Ветер над островами

— А у франков и турок все так же, как и у вас?

— Да. И у всех них есть какой-то главный остров, где дом их Церкви.

— У Церкви есть радио? — вспомнил я о том, что она сказала.

— Есть, — кивнула она. — Телеграммы посылают. Видел на Новой Фактории на башне такую мачту стальную?

— Антенна? — припомнил я нечто подобное.

— Ага. Только связь теперь простая, не такая, как раньше была, говорят. А на некоторых островах есть даже радиопосты. Привозят людей, передатчик и движок — вот они принимают телеграммы и дальше передают.

Я подумал, что радиосвязь здесь получается самая примитивная, азбукой Морзе, судя по всему. А поскольку дальности с самых высоких вышек хватает километров на триста, наверное, не больше, то приходится ставить посты-ретрансляторы. Вот у кого, наверное, служба та еще — почище, чем в мое время на «точках».

— Смотри, какая большая! — вдруг толкнула меня в локоть Вера и указала пальцем.

Почти параллельным нам курсом в прозрачной синей воде плыла здоровенная, метра четыре в длину, темная рыба. Обтекаемое массивное тело, чуть сплюснутое сверху рыло, очень длинные прямые крылья грудных плавников с белыми пятнами на концах, бурый окрас спины, переходящий в пятнистый на боках, а ниже виднелось белое брюхо. Рыба немного всплыла, и высокий, слегка закругленный спинной плавник с белой вершиной бесшумно разрезал поверхность воды. Полосатые рыбки-лоцманы как привязанные шли рядом, с нереальной аккуратностью соблюдая свое место в ордере.

— Это какая? — спросил я.

— Длиннокрылая. Где-то косяк тунца неподалеку — она всегда за ними идет.

— Опасная?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Если сейчас за борт прыгнешь, то очень опасная, но косяки тунца редко подходят к берегу.

— Понятно, — кивнул я. — И эти акулы тоже, получается?

— Верно.

— А у берега акул много?

— Акул всегда много, — ответила она. — Не все опасны просто.

— Понятно. Купаться не мешают?

— Нет, — засмеялась она. — Только ночью лучше в воду не лезть: они на охоту ближе к берегу подходят.

Большая акула сменила курс и вскоре потерялась среди бликов на поверхности воды.

— Мы на Круглом острове были, — заговорила она. — А если идти от него всего час, на остров Рыбы-Змеи, с которым они воюют, то можно было закупиться акульими кожами — тамошние негры акул ловят. Тоже хороший товар.

— На сапоги?

— Почему только сапоги? — удивилась Вера. — И обувь, которой сноса нет, и ремни, и даже шлифовальные круги, если шкура необработанная. Прочнее акульей шкуры и нет ничего. А печень вся медикам идет: там витаминов больше всего на свете. Только если с Круглым торгуешь, к ним на остров ходить нельзя, племя Колючего Ската узнает — или нападет в следующий раз, как на торг придешь, или просто откажется дело иметь. У нас всегда за смолой отец ходил, а за кожами дядя Евген. И друг про друга они вроде как не знали.

Разговор увял, шхуна все так же резала волны, я глазел по сторонам, и к середине дня впереди показалось целое скопление островов. Вера показала на самый длинный остров из тех, что появились на горизонте, и сказала:

— Большой Скат. Пришли домой.

Признаться, я немного заволновался. Вспомнил о том, что взял на себя немало обязательств перед девочкой, и вот теперь мы приближаемся к месту, где мне предстоит по своим обещаниям ответить. Да и вообще представления не имею — что ждет впереди, куда я еду, как там буду жить?

Остров приближался и приближался. Огромный, поднятый по краям в скопления скал и подогнувшийся посредине в просторную долину, он словно приглашал шхуну войти в бухту, из которой торчали вверх мачты судов, а за ними, террасами окружая порт, виднелись ряды домов.

Команда спустила паруса, за спиной уже пыхтел стирлинг, а стоящий за штурвалом Игнатий аккуратно и как-то ловко ввернул «Закатную чайку» в довольно узкий вход в гавань. Слева потянулся длинный каменный, капитальный, как и все здесь, причал, возле которого было пришвартовано не меньше десятка разнообразных шхун и шлюпов. А дальше возле берега покачивалось на мелкой волне настоящее скопление лодок и рыбачьих баркасов.

Шхуну встречали. Двое с бляхами на шее и револьверами в кобурах, стоявшие возле лежащего на причале трапа.

— Объездчики зачем? — спросил я, опознав «ведомственную принадлежность» встречавших.

— Проверят груз, — чуть удивленно ответила Вера. — Чтобы запретного не везли. Если бы шхуна чужая была, то пошлину взяли.

— Это всегда так? — уточнил я. — Внимательно проверяют?

— Когда как, — пожала она плечами, — заранее не угадаешь. Могут просто пройтись по трюму, а могут и каждый тюк вскрыть. Вообще не очень внимательно: свои же.

Швартовались недолго, и вскоре «Чайка» была притянута к пирсу толстыми пеньковыми тросами, а на ее борт был переброшен трап, по которому объездчики и поднялись на борт. Досмотр прошел быстро и скомканно. Объездчики знали, что хозяин и почти весь экипаж шхуны погибли, поэтому смущались и проверять тщательно не стали, быстро ушли.

Дальше наступил неловкий момент. Надо было идти в город, встречаться лицом к лицу с реальностью. Мы с Верой об этом в деталях пока не говорили, а самому спрашивать было как-то неловко. Хорошо, что девочка сама заговорила на эту тему:

— Ты сегодня со мной иди, хорошо? Усадьба с дядей у нас общая, но дома разные. В гостевой поспишь, хорошо? Мне так спокойней будет, а то боюсь очень. А завтра — как сам решишь.

Наверное, так и правильно. Куда ей сегодня наедине все свои проблемы встречать? Так, с виду, спокойная вроде, но если присмотреться, то видно сразу — внутри вся как струна натянута, у последней крайности девочка, непонятно как и держится. Нет, надо с ней идти.

— Завтра можешь ко мне пожить прийти, — сказал Иван. — Дом у меня большой, дети уже взрослые, отселились, жена скончалась давно, так что не стеснишь.

— Спасибо, но это если завтра, — кивнул я.

Грузом заниматься остались шкипер с боцманом, мы же с Верой вышли на деревянную пристань, опустили сумки под ноги, оглядываясь. Я вопросительно посмотрел на Веру, и она указала куда-то вдаль рукой. Я пригляделся — на пыльной дорожке, ведущей к бухте, показалась легкая коляска с запряженной в нее серой лошадью. Вера кивнула на нее, сказала:

— Увидели. Это Василий, он у нас за домоправителя. Он нас отвезет.

Василий оказался негром из крещеных, судя по следам выведенной татуировки на лице. А еще он был немолод, одноног и правил лошадьми тоже одной рукой — вместо второй у него был затянутый в перчатку протез.

Несмотря на увечье, он ловко соскочил с облучка, обнял Веру, доверчиво к нему прижавшуюся.

— Слышал, слышал уже, — бормотал он быстро, гладя девочку по спине. — От преподобного телеграмму принесли. Мир праху его, батюшки твоего, царствие ему небесное. Не попустит Господь, воздаст и злодеям. Садись, поехали.

Вера все же не расплакалась, хоть была на грани, кивнула подчеркнуто сухо, представила нас. Меня отрекомендовала как «защитника отцовской волей». Ничего странного, видать, в этом не было, потому что одноногий Василий лишь поклонился вежливо и пригласил в коляску.