Вид с холма (сборник)

— Извините, надо работать, — кряхтя, он встал. — Главное в жизни — созидание, а для работы — настрой. В дождь хорошо работается. Работа спасает от болезней и хандры, от мрачных мыслей, а некоторых и от неудачной любви (он намекал неизвестно на что). — Извините, что не приглашаю в мастерскую. Там у меня незаконченная работа. Пока ее не показываю, — он улыбнулся и протянул нам руку.

Дождь не стихал. В окно сквозь водяную сетку мы видели, как женщина помогала художнику перейти двор по выстланным каменным плитам; они шли под накинутым полиэтиленом, и она обнимала его. Я чувствовал — в их отношениях было что-то более высокое, чем просто любовь, хотя и не представлял, что может быть выше.

— Странная парочка, — хмыкнул приятель. — Такая разница в возрасте… На родственницу не похожа. Скорее всего — сожительница; ждет его смерти. Четкий расчет. Старик, видно, не бедный…

Вернувшись, женщина сухо спросила, глядя мимо нас:

— Еще чай?

— Если мы вам еще не надоели, не откажемся, — сказал я, стараясь быть предельно вежливым.

— Простите, этот мужчина ваш муж? — не выдержав, прямолинейно спросил приятель.

Женщина, поджав губы, промолчала, давая понять, что на бестактные вопросы не отвечает. Я попытался заполнить неловкую паузу и обвел глазами стены.

— Очень интересные работы.

Женщина разлила чай и пристально посмотрела на нас.

— У вас, в России, забыли, что такое есть милосердие, забота о ближнем и другое… Забыли все святые дела.

Она произносила слова медленно, растянуто, но убедительно, с гордым, независимым видом и величественной осанкой, как бы подчеркивая чудовищную дистанцию между нами, безбожниками и эгоистами, и ею, добровольной затворницей, посвятившей себя человеку, который нуждается в ее помощи. Было ясно — нам не дано проникнуть в ее душу; ее пространство принадлежит только ей и старому мастеру, и там, в этом пространстве, свободный, гармонично выстроенный мир.

— …У вас ничего нет святого, — бросила она убийственный упрек.

— Но и у нас многие сохранили свою душу чистой, — вставил приятель, явно задетый ее уничижением.

— Мы ездили в вашу Москву, — она скорчила презрительную гримасу. — Однажды были. Все толкаются, грубость одна. Дикий народ какой-то… На улицах бумага, сигареты валяются… Обычную жизнь надо делать красивой… Чистые улицы, чистые окна должны быть… Цветы подарить какому-то человеку, сказать приятное слово, — она скорее обращалась не к нам, а рассуждала сама с собой, но тут же вновь метнула в нашу сторону насмешливый взгляд. — И в вашем искусстве одна пошлость. Тошно смотреть. Или жестокость, насилие — это разъедает душу. Это преступление в искусстве…

Дождь стих. Поблагодарив за приют и попрощавшись, мы направились к машине.

— В самом деле мы живем не по-христиански, — уныло, с глубоким вздохом изрек приятель. — Рассуждаем о гуманизме, но ни разу не сходим за картошкой соседке, немощной старушке… И в искусстве полно шарлатанства, она права…

— Все началось с запрета религии, — еще более уныло отозвался я, чувствуя себя подавленным, уничтоженным.

— Но все-таки странный вариант любви, — оживился приятель. — Молодая, красивая женщина… с таким старцем, на таком глухом хуторе!.. Может, старик не зря намекал про неудачную любовь? Может имел в виду ее прошлое?..

Я ничего не ответил, но всю оставшуюся дорогу испытывал жгучую зависть к пожилому художнику.

Дурацкое настроение

Ю. Ковалю

Откуда быть хорошему настроению — то пасмурно, то солнечно, погода меняется по несколько раз в день. Сегодня еще ничего, более-менее сносный денек, с утра небо чистое — похоже, наконец весна свое берет. Наконец-то тянет настоящий весенний ветер, легкий и теплый — кажется, он несет перемены, какую-то случайную встречу, которая срезу изменит всю жизнь. В большом городе в любое время года полно возможностей для таких встреч, но весной это сознаешь особенно.

Я гоню «Москвич» по шоссе: теплый ветер обтекает машину, через опущенное стекло врывается в салон, обдувает лицо.

Человек в автоседле — какая роскошь! Мчишь в железной коробке, отгородившись от всех, и тебя переполняет ощущение свободы и пространства. Перед глазами панорама жизни, а движение по трассе — живой диалог водителей — перемигивание сигналами при маневрах.

Унылые городские пригороды сменяются новостройками вполне пристойного вида. На автобусной остановке покуривают девчонки загородницы; на их лицах печать раннего опыта… По тропе, осоловелый от счастья, несется мальчишка велосипедист, чуть дальше бредет старик с собакой… Я никуда не спешу и сам не знаю, почему жму на акселератор до отказа. Просто настроение неважнецкое. Сейчас немного успокоюсь и поеду потише; будьте уверены, я умею себя держать в руках, не раскисать от разных неприятностей — плаксивый образ не для меня. Да, собственно, и неприятность — сущий пустяк, обычная семейная ссора…

Странно, но свою жизнь я всегда рассматривал как некую прелюдию к настоящему счастью — и в работе и с «прекрасной» женщиной. Даже сейчас, в сорок лет, надеюсь на волшебство.

…А весна уже наступает. Вдоль обочины уже серая ольха цветет, над пригорками вьются бабочки крапивницы, на дорогу накатывается солнце…

Ну вот и водохранилище, спадающее половодье, чайки. Вон и рекламный щит: купальные принадлежности, прохладительные напитки, снаряжение для подводного спорта, морские круизы. А за щитом в полупрозрачной дымке что-то темно-желтое. Женский силуэт. Тянет руку, чтобы подбросили. Я подъезжаю ближе. Какая-то уродливая девица, прямо огородное пугало. Худая, то ли в плаще, то ли в платье. Мне не до нее. Подбросит кто-нибудь еще. В зеркало вижу — у меня за спиной «висят» какие-то легковушки.

Не сбавляя скорости, проезжаю мимо девицы, и вдруг порыв ветра поднимает ее полуплащ-полуплатье, и я замечаю совсем неплохие, даже стройные ноги. И непроизвольно, в замешательстве, сбавляю газ. Совсем немного, как бы в раздумье: тормозить или нет? «Да ну, вот еще! Мне не до нее» — уговариваю сам себя и по инерции все качу, но уже медленней. А в зеркало вижу — она все тянет руку едущим за мной. «А почему бы и не устроить романтическое приключение с этой дурнушкой? — внезапно приходит в голову. — Наверно, она неплохая девушка, а ноги у нее прямо-таки отличные». Я уже прикидываю, где можно развернуться, но на шоссе это не так-то просто. До разворота приходится катить еще километров пять, не меньше, и уже на приличной скорости — я вдруг заволновался, как бы кто не опередил меня.

Обратно гоню еще быстрее, и чувствую — всего чуть не лихорадит — «Полный дурак — вот я кто, что не остановился сразу. Тем более, что еду бесцельно».

Еще издали вижу — она все стоит в тоскливом ожидании, все тянет руку. Какая-то усталая безнадежность во всем ее одиноком, бесприютном облике. Я испытующе вглядываюсь и замечаю жалкую, смутную, рассеянную, отчаянную улыбку. А все катят мимо. Никто не останавливается. Все деловые, куда-то спешат. У всех свои дела, о других и подумать некогда.

Воспрянув духом, гоню на пределе. «Но где же разворот? Неужели катить еще пять километров? Нет, впереди вроде петля». Я еле вписываюсь в вираж и уже лечу по прямой к своей попутчице. Но что это? Перед моим носом маячит какой-то «Жигуль» — за рулем развалился коротко стриженый парень в спортивной куртке. Заметил голосующую, резко взял вправо, притормозил и, расплывшись, открыл дверь.

В полной растерянности я останавливаюсь за «Жигулем». И прямо на моих глазах невзрачная девица превращается в симпатичную особу. Откинув капюшон своего непонятного одеяния, она тряхнула светлыми волосами и, наклонившись, приветливо улыбнулась, обнажив ослепительные белые зубы; что-то проговорила, парень кивнул, и она легко впрыгнула на сиденье.