ВИЧ-положительная

— Ты так и будешь здесь сидеть? — спрашивает Майлз, меняя тему. — Не пойдешь смотреть офигенный мюзикл, на который ты потратила столько времени? Зачем ты тогда вообще пришла?

Он прав. Я пришла, потому что хотела посмотреть. И мюзикл точно офигенный. Я хотела гордиться своей командой перед семьей, друзьями и перед публикой в зале. Хотела увидеть лица, с которыми зрители будут смотреть на ребят, поющих о том, что многие из нас даже не в состоянии понять, хотя любовь, страх и смерть понятны всем. Но это слишком длинный ответ.

— Не знаю… — Я смотрю на дверь. — Я хотела увидеть постановку, но… Они все разозлились из-за меня, а не из-за кого-то еще. И они злятся на то, что я никак не могу изменить.

— Но это не твоя вина, — настаивает он. — Не дай… Я знаю, что это непросто, но ты столько труда вложила в этот мюзикл… Не дай им все под конец испортить.

— Ну а что мне тогда делать? — Я поворачиваюсь к нему. — Не обращать на них внимания? А если меня увидят? Что, если они помешают представлению? Тогда получится, что я всем испортила премьеру.

— Но тебе же не обязательно идти туда одной, — убеждает он. — Я как раз это и пытаюсь сказать. Мы с тобой: я, твои учителя, твои друзья, твоя семья. Ты не одна. Если кто-то начнет на тебя наезжать, ему придется иметь дело со мной.

— Ты это серьезно?

— Вполне. — Он придвигается ближе. — Серьезней некуда. Больше я тебя не подведу. К тому же теперь я, кажется, понял, что люблю тебя.

Я ошарашенно поднимаю глаза. Он мягко улыбается.

Ну нельзя же так. Нельзя это именно сейчас на меня вываливать.

Я открываю рот. Но не издаю ни звука. Часть меня хочет сказать ему, что никого он не любит, ему всего лишь семнадцать и он понятия не имеет о настоящей любви. Но я знаю, что это несправедливо, ведь мне тоже семнадцать, и я люблю много кого и много чего. Другая часть меня — комок нервов. «Я тебя люблю» — одно из самых страшных предложений. Как будто ты протягиваешь кому-то свое сердце и просишь его не ранить.

Но Майлз был первым. Это он протягивает мне свое сердце.

— Ох, Майлз, — выдыхаю я.

Он улыбается. Он так близко; мне даже не нужно тянуться, чтобы его поцеловать. Будто читая мои мысли, он чуть отклоняется назад.

— Представление скоро начнется, — произносит он. — Ты идешь?

На секунду я жалею, что сегодня я не в счастливой толстовке. Но зато я с Майлзом, бок о бок, и он готов выйти со мной к толпе. Подумать только, а ведь я боялась, что он от меня сбежит.

Я откидываю голову и всматриваюсь в коридор сквозь щель под дверью. Она настолько широкая, что мне видно несколько стоящих снаружи людей и слышно, как они друг друга перекрикивают. Как будто они в другом мире. Но это мой мир, и мне решать, что в нем будет дальше.

— Хорошо. — Я хватаю его за руку и крепко ее сжимаю. — Пойдем.

34

Народ не сразу замечает, что я стою рядом.

— Но согласитесь, это же будет аутентичное изображение жизни больных СПИДом, — говорит похожий на профессора мужчина в круглых очках и коричневом вельветовом пиджаке поверх голубой рубашки. — Безусловно, поделившись своим опытом, режиссер с ВИЧ может просветить и нас, и учеников.

— Ни за что! — перебивает белая женщина средних лет. — Я с самого начала была против, еще когда Майк принес из школы информацию о мюзикле. Это же школьная постановка, но со всей этой мерзостью так и не скажешь. Я жаловалась еще до того, как все узнали про эту девчонку.

О, значит, вот она, мать Майка Дэвидсона. Прямо злобный коммент в человеческом обличье. Я даже не догадывалась, что кто-то реально может такое говорить.

Я делаю шаг ближе. Меня начинают узнавать, и толпа постепенно стихает.

Миссис Дэвидсон удивленно открывает рот. Интересно, она что-то прочитала о ВИЧ или злится просто потому, что это ее естественное состояние? Отсюда мне не видно всю толпу, но, кажется, людей тут столько, что можно заполнить весь зал — если народ все еще собирается заходить внутрь, конечно.

— Симона, — начинает мистер Палумбо, положив руку мне на плечо, — тебе не обязательно здесь находиться. Пойдем внутрь. Это не твоя проблема.

Мои отцы, наверное, где-то рядом, и тетя Камила, хоть я их и не вижу. И бабуля с дедулей тоже, готовые надрать кому-нибудь зад, как Лидия с Клавдией тогда обещали. Может, даже Дейв решил прийти. Я с трудом делаю глубокий вдох и сжимаю руку Майлза. Я не одна.

— Всем привет, — говорю я, повышая голос. Будто отвечаю на уроке. — Я решила к вам выйти и поговорить, потому что знаю, что вы расстроены.

Я думала, что народ снова начнет шуметь, но повисает тишина. Многие в первых рядах избегают моего взгляда, одни уставились в пол, другие смотрят поверх моей головы. Конечно, раз я теперь здесь, про меня больше никто не говорит. Даже профессор не поднимает на меня глаз.

— И я не собираюсь притворяться, что не знаю, из-за чего вы расстроены, — продолжаю я. Майлз крепче сжимает мою руку. — Так что сейчас я вам кое-что скажу. Мне кажется, это важно. Во-первых, меня удочерили. Родители не боялись взять ребенка с ВИЧ, потому что дружили со многими гомосексуалами, которые потом умерли от СПИДа. Возможно, вы помните этот период нашей истории.

Снова тишина. В глаза бьет свет фар заезжающих на парковку машин, но я смотрю прямо перед собой — на миссис Дэвидсон. Она избегает моего взгляда. Но я все равно на нее смотрю.

— Если вдруг кто-то здесь не в курсе, ВИЧ — это вирус, который поражает кровь. — Я задираю подбородок. — Его нельзя увидеть на моей коже или волосах, нельзя увидеть в глазах. На вид я ничем не отличаюсь от других.

На меня смотрит все больше и больше людей, некоторые — с очень серьезными лицами. Не похоже, что они готовы устраивать разборки, по крайней мере пока. Я делаю еще один глубокий вдох.

— Я живу благодаря лекарствам, — говорю я. — Они поддерживают мое здоровье всю мою жизнь, благодаря им я могу ставить этот мюзикл. Лекарства снижают уровень вируса в моей крови до тех пор, пока его становится невозможно определить.

Майлз снова сжимает мою руку, но я не разрешаю себе на него посмотреть. Иначе собьюсь с мысли.

— И даже когда моя вирусная нагрузка неопределима, я по-прежнему живу с ВИЧ. Просто не могу никого заразить.

Стоит абсолютная тишина. Не слышно ни шелеста листьев, ни щебета птиц. Палумбо пока не произнес ни слова, наверное, тоже внимательно слушает.