома на куцей детской площадке играли дети. Два карапуза трех-четырех лет под присмотром молодых мам, сидящих на скамейке поблизости, катали по асфальту игрушечные машинки. Девочка лет пяти выступала комментатором и арбитром.

— Дима, ты неправильно! — звенел ее голосок. — Ты не толкай мальчика. Не толкай! Ты просто едь рядом.

Камил неожиданно умилился. Среди сгущающейся тьмы — такое светлое пятнышко. Дети.

— Эй, чего вылупился? — тут же крикнула ему одна из женщин на скамейке. — Иди, куда шел.

— Иду, — буркнул Камил.

— Давай — давай, пока милицию не вызвали, — поддержала подругу вторая.

Острый запах кошачьей мочи ударил Камилу в нос в подъезде.

Из темноты под лестничным пролетом на него уставились четыре желтых глаза. Одна из кошек мяукнула, видимо, выпрашивая сосиску.

— Не вам, — сказал Камил.

Он поднялся на третий, на втором едва разминувшись с хмурым, пахнущим креозотом мужчиной. В пакете у мужчины звякнуло стекло.

Дверь в квартиру Тани была открыта. Стукнув в накладку, Камил вошел. Таня выглянула из мерцающей телевизионным светом комнаты.

— Это вы?

— Я, — кивнул Камил.

— А мы вашу шоколадку раздраконили.

— Ну и правильно. Вкусная?

— Ага.

Татьяна встала на пороге комнаты, глядя, как Камил избавляется от ботинок.

— Во! — он вскинул руки с пакетом с сосисками и буханкой хлеба. — Этого хватит продержаться?

— Ну, если с вами, — вдруг улыбнулась Таня.

— Со мной? — Камил посмотрел ей в глаза.

Со мной? — зашевелился в нем Василий.

— С вами, — повторила Таня, придерживая бок рукой. — Я вам не сказала, но у нас есть еще немного макарон.

— О, сосиски с макаронами! — выпрямился Камил. — Блюдо богов!

— Тогда я сейчас займусь Олежкой, а потом уже будем с вами кашеварить, — сказала Таня.

— Макароны можно готовить сразу с сосисками, по-походному, в одной кастрюле, — сказал Камил, беззастенчиво воспользовавшись воспоминаниями Василия. — Если еще сливочного масла добавить, то вещь получается изумительная!

— А мы делали гречу с тушенкой. Когда в школе ходили в поход. Еще картошку пекли в костре.

— Однозначно уважаю, — кивнул Камил.

Улыбка Тани сделалась светлее.

— А у вас…

— Мы! — выдохнул в комнате Олежек.

— Извините, — сказала Таня, погрустнев.

— Помочь? — спросил Камил.

Таня обернулась уже от дивана.

— Олежке надо в туалет.

— Без проблем.

Камил шагнул в комнату.

— Вы несите это на кухню, — он передал Тане продукты. — А я займусь нашим лежащим.

— Мы! — сказал Олежек.

Он вытянул шею, пристально рассматривая склонившегося над ним Камила.

— Постойте! — крикнула Таня.

Она сбегала на кухню, чтобы оставить там сосиски и хлеб, и через пять секунд вернулась обратно.

— Нам лучше вдвоем.

— Хорошо, — сказал Камил.

— Сейчас я еще пеленки…

Присев, Татьяна занялась тряпицами, обернутыми вокруг бедер Олежки. Пальцы ее были неуловимо-быстры и вместе с тем деликатны. Мгновение, и пеленка, имеющая желтеющее пятно, выскользнула из-под ягодиц молодого человека. Камил отвернулся, чтобы никого не смущать своим вниманием.

— Как у лежащего с руками? — спросил он.

— Плохо пока, — ответила Таня. — Только левая чуть-чуть двигается. Ой, нет, правая недавно ожила.

— Он сможет держаться за меня?

— Нет, наверное. Но я помогу.

— Мы — а, — сказал Олежек.

Таня заторопилась, придавая больному сидячее положение.

— Надо быстрее, — сказала она, предлагая Камилу поднырнуть рукой под мышку Олежки. — Он иногда чувствует, что сейчас… ну, вы понимаете… Все лучше, чем пеленки пачкать, ведь так?

— Понимаю, — сказал Камил.

Он подсел и приобнял Олежку, кисло пахнущего болезнью и потом. Сам, наверное, тоже пах не слишком ароматно, поскольку Олежек наморщил нос.

— Пошли-пошли.

Камил приподнял парня. Он оказался легкий, килограмм шестьдесят, чуть тяжелее стандартного мешка с цементом. Таня прилепилась с другой стороны. Как раненого бойца, они вынесли голого, повисшего между ними Олежку в коридор. Там его прислонили к стене (Камил послужил подпоркой), чтобы Таня смогла открыть дверь.

— Я сам, — сказал Камил, оценив узость туалета.

Он развернулся и перехватил Олежку в талии, как борец, собирающийся произвести прием. Ему вдруг подумалось: что я делаю? Разве я здесь за этим? Какое мне дело до парализованного мальчишки? Бред!

У него — задание. Свернул голову — и обратно.

Но потом он щелкнул на себя зубами («Что — то ты хуже Василия, Камил») и шагнул с Олежкой в охапке к проему, за которым белел унитаз, отлитый из санитарного фаянса. Вот так поступают такие, как я.

— Мы, — выдохнул парень.

— Осторожнее, — сказала Таня.

— Я вижу.

Чуть присев, Камил сначала завел в проем правое плечо Олежки, сделал подшаг и вместе с левым плечом оказался внутри тесного помещения, облицованного плиткой лишь по одной стене. Стена с другой стороны была покрашена в отталкивающий коричневый цвет. Следующий этап — ноги.