Ветер над островами

— Так и есть, — подтвердила Вера. — Остров хороший, и земля плодородная, и воды пресной хватает. Так редко бывает — обычно или одно, или другое, или вовсе ничего. Поэтому в такие места жить все рвутся, а когда Первое Расселение шло, еще с Большого острова, на такие острова в первую очередь плыли.

— А сюда в первую волну заселились?

— В первую. Считай, что с самого начала новой жизни остров. Здесь хорошо жить, тем, кто ближе к туркам или франкам, — куда труднее.

— А с франками тоже деретесь?

— Меньше, чем с турками, но бывает, — ответила Вера. — И еще преступники беглые часто укрываются у них. А их преступники — у нас. К туркам бегать боятся: для них совсем чужие, сразу в рабство продадут, — а к нам бегают. Но это не на нашем острове — тут все тихо, дверей не закрываем.

— А в Новой Фактории, например? — уточнил я. — Закрывают?

— Сам не заметил? Там закрывать надо: торговое место, дикий берег, много случайных людей. Там всякое случалось.

— А чего ж тогда здесь все равно с револьверами ходят? — уточнил я, заодно похлопав по кобуре.

— Ну… — Она даже запнулась. — Потому что с ними всегда ходят. Мало ли что!

— Понятно.

— Преподобный Савва даже в проповеди говорил, что пренебрежение своей безопасностью — это пренебрежение даром Божьим, то есть жизнью. Если Господь даровал ее тебе, ты должен быть готов защищать ее всеми силами. А если ты не готов, то и дара недостоин. Если не защищаешься — ты самоубийца, и место тебе за церковной оградой.

— Ну… логично, — согласился я.

Но при этом из всего сказанного я сделал вывод, что мои функции как телохранителя здесь точно невостребованными останутся. Ну и хорошо, собственно говоря, в безопасном месте жить приятней.

— А на Большой остров когда?

— В следующий, понедельник пойдем. Хочешь посмотреть?

— А как же! — даже вскинулся я. — Наслушался.

— Это правильно, там есть на что посмотреть, — кивнула девочка. — А тебе, кстати, после того как поселишься, надо будет к полковнику пойти. Он тебя в ополчение запишет — узнаешь, куда тебе бежать, если тревогу объявят.

— Ну это понятно, — согласился я. — Военный учет — первое дело. А учения бывают?

— А как же! И если для какого похода ватагу сбивать будут, то могут призвать, даже наверняка призовут как новичка, — уверенно сказала она, после чего дернула меня за рукав: — Во-он, видишь? Дом под самым склоном.

— Ага, — кивнул я, вглядевшись туда, куда указывала ее рука.

Действительно, к самому склону горы прилегала небольшая усадьба — белый дом под привычной высокой тростниковой крышей, чуть поодаль от него — два длинных строения, очень напоминающих конюшни.

— Аглаи усадьба, — пояснила Вера.

— Она там одна живет?

— Нет, еще женщина ей помогает по хозяйству и двое конюхов работают.

Дорога обогнула невысокую осыпь, немного поднялась вдоль склона очередного ручейка и уперлась в открытые, по местному обыкновению, ворота в невысокой каменной стене, куда Вера уверенной рукой лошадь и направила.

Двор был просторным, хоть и немощеным, с вытоптанной, выгоревшей на солнце травой. Хозяйский дом делил его как бы на две части — парадную, на которую мы и въехали, остановившись у самого крыльца, и хозяйственную, которая была сзади, за домом.

Сам дом представлял собой длинное строение из все того же серого камня, обсаженное по фасаду кустами с яркими пурпурно-красными цветами, возле которых сейчас вились редкие осы. Крыша далеко выходила за край стены, образуя настоящий навес над фасадом, из-за чего окна всегда были в тени, и это, судя по всему, должно было хранить в доме прохладу. Окна были открыты, но в них болтались сетчатые занавески от насекомых. У самого крыльца на земле валялись два здоровенных золотистого цвета кобеля с внушающими уважение клыками, которые не обратили на нас совершенно никакого внимания. Кобелям было жарко, они вывалили длинные розовые языки, тяжело дыша, но в тень почему-то не уходили.

Входная дверь дома распахнулась, и на крыльцо вышла невысокая женщина лет тридцати на вид. Остановилась, глядя на нас, прищурившись и белозубо улыбаясь, затем сказала мягким, чуть хрипловатым голосом:

— Специальное приглашение нужно? Заходите.

Второй раз приглашать нас уже не потребовалось. Мы прошли за хозяйкой в дом, где я поначалу потерялся и чуть не налетел на стул — после солнечного утра полумрак гостиной показался могильной тьмой. Но проморгался, а потом и место присесть нашел — плетеный стул возле плетеного же низкого стола.

— Кофе хотите, гости дорогие? — спросила Аглая. — Валентина булочки как раз испекла, решила меня побаловать, ну и вам достанется.

Тут мне удалось наконец разглядеть хозяйку. Среднего роста, худощавая и, пожалуй, спортивная по сложению. Светлые волосы, собранные сейчас в хвост на затылке, чуть острый подбородок, курносый нос, голубые глаза. Ямочки на щеках, на губах постоянная полуулыбка. Лицо, может, и не идеально красивое, но на удивление приятное. Удивительно хорошенькая. Я вспомнил, что действительно видел ее вчера, но тогда Аглая была одета в черное траурное платье до колен, а сейчас на ней были кавалерийские сапоги с кавалерийскими же лосинами и светлая свободная рубаха с закатанными до локтей рукавами, открывавшая загорелые руки и треугольник не менее загорелой груди в вырезе ворота. На поясе, на коричневом ремне, висел вполне мужского размера револьвер в кобуре.

— Кофе хотим, тетя Аглая, — сказала Вера. — А булочки с чем?

— Просто с корицей. Не любишь?

— А с клубникой? — с надеждой спросила девочка.

— В другой раз, — улыбнулась тетка. — А тебе даже кофе пить рано вообще-то, тебе молоко лучше.

— А я молоко и люблю больше, — фыркнула Вера.

— Знаю, знаю, — послышался из-за спины еще один женский голос.

Я оглянулся. В комнату вошла немолодая, маленькая, худенькая и какая-то очень быстрая женщина, несшая в руках поднос, с которого она начала составлять на столик чашки, блюдца, кофейник, кувшинчик холодного молока и большое плетеное блюдо со свежими, еще горячими булочками, заполнившими все мироздание запахом корицы и ванили.

— Здравствуй, Верочка, — поздоровалась женщина с моей спутницей, а затем и мне кивнула: — И вам здравствовать, молодой человек.

— Здравствуйте и вы, — ответил я вежливо, поклонившись.

Валентина ушла, мы остались втроем. Вера действительно взялась за молоко, налив его себе в стакан чуть не с горкой, а Аглая разлила душистый кофе в две фаянсовые чашки, подвинув одну из них мне. Разговор, к моему удивлению, начала она, сказав:

— Мне вчера и Вера, и преподобный сказали, что вы племяннице моей законный защитник?

— Так вышло, — кивнул я.

— А Игнатий мне передал, что вы еще и в команде канониром теперь?

— Тоже верно.

— Это хорошо, — кивнула она. — Может быть, оно и к лучшему. Хоть Евген мне и двоюродный брат, но скажу честно, Вере с ним будет трудно. Пусть лучше претендует на самостоятельное проживание. Если опекун есть и няня при ней остается, то страшного в этом нет.

— А почему вы считаете, что с Евгеном ей плохо будет?

— Евген всегда был такой — кроме себя самого, никого слышать не умеет, — ответила она, подумав. — Павла он с детства уважал, да и младшим был, так что уживались, а теперь даже не знаю. Вера при нем точно слова иметь не будет. Никто не будет.