Видоизмененный углерод

Я провел в оболочке технического ниндзя лишь несколько часов – если точно, семь часов и сорок две минуты, согласно часовому дисплею, вживленному в левый верхний угол поля зрения, – но никаких побочных последствий загрузки не было. Я взял бутылку виски изящной смуглой рукой художника, и эта простая демонстрация полного единства мышц и костей озарила меня радостью. Нейрохимическая система «Хумало» постоянно мерцала на грани восприятия, славно расхваливая мириады поступков, которые может в любой момент совершить это тело. Даже когда я служил в Корпусе чрезвычайных посланников, мне не доводилось носить ничего подобного.

Вспомнив слова Карнажа, я мысленно покачал головой. Если чиновники ООН думают, что им удастся установить десятилетнее эмбарго на поставку в колонии вот этого, они живут в другом измерении.

– Не знаю, как ты, – сказал он, – но у меня от неё мурашки по коже бегут, твою мать.

– Это ты мне говоришь?

Наполнив стакан, я предложил бутылку ему. Он покачал головой. Вернувшись к подоконнику, я снова уселся на него, прислонившись спиной к стеклу.

– Как только Кадмин мог выносить такое? Ортега говорит, он постоянно работал в паре с самим собой.

– Полагаю, со временем к этому привыкаешь. К тому же Кадмин был сумасшедшим.

– О, а мы, значит, в своем уме?

Я пожал плечами.

– У нас нет выбора. Если только не брать в расчет то, что можно просто развернуться и уйти. Неужели так было бы лучше?

– Лучше? Ты не забыл, что именно тебе предстоит иметь дело с Кавахарой. А мне придется стать шлюхой. Кстати, по-моему, Ортега не в восторге от этого. Я хочу сказать, она и в прошлый раз была смущена, но сейчас…

– Ты говоришь, она была смущена! А что, по-твоему, должен чувствовать я?

– Идиот, я прекрасно знаю, что ты чувствуешь. Я – это ты.

– Неужели? – Глотнув виски, я махнул стаканом. – Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем мы с тобой перестанем быть одним и тем же человеком?

Он пожал плечами.

– Человек – это то, что он помнит. На настоящий момент наше восприятие окружающего мира различается лишь последними семью или восемью часами. Пока что разница совсем небольшая, ты не находишь?

– По сравнению с сорока с лишним годами памяти? Наверное, ты прав. К тому же личность создают как раз первые воспоминания.

– Да, так говорят. Кстати, раз уж мы заговорили об этом, скажи вот что. Как ты относишься – как мы относимся к тому, что Лоскутный человек мертв?

Я неуютно поежился.

– Неужели нужно обязательно говорить об этом?

– Нужно же о чем-то говорить. Нам придется наслаждаться обществом друг друга до завтрашнего вечера…

– Если хочешь, можешь пойти прогуляться. И раз уж об этом зашла речь, – я ткнул большим пальцем в потолок, – я тоже могу уйти отсюда тем же путем, каким пришел.

– Похоже, ты действительно не хочешь возвращаться к разговору о Кадмине, а?

– Ты начинаешь мне надоедать.

И все же он был прав. Первоначальный план предполагал, что моя ниндзя-копия остается дома у Ортеги, пока копия-Райкер отправляется к Мириам Банкрофт. Затем мне пришло в голову, что для успешного нападения на «Голову в облаках» нам потребуется заручиться помощью «Хендрикса», а я не смог бы доказать отелю свою личность, не прибегая к сканированию памяти полушарий. Поэтому было принято решение, что копия-Райкер перед тем, как уехать к Мириам Банкрофт, представит ниндзя «Хендриксу». Поскольку Райкер до сих пор оставался под наблюдением, по крайней мере со стороны Трепп, нечего было и думать о том, чтобы нам вдвоем, взявшись за руки, войти в парадную дверь отеля. В итоге я одолжил у Баутисты антигравитационную упряжь и костюм-невидимку, и как только начало светать, проскользнул сквозь редкие потоки транспорта на крытый козырьком балкон на сорок втором этаже отеля. «Хендрикс», к тому времени предупрежденный о моем появлении копией-Райкером, впустил меня в здание через вентиляционную шахту.

Осуществить подобный трюк с помощью нейрохимии «Хумало» было так же просто, как войти в парадную дверь.

– Послушай, – сказал копия-Райкер, – я – это ты. Я знаю все, что знаешь ты. Что плохого в том, если мы поговорим об этом?

– Раз ты знаешь все, что знаю я, какой смысл нам говорить об этом?

– Знаешь, иногда бывает полезно взглянуть на вещи со стороны. И даже когда высказываешься перед кем-то, на самом деле говоришь с самим собой. А собеседник требуется только для того, чтобы слушать. Так что лучше не держи в себе.

Я вздохнул.

– Не знаю. Я давным-давно похоронил все связанное с отцом. Это уже давно мертво.

– Ну да, конечно.

– Я говорю серьёзно.

– Нет. – Он ткнул в меня пальцем, так же, как я сам на балконе виллы «Закат» ткнул в Банкрофта, когда тот не хотел признать выложенные мной факты.

– Ты лжешь самому себе. Помнишь того сутенера, которого мы встретили в кабаке Ласло в тот год, когда вступили в банду Шонагана? Нас едва успели от него оттащить, а то бы ему точно несдобровать.

– Это все химия. Мы накачались по уши тетраметом и выпендривались перед ребятами Шонагана. Твою мать, нам ведь тогда было всего шестнадцать.

– Вздор. Мы поступили так потому, что тот тип был похож на отца.

– Возможно.

– Точно. И по той же самой причине в течение последующих полутора десятилетий мы убивали всех начальников.

– О, успокойся, мать твою! Полтора десятилетия мы убивали всех, кто стоял у нас на пути. Это же была армия, мы зарабатывали этим на жизнь. К тому же с каких это пор сутенер стал начальником?

– Ну хорошо, мы с тобой пятнадцать лет охотились на сутенеров. И на тех, кто пользуется их услугами. Возможно, именно за это нам сейчас приходится расплачиваться.

– Матерью отец никогда не торговал.

– Ты в этом уверен? В таком случае, почему мы обрушились на обидчиков Элизабет Элиотт с неумолимостью тактической ядерной боеголовки? Почему в этом расследовании мы сделали такой упор на публичные дома?

– Потому что, – сказал я, наливая себе слой виски толщиной с палец, – таким это расследование было с самого начала. Мы занялись девчонкой Элиотт потому, что это казалось правильным направлением. Интуиция чрезвычайных посланников. То, как Банкрофт обращался со своей женой…

– О, Мириам Банкрофт. Тут мы могли бы о многом поговорить.

– Заткнись. Элизабет Элиотт оказалась чертовски удачным ходом. Без визита в биокабины Джерри мы бы ни за что не вышли на «Голову в облаках».

– Ага. – Презрительно фыркнув, он опрокинул в рот свой стакан. – Верь во что хочешь. А я скажу, что Лоскутный человек был своеобразной метафорой для нашего отца, потому что мы не могли взглянуть правде в глаза. Именно поэтому мы наложили в штаны от страха, впервые столкнувшись с составной конструкцией. Помнишь санаторий на Адорасьоне? После того короткого спектакля нас целую неделю преследовали кошмары. Мы просыпались, сжимая в руках разорванную в клочья подушку. После этого нас были вынуждены отправить на психологическую реабилитацию.