Виктор Вавич (Книга 1)

– Гольцов, ваше высокородие!

– Чего принесло?
– пристав сунулся к двери.

– Игнатов вроде горит.

– Какой Игнатов? В каком роде?
– встревожился пристав.

– У москательщика Игнатова вроде пожар.

– Так и ждал, давно ждал. Ишь ведь, и погоду выбрал. Вели подавать, еду.
– Пристав стал торопливо застегивать китель. Городовой просовывал под погон портупею.
– Простите! Вот изволите видеть. Всегда на посту. Поцелуйте ручку Аграфене Петровне! Живей, дурак, шапку, - крикнул пристав городовому.

Виктор вскочил.

– Честь имею, - козырнул в дверях пристав. У крыльца городовой подсаживал пристава в пролетку, и Виктор слышал, как он рявкнул в ответ:

– Так точно! Страховой на даче-с.

Дождь

ТАИНЬКА шла в аптеку - кончились мамины капли. Был грустный, тихий вечер - осень вступала на небо. Ровным потолком стояли облака, и падали редкие капли, как задумчивые слезы. Таинька спешила поспеть до дождя и все же шла в дальнюю аптеку: посмотреть на народ. Тумба с афишами стояла на углу главной улицы. Деревянная, вся отвалилась назад, стояла, как баба в заплатах, выпятив вперед пузо.

Таинька глянула. Свежая афиша на желтой бумаге:

Концерт

Бенефис оркестра драматической труппы.

Таинька остановилась. Что-то стукало внутри.

Капельмейстер Дначек - рояль... сюита и что-то по-французски. Скрипка... вот,вот. Флейта - И. Израильсон, Шопен...

Дождь темными пятнами ударял по бумаге, а Таинька все старалась разобрать французские буквы. В Дворянском собрании, в среду. Таинька побежала в аптеку, не слышала, как дождь мочил ее, капал на открытую голову и свежей струей холодил темя.

Побежала назад и снова стала у тумбы, - бумага совсем почернела, вымокла, но Таинька увидала: И. Израильсон - флейта.

У Таиньки было спрятано два рубля, и Виктор еще брал у нее полтора. Таинька посмотрела в комод, на месте ли деньги. Таинька забегала дома, захлопотала около больной, стала пыль вытирать, цветы полила два раза, как будто гости сейчас, сейчас приедут, а у ней не готово.

Таинька самовар в кухне ставила проворной, торопливой рукой.

Вошел Виктор - мокрый, грязь на сапогах, и рубаха облипла, обрисовала, как голый. Стал обтирать сапоги, спиной к Таиньке.

– Даешь честное слово?
– звонко сказала Таинька, словно решилась на что. Виктор голову назад выворотил.

– Секрет? Не скажу, ей-богу. У тебя секреты, точно поповна какая

– Нет, а сделаешь? Дай честное слово.

– Ты говори - что, а то опять, как тот раз...

– Тебе ничего не стоит, говори: честное слово.

– Ну, расчестное.
– Виктор бросил в угол тряпку и стал, растопыря грязные руки, перед сестрой.

– Я тебе дам два рубля, - Таинька оглянулась на дверь, - и ты у меня рубль брал. Виктор кивнул головой.

– Ну, вот. Купи мне билет... на концерт... на все деньги, в самый первый ряд.

– А, вот что!
– Виктор махнул рукой и забренчал в углу умывальником. Вот приедешь ко мне, - говорил Виктор, не глядя на Таиньку, - так... так... того... хоть каждый день в театр.

– Ты чего это?

– А чего? Ничего: поступаю чиновником. Не здесь, конечно, не в наших Тетюшах этих.

– Говори, - сказала Таинька, - врешь.
– Она махала самоварной трубой, и дым шел прямо в кухню.

– Нет, а сделаешь, сделаешь, Витя? Только в самый первый.

В это время вошел старик.

– Дура, что ж ты - тараканов выкуривать? Самовара тут поставить не умеют... в этом доме.

Он вырвал у Таиньки трубу и стал старательно рассматривать, какой стороной надеть. Таинька выхватила и влепила трубу на место. Виктор пошел переодеваться.

Он слышал, как бурчал отец, выходя из кухни:

– Да врет он тебе. Глупости. Какой там - чиновником...чино-о-овником!

Помпеи

К ЧАЮ Виктор вышел в белоснежной рубахе, туго стянутой в талии. Тугие складки чуть петушком торчали сзади. Мокрые волосы лежали липким пробором. Лицо у Виктора было строгое, даже немного надменное.

Старик сидел в креслах и в ожидании своего большого стакана старательно размазывал масло по ломтику хлеба. Таинька из-за самовара поглядывала на Виктора быстрыми глазами.

– Нет, нет, - вдруг поднял руку Виктор, - сахару не клади, я сам положу.

Таинька удивилась, осторожно передала стакан.

– Благодарсте, - сказал церемонно Виктор. Виктор положил кусок, другой, - всегда пил с двумя, - а третий, морщась, стал ломать пополам.

Таинька смотрела, посмотрел и Всеволод Иваныч. Старик отхлебнул чаю, обжегся и вдруг глянул на Виктора.

– Ты про каких там чиновников Тайке болтал?

– Ни про каких, - сказал размеренно Виктор, глядя в чай.
– Ни про каких не про чиновников, а просто выхожу в запас и поступаю на службу, - и тут Виктор с вызовом глянул на отца.

Таинька притаилась за самоваром и глядела на брата.

– На какую службу?
– спросил старик.
– Кем же тебя берут?

– Чиновником, - небрежно бросил Виктор и повернулся к сестре: - Что, лимона у нас никогда не бывает?

– Можно сбегать, - сказала Таинька шепотом.

– Каким же тебя чиновником? Ты ж солдат - и больше ничего. Солдафон!

– Чиновником внутренних дел.
– Вавич старался сказать это как можно рассеяннее.

– Почтальоном вот разве, - и старик стал дуть в чай.
– Так ты прямо и говори: иду, мол, в почтальоны, потому что больше никуда меня, дурака, не берут.

– Отлично, - сказал Виктор и наклонился, нахмурясь, - только я говорю, что в чиновники.

– Ну, в какие, в какие?
– крикнул старик.

– В полицейские чиновники...

– Фиу!
– старик засвистел и, глядя из-под бровей в упор на Виктора, сказал четко: - В крючки, значит?

Таинька нагнулась к блюдечку.

У Виктора дрогнула губа. Он поднял брови и сразу их нахмурил, как хлопнул.

– Крючки, крючки?
– заговорил Виктор, заговорил громко, решительно. Фараоны, может быть? Говорите: фараоны? А чуть что в переулке, - городовой! Ай-ай-ай! Да? А ну, снимите полицию на одну минуту - вас перережут всех!

Виктор встал.

– За занавеской сидеть всякий умеет. А что человек мерзнет всю ночь под окнами, так это - крючки? Взятки, скажете? Да? А в Государственном совете?
– спешил, кричал Виктор.