Ветер моих фантазий

— О, вы читали Достоевского? — оживился мужчина.

Это мой любимый писатель! Ну, точнее, один из любимых. Но сознаться в том, что я добровольно и вполне сознательно, даже не под дулом пистолета, читала многие из произведений Достоевского, я не решилась. А то этот философ может приклеиться к нам надолго. Испортит наши дружеские посиделки. Которые со стороны даже напоминают свидание. А то когда еще у меня что-то серьезное в жизни будет?..

— А вот вы, как писатель… вы признались, что вы пишите. Чем вам нравится описывать катастрофы? Вы упомянули, что пишите что-то в этом жанре.

Так… он там весь наш диалог сидел и подслушивал?!

Мне стало не по себе. Вздохнув, оглянулась на молодого русского мужчину. Тот внимательно и серьезно смотрел на меня.

— Если честно, мне не нравится описывать гибель людей.

— Тогда зачем вы это пишите?

Пожала плечами, добавила:

— Они сами приходят. Все эти истории.

— Так что вам мешает переделать концовку? Что кто-то успел спасти мир?

— Во-первых, герои, спасающие мир, причем, благополучно, это уже слишком избитый сюжет. Во-вторых, истории бывают двух видов: одни приходят такими, как есть, и я чувствую, что не могу их поменять. Другие — могу.

— Да какая разница? — недоуменно уточнил ученый, — Вы берете ручку, водите по бумаге. Можете в любой момент вычеркнуть строку или вырвать лист. Если набираете текст на компьютере — еще проще. Секунда на выделение, секунда на удаление.

Ну, с этой точки зрения все просто. Раз — вычеркнул несколько строк, удалил страницы. И мир спасен. И герои живы.

Но… иногда бывают такие истории, что я чувствую, что я так не могу. Они… они приходят сами. Я не являюсь богом, который творит описанный в них мир. Я могу только наблюдать. Но не могу вмешаться. Иначе все рассыплется. Не будет всей этой картины, всего этого сюжета…

А есть истории, в которых я могу самоуправствовать от корки до корки, гонять героев куда угодно и как угодно, сколько угодно вмешиваться в судьбы их миров. И…

И я не знаю, почему так! Просто есть истории, которые приходят сами, как будто извне, уже готовые, и истории, которые я сама сочиняю. Но… я не знаю, как объяснить это людям! Например, вот этому любопытному историку! Это звучит как бред… что эти истории приходят ко мне сами, я их вижу, я их записываю, но изменить в них ничего не могу.

Нет, я, если честно, как-то пару раз пробовала. Вот с тем самым «Последним влюбленным», к примеру. Но такое ощущение было… странное… будто картинка пропала. Та, что я ощущала и видела где-то внутри меня, то ли в душе, то ли в мозгу, то ли внутренним зрением, короче, внутри меня. Все разрушилось. Я уже не видела этой истории. И, бывало, не могла уже убедительно прописать дальнейшее поведение героев. История становилась какой-то блеклой…

А, ладно, успокойся, Александра! Ты уже заметила, что писатели — люди особые, местами чудики, местами — даже чудики махровые. И что толку объяснять любопытствующим?.. Есть я, и есть мои истории, а еще есть истории, которые я просто записываю.

Сидеть, развернувшись так к этому ученому, было неудобно. Тело, и без того замученное в последние предноволунные дни, затекало. И я отвернулась. Взгляд невольно перетек на столик напротив. И… и тот китаец все еще внимательно на меня смотрел. Подперев подбородок ручкой.

Или… просто задумался? Когда я сочиняла, Лера и Виталий как-то ради прикола сняли меня на камеру. Физиономия у меня была самая что ни на есть отсутствующая! Хотя… нет, так не говорят. Взгляд! Вот, взгляд у меня был вполне отсутствующий. Будто бы моя душа или мысли были где-то далеко. А они действительно тогда были не там, а витали где-то в других мирах. Он… он студент или… или тоже над чем-то корпит?

К задумавшемуся китайцу подошел другой, лет сорока. Точнее, подкрался. Когда положил молодому руку на плечо, тот вздрогнул.

— Акира!

Парень — китаец за столом был довольно-таки молодой — смахнул руку пришедшего, резко обернулся. Тот, пользуясь его замешательством, сцапал его блокнот.

– Каэрэ!!! — возмутился молодой азиат.

Старший опустил ему на колени увесистый бумажный пакет:

— Фукукаварэба, — мужчина ухмыльнулся, — Модосу.

Эхм… или все же не китаец?.. У тех много слогов резких, всякие там цынь, пынь, дзян, сян… а тут другая вроде речь. Хотя и резковат голос старшего.

— Похоже, его зовут А Ки Ра, — шепнул Виталий, нагнувшись ко мне, — Забавно, не находишь? У нас новенький Ки Ра, а этот, так похожий на него, А Ки Ра.

— В принципе, любопытное совпадение.

— Леры на него не хватает! — ухмыльнулся друг.

Ага, подруга бы нам еще с порога вычислила его национальность. Да, и ей случалось задумываться, но она утверждала, что по звучанию китайский, корейский и японский сложно спутать. В принципе, я ей верила: она уже несколько лет дорамы смотрит, дорамщик махровый. Раз даже призналась, что ей уже привычнее видеть азиатские лица на улице, чем русские. Но мы тогда шли с чьей-то днюхи, где нас старались напоить. Так что я надеюсь, что она это несерьезно говорила.

Китаец между тем мрачно зыркнул на отобравшего его сокровище, подхватил пакет и удалился. Я задумчиво подперла подбородок ложкой. В голове стал вырисовываться новый сюжет. Пока еще смутно.

А Ки Ра… Ки Ра… два похожих парня… Приходились ли они кем-нибудь друг другу? Нет, имена я возьму другие…

— Саш, пойдем.

Я задумчиво ковыряла ложкой по дну опустевшей вазочки.

— Александра!

Очнувшись, заметила робко замершего возле нас официанта, косившегося то на опустевшую вазочку, то на Виталия, подсчитывающего содержимое кошелька. И… и взгляд мой почему-то скользнул между столиков.

И я не сразу поняла, что этот молодой азиат в черном костюме с белой рубашкой, серым галстуком и блестящими черными штанами — это тот самый, с черепушкой из страз на кармашке черной рубашки, который еще недавно сидел на столике напротив. Даже волосы у него были причесаны аккуратно. И, впрочем, уже скучно. И… и красная краска исчезла, оставив девственную черноту волос. Но, впрочем, тот, поднявшийся со стола, довольно на него посмотрел и добавил:

— Иие. Ано канодзе кинииттасоона.

Молодой азиат снова покосился на меня, ухмыльнулся. Мрачно зыркнула на него.

— Эй, все пропустим! — Виталий сцапал меня за запястье, — Хватай сумку — и бегом!

Когда друг тащил меня мимо их столика, к выходу, я невольно поймала еще один взгляд незнакомца. Он… я не знаю, что это был за взгляд. Но этот парень почему-то вновь смотрел на меня.

Виталий, как оказалось, утащил меня смотреть боевик. Лере тоже звонил. Но та, шмыгая носом, отчаянно провыла: «Я не могу уйти! Я не знаю, выживет он или нет!»

— Тьфу, опять? — взвыла я, смотря на мобильник, отставленный Виталиком от уха, так, чтоб я слышала их разговор, — Да когда он уже умрет? Две аварии уже было!