Ветер и мошки

— Есть такая версия. Мы обсуждали.

— Это не версия, — сказал Камил. — Я это знаю точно.

— Откуда? Сконтактировав с одной жертвой?

— Да.

— А у Волкова и Боркони, представь, в этот раз сложилось другое мнение, — сказал шеф. — Вот такая незадача.

— А Пепельников и Купнич?

— Пепельников выбыл. Купнич однозначного ответа не дал.

Камил помолчал, подвигал губами, потом тряхнул головой.

— Все равно. Я знаю, в чем дело.

— И в чем? — лениво спросил доктор Штапер, повозив шприцом по столу.

— Они находятся в такой же ситуации, что и мы, — сказал Камил. — Только у них — хуже. То, что является для нас прорывом, вбросом негативной энергии… Это у них повсюду. Они живут в этом постоянно. В какой-то мере да, они генерируют все те психозы и агрессию, которые мы тут очень дозировано, почти гомеопатически получаем. Но эта генерация, я убежден, вызвана в подавляющем большинстве случаев внешним воздействием. Понимаете? Наши прорывы локальны. Их прорыв, думаю, накрыл целый материк. Или всю планету. И он не имеет временных рамок.

Штапер присвистнул.

— Ничего себе теория.

— Я чувствовал это! — заявил Камил. — Кожей чувствовал! Внутренностями! У них там все переполнено злостью, жестокостью и болью. Они страдают ежедневно, ежечасно и куда сильнее, чем люди из тех же «Ромашек». Только многие приспособились. Многие уже привыкли это воздействие не замечать. Но оно есть, есть!

Он замолчал, глядя на шефа.

— Эмоционально, — оценил тот. — Впечатляет.

— А меня нет, — сказал Штапер.

— Ты — черствый человек, Коля, — покосился на него шеф.

— Рациональный, наверное, хотел сказать ты, — уточнил доктор.

Шеф отмахнулся.

— Ладно, Камил. Допустим. То есть, все те люди, те пять человек, которых мы каждый раз фиксируем, как образующих прорыв, на самом деле, в нем не виноваты?

— Именно!

— Это просто случайные люди?

— Нет.

Штапер подпер щеку ладонью.

— А вот это уже интересно, — сказал он. — Марк, я один вижу противоречие в ответах на два твои последних вопроса?

— Нет никакого противоречия, — заявил Камил. — Я думаю, что каждый из пятерки был помещен в такие условия, что оказался невольным генератором и резонатором негативной энергии. Возможно, эти условия возникли в узком временном отрезке. Моя Татьяна…

— Его Татьяна! — завел глаза к потолку доктор.

Камил кивнул.

— Да, моя Татьяна, Татьяна Михайловна Кривова.

Штапер подтолкнул к нему шприц — инъектор.

— Застрелись.

— Не паясничай, Коля! — потребовал шеф и сказал уже Камилу: — Мы слушаем.

Камил толкнул прибор обратно.

— Перед самым прорывом, — сказал он, — Татьяна испытала потрясение, случились несколько негативных моментов, ее предали и изнасиловали…

Играя желваками, он подождал, выскажется ли доктор, но тот промолчал.

— Она — совершенно светлый человек, — продолжил Камил. — Поймите, светлый. И, мне кажется, именно последовательный ряд событий, когда одна беда лепится к другой, и просвета нет, загнал ее буквально во тьму отчаяния и боли. А там уже не мудрено было превратиться в генератор, который потом, в составе общего всплеска, ударил по нам. Не существует ни заговора, ни целенаправленного воздействия, ни каких-то научных экспериментов над пространством. Есть просто несчастные люди.

Шеф помолчал, повозил ладонью по столу, прибрал шприц — инъектор себе.

— И что ты предлагаешь? — спросил он, разглядывая желтоватую жидкость стабилизатора в прозрачном затворе.

— Нам нет смысла их убивать, — сказал Камил.

— Хм… И все? Ты предлагаешь нам устраниться?

— Нет, я предлагаю не убивать. Помогать, спасать. Они в этом нуждаются не меньше наших людей.

Доктор Штапер посмотрел на Камила.

— То есть, они пусть убивают?

— Да не убивают они! — взорвался Камил. — Прорывы происходят при сочетании негативных факторов. Это как… Я не знаю. Как сложная химическая реакция. Нам просто необходимо их устранить. Не людей, а факторы. Понимаете? Мы со своей миссией, думаете, препятствуем дальнейшим прорывам? Ведь нет. Я думаю, чем там будет хуже, тем чаще негативная энергия будет проскакивать к нам. Вывод же элементарный! Значит, там надо делать лучше. В этом наша задача.

— Наша? — вскинул голову шеф.

— В том числе, — сказал Камил.

— И там все бедные, несчастные?

— Да.

— А может они сами до такого дошли?

— Нет, не верю.

— Ну, хорошо. Допустим. И как ты планируешь вести спасательную операцию при наличии редких подключений? Как ты это сделаешь за один-два дня? — Шеф прищурился. — Вообще, как ты объяснишь оперативникам, что тех, по чьей вине страдают их близкие и знакомые, они должны утешить и всячески облагодетельствовать? Как ты сможешь облагодетельствовать, взяв в пользование случайного носителя?

— Не знаю, — сказал Камил. — Надо думать.

— Понятно, ничего нового, — вздохнул доктор.

— Да почему ничего нового! — взорвался Камил. — Вам говорят: мы все делаем неправильно. Мы, в сущности, убиваем невинных! Мы — уроды и убийцы! Мы спокойно, с осознанием собственной правоты…

— Это все эмоции, — сказал Штапер.

Несколько секунд Камил смотрел ему в глаза и хотел ударить. Это было легко представить — широкий лоб доктора бьется о твердый пластик столешницы, расплющиваются губы, вылетают один — два зуба.

— Может быть, это эмоции, — сказал Камил через паузу, с трудом овладев собой. — Мне плевать на то, какого цвета мой эмофон. Вы бы там захлебнулись, как в яме с дерьмом. Поймите, мы ни черта не спасаем себя таким способом. И мы не их убиваем, мы себя убиваем.

Доктор пожевал губами, потом протянул руку через стол.

— Марк, дай мне пистолет. Я вколю Гриммару стабилизатор, и мы сможем поговорить спокойно.

— Не дам, — сказал шеф, убирая инъектор на колени. — Он хорошо держится.

— Ты думаешь? — удивился Штапер.

— Ну, если ты помнишь Липмана…

— Ну, Липман! — сказал доктор и почесал скулу, будто она несла на себе отпечаток воспоминания.

— То есть, — повернулся к Камилу шеф, — первое, что нам нужно сделать, это прекратить посылать оперативников на нейтрализацию открывшегося канала?

— Мы же не нейтрализуем канал, мы нейтрализуем людей, — сказал Камил. — Пробитый канал живет самостоятельно и независимо в течение определенного периода времени, вы сами нам это говорили.