Ветвь оливы

— Нам надо ехать, ехать!.. Почему мы остановились? — панически, но тихо закудахтал Шешон.

— Не знаю, — так же тихо отозвался Фонтаж.

— Мы знаем этих людей, — полушепотом пояснил Мишель.

— Ну и что?!..

— Это хорошие люди…

— Были!.. Они одержимые!..

— Тсс! — неожиданно грозно прошипел Мишель. Насчет одержимых стоило бы попридержать язык даже в присутствии одного Жиро.

— Ты поедешь с нами, — велел я Дюпре. — Бонифас Гастон, ты тоже. Дениза, и ты, и твой муж.

По толпе прокатилось восторженное волнение — кто-то из них оказался избранным, чтобы следовать со мной — это ли не чудо?!

— Что он делает?.. — сдавленно раздалось сзади.

— Если уж кого-то брать, так не только вас, — явно веселясь, заметил Фонтаж.

— А он знает, что делает?

— Это вы сказали, что знает, когда набились к нам в компанию. Мы предупреждали, что все гладко не будет…

— А у них есть лошади?.. — с совершенно прозаическим беспокойством поинтересовался Шешон. — Они нас не слишком задержат?

Лошади конечно же нашлись, их быстро подвели будто ниоткуда, по волшебству — на самом деле из конюшни у караульного помещения, где им всегда следовало находиться. Беспрекословность и исполнительность безусловно радовали.

Пришла пора прощаться. Я пропустил всех своих спутников вперед и развернулся к тихо шепчущейся толпе, полной сияющих глаз.

— Будьте благословенны! — пожелал я от души и мой голос почти сорвался. — Закройте ворота. И храните мир в этом городе!..

Они сделали так, как я им велел. Врата закрылись и мы оказались «во тьме внешней». Начинающей бледнеть от подступающего рассвета.

— Ну и банда… — посмеиваясь проговорил Фонтаж, выразительно оглядевшись, когда я присоединился к застывшему неподалеку отряду. — Но пожалуй, мне нравится это безумие!

— Пожалуй, мне тоже. Ну, с богом! Что будет, то будет!

Пока еще не окончательно рассвело, мы несколько раз сменили дорогу, на всякий случай, хотя все, что нам могло помочь и помогало — это везение. Никакого преследования не было в помине. И в утреннем тумане, пробираясь окольными тропами с очень разношерстной компанией, в которой толком не о чем было друг с другом говорить, оставалось лишь напевать под нос песенку о последней крысе в легендарном городе Гамельне — навеянной недавней беседой о вере и безверии, а не тем, что мы все же куда-то упорно двигались. В конце концов, когда-то кем-то давным-давно было сказано: «движенья нет». Всё — смотря в каком смысле!..

Пока я не знаю, под чью я дудку пляшу. Но пусть Крысолов уходит, сам по себе, Он, верно, хорош и чудесен, я верю судьбе, Я верю обоим — и никуда не ухожу. Пусть где-то моря и ручьи текут молоком, Пусть где-то как мед сладки и мягки берега, И сахарной пудрой лежат на вершинах снега, А с неба шампанское льется искристым дождем, Возможно, но чем заслужили мы сказочный рай? Хотя — ну конечно — мы созданы все для него! Он ждет нас, обещанный, норы нам бросить не жаль, Быть может, не жаль нам и вовсе совсем ничего. Но если нет смысла во всем, что мы бросили здесь, Какая забота, в какие нам игры играть? Какая забота, в какие нам волны нырять? В каких это реках водилась молочная взвесь? А кто доиграет вот эту простую игру? Кто будет с вершины собора смотреть на закат? И может, увидит внизу распахнувшийся ад, Сквозь сизую, плотную, дымную пелену?.. Пока я не знаю, под чью я дудку пляшу. Но пусть Крысолов уходит, сам по себе. Он, верно, хорош и чудесен, все верят судьбе. Я тоже, возможно — но никуда не ухожу…

X. Человек человеку…

Когда две блестящих пуговки вынырнули из-под меховой опушки в первый раз, мне показалось, что у меня галлюцинации. Собачка вела себя так скромно все время, пока мы выбирались из города, что я полагал, что ее не взяли с собой. Но теперь, по пути, было даже забавно на нее отвлечься, тем более, что она уже доказала, что может не доставлять хлопот. Теперь, когда мы были уже не в Труа, дрожать перестал не только господин Шешон, дичливо поглядывавший на монументальное семейство Гастонов, но и его любимица, увлеченно созерцающая дорогу и потявкивающая иногда, для разнообразия, на шуршащих в придорожных зарослях мышей.

А вот на бедных вьючных лошадок было больно смотреть. Ткань, надежно укутывающая багаж, чтобы он не звенел, еще больше увеличивала вес, хоть и смягчала вибрацию. Путь наш изрядно затянулся, не из-за лишних членов команды, а из-за груза. А из-за первых мы только еще больше теряли в маневренности и незаметности. Хоть в чем-то отряд покрупнее был неплох — вызывал меньше желания на него напасть. Впрочем, неочевидно… Смотря какой подвернулся бы противник.

И все-таки, мы ехали уже второй день. Правда, дороги оставалось всего-ничего, но лошадки совсем понурились, и похоже, придется снова сделать остановку. Но стаскивать вьюки, а потом снова взваливать… С другой стороны, лучше было это сделать, чем рисковать еще более серьезными проблемами на самом подходе. И я начал рассеянно оглядываться — что бы могло поблизости сойти за хороший блок, а иными словами, высматривая сук покрепче, но не для повешения, когда и завидел в кустах у дороги некий характерный высверк.

Так значит, наконец, нами кто-то заинтересовался?

Дорога шла через лес и была в этом месте совершенно пустынной. Возможно, здесь всегда было удобно ловить редких путников, а может быть, кто-то ждал именно нас.

— Справа, в пятидесяти шагах, — негромко и как бы между прочим сказал я.

— Вижу, — откликнулся Фонтаж так же обманчиво рассеянно.

Мы вдвоем отодвинулись назад, аккуратно взводя курки пистолетов.

— Дюпре, Жиро, следуйте за нами. Мишель, двигайтесь вперед, но медленно, как можно медленней. — Прикрываемые отрядом, мы вчетвером с бывшим сержантом и бывшим шпионом свернули в сторону в заросли и потихоньку, полукругом, тихой рысцой, двинулись к засаде, более громкий стук копыт на дороге должен был отвлечь их внимание.

Их была примерно дюжина. И подбираясь поближе, мы отчетливо поняли, что это никакие не хранители — кругом намусорено, в воздухе повис запах вина, а сами «затаившиеся» обменивались шуточками со специфическим юморком. Когда мы оказались у них за спиной, я громко поприветствовал:

— Добрый день, господа! — Они всполошенно обернулись, пытаясь развернуть свое оружие, все больше длинноствольное, но завидев наши пистолеты, усомнились в правильности этих действий, а продолжая оглядываться на дорогу и по сторонам, видимо, усомнились и в том, сколько нас вообще, и не гораздо ли больше чем кажется. — Вы неудачно выбрали дичь.

— Да ну? — заинтересовался один из разбойников, в рваной шляпе. — А в тюках-то что? — он хитро подмигнул, видно, приняв нас не за истинных владельцев, а только за охранников каравана. — Может, поделим по-братски?

— Не пойдет, — сказал я серьезно. — Да и делить это не стоит. Там трупы, — пошутил я зловеще, чуть наклонившись в седле.

У моего собеседника отвалилась челюсть.

— Да ну, врешь!.. Вон, тяжесть какая. Да и этого хмыреныша мы знаем! — он кивнул на дорогу. — Он богач!

— Верно, — вздохнул я. — А вот его вы знаете? — я кивнул на Дюпре.

— Сержант!.. — взвизгнул кто-то. Вся компания тут же зашевелилась, вскакивая, ни на что уже не обращая внимания. Готовая то ли бежать, то ли отбиваться до последней капли крови. Такой бурной реакции я не ожидал, но она сильно меня позабавила.

— Так что бросайте оружие и вон отсюда! — подстегнул я панику. — Вам повезло, что мы не на вас охотимся и шума нам не надо! Проваливайте!.. Живо!

Не успев ничегошеньки сообразить, компания послушно побросала оружие и россыпью кинулась куда-то, пригибаясь, через подлесок. Фонтаж хрюкнул, с трудом сдерживаясь, потом почти упал на шею лошади, продолжая издавать совершенно невозможные веселые звуки.