Ветер и мошки

— Говорил. И все говорят. Только никто доподлинно не знает.

— Все равно мы реагируем с опозданием. По уже свершившемуся событию. И то, что мы делаем на той стороне, никак не влияет на происходящее здесь. Сколько бы мы там, извините, не пакостили.

— Это тоже не известно, — сказал Штапер.

— Шеф, я требую…

— О! — Брови доктора подскочили вверх. — Вот это уже что-то новенькое!

— Коля! — Шеф хлопнул ладонью по столу. — Дай мне дослушать, в конце концов! Переигрываешь.

Штапер, сдаваясь, поднял руки.

— Я требую, — повторил Камил, — чтобы до следующего прорыва Центр рассмотрел возможность избрать иную стратегию вмешательства. Чтобы взвесили все данные и показания оперативников.

Шеф покивал.

— Договаривай, Камил, договаривай. А иначе…

Камил дернул лицом.

— Иначе я уйду из Центра. Насовсем. Подамся к эвакуаторам. Или в «безопасники». Отпуск возьму.

— К «психам» подайся, — посоветовал доктор.

И отвел взгляд в сторону.

— Что ж, понятно, — вздохнул шеф.

Какое-то время он молчал. Потом скрипнул стулом, поднялся и пригласил оперативника на свое место.

— Садись-садись, — он усадил Камила, похлопал по плечам и, обойдя стол, сунул шприц — инъектор в одну из ниш.

Повернувшись, встал на место Гриммара.

— Что ж, Камил, думаю, ты готов кое-что выслушать, — шеф провел ладонью по редким своим волосам. — Только у меня условие.

— Какое? — спросил Камил.

— Не перебивать, пока я не закончу. Какой бы необычной показалась тебе информация. Хорошо?

Камил кивнул.

— Согласен. А доктор Штапер?

— Он меня, если что, дополнит, — сказал шеф. — Итак… Во многом ты безусловно прав. Но… — он прищурился. — Неужели ты думаешь, что мы в Центре такие звери кровожадные? Это так, ремарка. Теперь по существу.

Он прошелся перед столом, заложив руки за спину. Видно было, как напряжено и сосредоточено его лицо.

— Значит, когда появилась возможность отправлять по каналу оперативников, — начал шеф, не прерывая движения, — первой задачей действительно стояла нейтрализация тех, по чьей вине произошел прорыв. Это оказалось несложно. В том смысле, что мир был нам достаточно близок, и на адаптацию агенту, тем более, с памятью носителя, времени почти не требовалось. Поиск цели представлял чисто технический вопрос, и редко когда оперативники возвращались, не выполнив задачи хотя бы на три пятых.

Он остановился.

— Промежутки между прорывами были достаточно большими, и, видимо, процесс нейтрализации еще не вызывал отторжения у части оперативников. Да-да, ты не первый Камил. И далеко не второй. Лет девять назад… Или десять? — повернул голову к Штаперу шеф.

Тот кивнул:

— Девять. И четыре месяца.

— Девять лет назад Харри Липман отказался убивать. Как и ты, сказал, что мы ничего не понимаем. Чуть не разнес кабинет. Как и ты, кинул браслет. Те эмофоны были потяжелее. Да. Доктору Штаперу, кстати, досталось больше, чем мне. Они подрались. А вторым ушел из оперативников его друг — Сет Сорокин. Как он пояснил, сердце его исполнилось жалости к людям на той стороне.

Камил шевельнулся, но шеф предостерегающе выставил палец.

— Ни слова. Или дальше ничего не услышишь. В Центре, в его аналитическом и научных отделах, у меня, как у руководителя кризисного направления, в том числе, постепенно созрело понимание, что мы действительно делаем что-то неправильно…

Он улыбнулся Камилу.

— Но это было иное понимание.

— И иное «неправильно», — вставил Штапер.

— Один маленький вопрос, Камил, — продолжил шеф, глядя на молчащего Гриммара. — Ты не видишь никаких странностей в развитии нашего мира? Тебе не бросается в глаза, что еще сто пятьдесят, сто восемьдесят лет назад мы едва-едва были знакомы с паровыми машинами, а сейчас вовсю используем катера на гравитационной подушке, атомную энергию и активно осваиваем ближайшие планеты? По некоторым выкладкам, возиться с паровыми двигателями мы могли бы еще лет двести, если не триста. Мы — «медленная» цивилизация, если мне будет позволено так сказать.

Так что же случилось? Есть версии?

— Прорыв? — выдавил Камил.

— Да, — кивнул шеф. — Каждый прорыв, как мы полагаем, оказывал и оказывает влияние на наше развитие. Не сам по себе, нет. Но люди, которые в него попадают… не все, около семи процентов… У них, помимо расстройств, угнетенного состояния, депрессий, случаются и озарения. Именно они стали искрами, основой нашего прогресса.

— Теллер — термодинамика, Маслов — электротехника, Капин — теоретическая физика, теория гравитации, Ренсон — радиоволны, Пьерс — первый двигатель внутреннего сгорания, Жмудов — биология, генетические исследования, Сверика, Винготт, Освальти, Полев, — принялся перечислять доктор Штапер.

— Каждый однажды попал под прорыв, — сказал шеф. — Но и это еще не все.

— Не все?

— Нет. Есть еще вы, оперативники. Те, кто работает непосредственно с прорывом.

Камилу вдруг показалось, что помещение сделало оборот вокруг своей оси. Он не смог уловить его, но краем глаза словно поймал остаточное движение. Мягко, подрагивая, совместились углы стен. Так, что захотелось довернуть голову против часовой.

Он сглотнул.

— Я не понимаю.

— Камил, пожалуйста, сделай над собой усилие и подумай, зачем мы вообще сейчас, в свете уже известного, посылаем оперативников по каналу.

— Убить…

— Нет.

Камил склонил голову, разглядывая свое слабое отражение в матовом пластике. Мелко дрожал свет. Тонкая царапина бежала наискосок к дальнему концу стола. Ее так и хотелось проверить ногтем.

— Тест? — поднял глаза Камил.

— Тест, — согласился шеф. — Только не простой тест. Жестокий — да. Но необходимый. Это тест на сопричастность и сопереживание.

В первоначальном виде — да, была исключительно нейтрализация. Только с течением времени мы поняли, что убийство кажущихся виновников прорыва (одного, всех, большей части) никак не влияет на непременность следующего. Другие люди, другое место, иная интенсивность потока. И никакой связи или привязки к предыдущему пробою.

Тогда мы стали смотреть шире. Команды по-прежнему посылались с заданием нейтрализации, но мы также инициировали оперативников на сбор доступных данных о мире и людях, в нем живущих. Раньше главное было — убить и как можно быстрее. Теперь — осмотреться и выявить скрытые взаимосвязи.

Выводы были примерно такие же, как и у тебя, Камил. Мир, в который переносились сознанием оперативники, оказался болен, заражен, и прорывы негатива через их ощущения мы увидели спонтанными, случайно инициированными событиями. Ну а выходка Липмана, который стоял вот как ты до этого девять лет назад и требовал от нас чуть ли не раскаяния во всех смертных грехах, подвигла нас ускорить некие процессы по переориентации кризисного направления. При этом заброску по каналу прорыва было решено оставить. Только задача ставилась уже другая. С акцентом не на людей на той стороне, а на вас.

— То есть, мы в любом случае…

Шеф качнул головой.

— Ты про убийства?

— Да, — ответил Камил.

— Видишь ли, — сказал шеф со вздохом, — наш мир несколько заторможен по сравнению с тем миром, менее эмоционален, более… даже не рационален, нет, скорее, более холоден, безынициативен. Нам же необходимо было, чтобы оперативники не считали тот мир неким полигоном, местом для выполнения задачи, а чувствовали его глубоко своим. Это значило, что однажды, как Липман, как Сорокин, как ты, Камил, они должны были взбунтоваться против того, что им навязывают. Нам необходимо было «разогнать» ваши внутренние ощущения, дать проникнуться болью и несправедливостью того мира, дождаться от вас желания его изменить, но не так, как вам предлагалось.